На стенах были развешаны карты Южного Вьетнама в разном масштабе, отдельные провинции и крупномасштабные карты городов. На них цветные значки – дислокация своих войск и войск противника и сосредоточение вражеских частей на границах.
На каждой карте стояла дата – некоторые относились еще к периоду новогоднего наступления января и февраля 1968 года. И я с волнением заметил место расположения моего пехотного батальона в окрестностях Куангчи – оно было помечено на карте приколотым флажком. Другие карты отражали пасхальное наступление 72-го, во время которого я тоже был во Вьетнаме.
– Вам интересно? – спросила Сьюзан.
– Да.
– Покажите, где стояли вы?
Я показал флажок рядом с Куангчи.
– Мой базовый лагерь. РВ Шарон.
– РВ – это район высадки, – расшифровала она. – Вьетнамцы мне рассказывали, что все базы были названы женскими именами.
– Многие, но не все. – Я показал ей другой флажок. – Это РВ Бетти – штаб бригады, где жил полковник.
– Вы собираетесь посетить все эти места?
– Может быть.
– Думаю, вам надо. А где вы были в семьдесят втором?
– В Бьенхоа, неподалеку от Сайгона. Вы должны знать.
– Конечно. Только не подозревала, что это американская база.
На одной из карт стояла дата "Апрель 1975". Я все еще разбирался в военных значках и понял дислокацию: южновьетнамские войска оборонялись, а северовьетнамские наступали – красная стрела прочертила всю страну. Мне пришло в голову, что последние изменения обстановки не перенесены на карту: отвечавший за это офицер, видимо, понял, что наступил конец.
Словно восстали призраки, а если есть воображение, можно представить, как в апреле 1975-го здесь день за днем заседали военные и политики. И красная стрела не абстракция, это рвущиеся к Сайгону – к ним – сотни тысяч вражеских солдат и танки.
Мы осмотрели подземный штаб – залы заседаний, комнату связи с гроздьями раций и телефонов, хорошо обставленные спальню и гостиную президента – все застывшее во времени.
Наконец мы покинули подземный пункт управления и снова вышли на солнце, где все еще стоял старый "мерседес-бенц" президента Тьеу. Еще один кусочек застывшего времени, который приводил в волнение.
Мы прогулялись по паркам бывшего президентского дворца, и я отметил, что они весьма недурны.
– Ну как, понравилось? – спросила Сьюзан.
– Интересно.
– Никогда не знаешь, что показать людям, но я решила, что вас заинтересует этот экскурс в историю.
– Ну не возить же вам меня по пригородам.
– Когда я жила в Нью-Йорке, никогда не ходила смотреть статую Свободы и Эмпайр-стейт-билдинг – только водила иногородних.
– И я в Вашингтоне точно так же.
– Можете себе представить, я ни разу не была в Вашингтоне!
– Иногда мне хочется, чтобы я тоже ни разу там не был.
– Если я когда-нибудь окажусь в столице, за вами экскурсия.
– По рукам.
Мы продолжили прогулку. В воздухе носились ароматы цветов, что было приятно в январе. Задержались у ларька и купили по пол-литровой бутылке воды. Выпили и пошли дальше.
– Когда ваши родители в первый раз приехали к вам, как они отреагировали? – спросил я.
– Ужаснулись. Хотели, чтобы я немедленно собралась и ехала домой. – Сьюзан рассмеялась и добавила: – Они не могли себе представить, чтобы их маленькая изнеженная девчушка жила в городе "третьего мира". Были подавлены всем: проституцией, коммунистами, попрошайками, едой, жарой, болезнями, тем, что я курю, тем, что хожу в католическую церковь. Остальное можете представить сами. Просто подавлены. – Она опять рассмеялась.
– Вы их катали на мотоцикле?
– Боже мой, нет! Они бы не сели даже на велорикшу. Мы брали такси. Брату и сестре – тем понравилось. Однажды они приезжали без родителей. Брат с вечера пропал, а утром вернулся, весь сияя улыбкой.
– Видимо, ходил на марионеточное представление. Сколько ему лет?
– В то время он учился в колледже.
– Чем занимаются ваши родители?
– Отец – хирург, а мать – школьная учительница. Прекраснейшее сочетание.
– А мой отец был механиком, а мать – домашней хозяйкой. Я вырос в Южном Бостоне.
Сьюзан ничего не сказала, но в уме отметила.
Она явно меня куда-то вела. Мы шли по дорожке сквозь полосу цветущих кустов. Впереди показался травянистый склон. Сьюзан поднялась до половины и села. Сняла туфли и носки, пошевелила пальцами, а затем расстегнула несколько пуговиц шелковой рубашки.
Я устроился в нескольких футах от нее.
Сьюзан отстегнула с пояса сумочку, достала сигареты и закурила. А я извлек из кармана ее сотовый телефон.
– Может быть, стоит позвонить в гостиницу?
Она отобрала у меня аппарат и положила в сумочку.
– Не трепыхайтесь. Потом я сама позвоню. Они отвечают скорее, когда к ним обращаешься по-вьетнамски. – Сьюзан докурила сигарету, закатала рукава, откинулась на траву и закрыла глаза. – Хорошо! Снимите рубашку, подставьте себя солнцу.
Я снял рубашку и растянулся подле нее, но не слишком близко. А под голову подложил рубашку и пустую бутылку.
Солнце приятно согревало кожу. Поднялся легкий ветерок.
– Какой вы бледный, – заметила Сьюзан.
– Только что приехал из зимы.
– А я скучаю по зиме. И по осени в Беркшире.
Мы еще немного поговорили о всяких пустяках, а потом я сказал:
– Конечно, это не мое дело, но меня немного мучает совесть, если вы поругались с Биллом из-за того, что вам приходится возиться со мной в воскресенье.
Никакая совесть меня не мучила, но я хотел послушать ее ответ.
Сьюзан немного помолчала, явно обдумывая правильные слова.
– Я сказала ему, что это часть той услуги, которую я вам оказываю, потому что ему поручили попросить меня это сделать. Сказала, что в понедельник вы уезжаете во внутренние районы и вас необходимо просветить. Он тоже хотел пойти, но я ответила "нет".
– Почему?
– Во Вьетнаме тройка – несчастливая цифра, и если собираются три человека, неудача обеспечена.
– А я всегда считал, что три здесь – счастливое число. Помните, "ба-ба-ба" – счастливое пиво.
– Может быть, я ошибаюсь, – рассмеялась Сьюзан, но так и не ответила на мой вопрос.
На солнце делалось жарко – я вспотел, а она оставалась свежей, как гранат.
– Ну, начинайте просвещать меня, – предложил я.
– Куда вы направляетесь из Сайгона?
– Пока не уверен.
– В таком случае как я могу вас просвещать? И почему вы не знаете, куда едете?
– Поболтаюсь, может быть, навещу места былых боев. Через неделю у меня назначена встреча.
– Где?
– Не могу вам сказать.
– Вы не облегчаете мою задачу.
– Дайте мне общие сведения: транспорт, связь, как работают гостиницы, таможня, валюта и все такое.
– Ну хорошо. Вы знаете, грядет Тет – Новый год. Так что всю следующую неделю с транспортом будет беда. А начиная с первого дня Нового года все закрывается и не очень предсказуемо. Железные дороги не работают четыре дня. Шоссе, самолеты и автобусы пустуют, потому что все сидят дома, пьют, едят и спят. Через девять месяцев кривая рождаемости резко взлетит, но это вас не интересует.
– Большинство людей празднуют в родных городах и деревнях?
– Точно. Я бы сказала, девяносто процентов населения умудряется добраться до отчего крова. Большие города и мегаполисы, где очень много бывших селян, буквально пустеют. Зато деревенские жители целую неделю наслаждаются обществом гостей в своих маленьких хижинах.
Я вспомнил такую же неделю в 68-м: тысячи людей потянулись по сельским дорогам пешком, на велосипедах, в запряженных быками повозках. По армии распространили объяснение, в чем дело, и поступил приказ не вмешиваться в массовое перемещение населения – только следить, чтобы под видом пилигримов в тыл не просочились вьетконговцы. Под вьетконговцами понимались все мужчины призывного возраста с двумя руками и двумя ногами, которые не носили южновьетнамскую военную форму и не имели удостоверения личности.
Сам я не обнаружил ни одного вьетконговца, но, оглядываясь на то время, прекрасно понимаю: толпы паломников были полны просачивающимися в указанное им место людьми, которые готовились выполнить задание в назначенное время. Положение усугубляло то, что вся армия южан была либо в отпуске, либо в самоволке. Северовьетнамский генерал Гиап здорово спланировал начало внезапного наступления в самый священный и в военном смысле беззащитный день года. Я надеялся, что полковник Хеллман, который задумывал мою новогоднюю операцию, был не менее хитроумным.
Сьюзан тем временем продолжала рассказывать об условиях жизни в деревне и подтвердила многое из того, о чем мне говорил Конуэй.
