— Нет. А что, есть такие последствия?
Петровский помолчал.
— Нестабильность психики, — грустно сообщил он. — Оборотни женского пола такие штуки, порой, выкидывают… И им, иногда, не помогает наш антидот.
— Ага, — сказал Антон. — То есть, вы уже думали об этом.
— Я семь лет женат, — пожал Петровский плечами. — Конечно, думал…
Господи, подумал Петровский… Почему же я вечен?… Почему мне предстоит встречать еще сто, миллион рассветов, когда моей Майи не окажется рядом? Как же я без нее? Как?!..
Это случилось десять лет назад, вспомнил он.
Тот страшный день, перевернувший всю мою жизнь.
Я только что получил контракт.
Я добился превращения нашего отдела паранормальных явлений в независимую лабораторию.
И ребята поволокли меня на охоту.
Тайга, господи.
Сказочная страна, страшная и любимая.
Огромные ели, уходящие в бездонное небо.
И ночная охота, когда сидишь, выпив уже полбутылки, с Калашниковым и ждешь, когда же оно, когда…
Откуда он взялся, этот волк, я так и не понял.
Он появился сзади, как привидение, беззвучно и легко.
Я только почувствовал его дыхание и взгляд. Тяжелый, почти человеческий.
Я не успел выстрелить.
Я успел лишь обернуться и закричать.
Как же было больно, господи…
Я пришел в себя только в машине, уже перевязанный бинтом из аптечки. Вокруг столпились озабоченные ребята.
— Буду жить, — сказал я тогда и заметил, как водитель, Костя, нервно поддергивая правым глазом, быстро перекрестился.
На следующий день он и рассказал мне, что когда меня нашли, я лежал в обнимку с мертвым полуволком, получеловеком, по самую рукоятку погрузив ему в сердце серебряный, подаренный другом с флота кинжал.
— Чего тут у нас не бывает, — говорил Костя, подбрасывая в огонь сучья. — Разные вещи происходят.
— Страшные?
— Разные… Ты спать ложись, а то вставать рано…
А потом первое превращение… Боже… Когда я чуть не убил свою девушку, побежавшую за мной в кусты, чтобы узнать, что со мной внезапно случилось на первом романтическом свидании.
Или как я жил два месяца в собственной лаборатории, заставляя наших разработать антидот. Два раза я чуть не умер от тестовых препаратов. Но теперь… Теперь… Кем же ты был, оборотень, меня породивший?
Как же теперь? Майя! Снова быть одному?
2
За окнами машины торопливо проносилась Москва. Середина лета, подумал Петровский. Как быстро бежит время. Только что, вроде, сидели с Виком в детсаду и смолили папиросы, а теперь уже 21-ый век на дворе. Помнится, тогда, в детстве, даже такой разговор состоялся. Нас было четверо, все мы: я, Громов, Вик и Васька Дубинин. Масла в огонь, как обычно, подлил Дубинин. Был он из нас самый… мечтательный, что ли?…
— Ребята, а что вы хотите в жизни? — спросил он. — Все, каждый. Чего хотите достичь?
— Я буду очень большим человеком, — сказал Громов. — Самым-самым…
— Потому, что, фамилия такая? — подначил Вик. — Громобой…
Они рассмеялись над надувшимся Валькой, а потом Дубинин упрямо повторил:
— Так чего же? А, Вик?
— У меня будет всегда жратвы — во, — провел тот по горлу. — И я еще, наверное, изобрету супербомбу.
Тогда, помниться, мы все как раз освоили «Властелина Мира» Беляева и, под руководством Вика принялись разрабатывать вакуумную бомбу. Описания и чертежи, приведенные в книге Александром Беляевым, дополнялись и перерабатывались чуть ли не каждый день, а закончилось все пятерками по физике и взрывом химического кабинета. Но это все было уже много, много позже.
— Ну а ты, Валь? — поинтересовался тогда я.
— Стану писателем, — серьезно ответил Дубинин. — Буду сидеть в большом кабинете (такой был у Валькиного отца), ходить в махровом халате с трубкой и бородой и буду писать, писать, писать…
— О чем, Валя?
— О нас с вами, — ответил он серьезно. — О любви. О дружбе…
— Ладно, Кашевар, — махнул рукой Витька. — Хватит трындеть.
Кашеваром Вальку прозвали классе в седьмом, когда он вызвался, оттеснив от кастрюли девчонок, сварить в походе кашу. Голодными оказались все шесть человек, и только смекалка Вика, раздобывшего картошки на колхозном поле, помогла вернуться домой целыми и невредимыми. Как тогда мы ели эту картошку! Почти сырую, черную… И это была, наверное, самая прекрасная картошка на свете… Потом, после злополучного похода, мы заставили Вальку вслух три раза прочитать «Мишкину кашу», однако, варить, по-моему, он так и не научился, а прозвище осталось.
— Остался ты, Тара, — сказал Валька. — Что задумал ты?
И я тогда сказал простую, обыкновенную вещь.
Банальную, наверно, с точки зрения прожитых лет.
Я сказал:
— Хочу дожить до 2001-го года.
Конечно, все начали смеяться, а потом, когда Димка, наш друг и приятель, глупо, чертовски обидно погиб, Валька подошел ко мне и сказал:
— Ты знаешь, я, наверное, хочу дожить тоже…
И вот он.
Дожил.
Даже пережил уже.
Каждый добился чего-то, но, наверное, не все — что хотели.
Громов — стал воротилой, Вик машины гоняет на продажу, а Валька… Как же ты поживаешь, Кашевар? Где тебя черти носят? Дожил ли ты?
— Приехали, Тарас Васильевич, — сказал через плечо Рома, водитель.
Машина потихоньку въезжала в знакомый двор.
Детство… Юность… Все — здесь…
Мама, отец… Дома…
Майя, сидевшая рядом, осторожно взяла его за руку.
— Чему улыбаешься?
— Да так, — ответил Петровский, застигнутый врасплох, — детство вспомнил.
И ощутил на губах вкус той пригоревшей, пропитанной костром и юностью, самой прекрасной в мире картошки.
— Знаешь, Майя, — собравшись с духом, произнес он. — У нас охрана будет около дома какое-то время…
— Знаю, — легко кивнула она. — Мне уже Антон сказал.
— И ты?
— А что я? Согласилась, конечно.
1
Матвей Мохов что-то подчеркнул в новом листе.
— Все, — сказал он, откладывая его в сторону, к остальным. — Свободны.
Агамемнону, пребывающему в состоянии, тоже уже близком к коме, показалось, что он ослышался.
— Чего? — пробормотал он.
— Свободны, — объявил Матвей. — Собирайте свои манатки и валите отсюда.
Агамемнон распихал сонного Гришу.
— Нас отпустили, — сообщил он.
Палий посмотрел на него пустыми глазами.
— Золото проклятое, — напомнил он.
— Я помню, — согласился Агамемнон. — Поднимайся, пошли.
С Гришей в дверях он остановился и посмотрел на Мохова.
— Мы будем жаловаться, — сказал он.
— Куда? — осведомился Матвей.
— В суд.
— Давай-ка я рассею твой энтузиазм, — усмехнулся Мохов. — Участковый поселка, где мы вас взяли, так же горит желанием пообщаться с вами обоими. Статью за вандализм и осквернение памятников никто не отменял, уважаемый. А это, — Матвей кивнул на стопку листов в углу стола, — практически готовое дело. Понял?
Агамемнон гулко сглотнул.
— И что вы собираетесь со всем этим делать?
— Ничего, — пожал Мохов плечами. — Пока ничего. Но если, вдруг в наш адрес придет повестка из суда или, ни с того, ни с сего заявится следователь с дурацкими вопросами, вы, мальчики, немедленно окажетесь за решеткой. Я доступно объясняю?
— Вполне, — согласился Агамемнон.
— Вот и словно, — снова усмехнулся Матвей. — Тогда успехов.
Компаньоны переглянулись.
— Спасибо, — почему-то сказал Агамемнон и плотно закрыл за собой дверь.
2
Погода была умеренно отвратительной и совершенно не радовала взгляд. Однако, друзья в полной мере ощутили пьянящее ощущение свободы.
— Что будем делать? — посмотрел на коллегу Агамемнон.
— Надо ехать за машиной, — ответил Гриша. — Но нет денег.
Они сидели в каком-то кафе, первом встретившимся по дороге до метро и уплетали за обе щеки горячий харчо. На последние остатки средств, оставшихся от экспедиции, они заказали себе настоящую гору еды.
— Деньги — не главное, — задумчиво произнес Агамемнон.
— А что — главное? — поднял Гриша голову от тарелки.
— Главное — это дух! — объявил Агамемнон. — Надеюсь, твой дух не сломлен, товарищ? Кстати, все хотел спросить, чем это всю дорогу от тебя пахло?
Гриша настороженно поглядел по сторонам.
— Конфуз вышел, — признался он, покраснев. — Только между нами. Когда волки нас обступили, каюсь, с перепуга штаны подмочил малость.
Агамемнон открыл рот.
— В самом начале? — осведомился он после паузы.
— Да, — судорожно кивнул Гриша.
— Ну, ты и мужик! — восхитился Агамемнон. — Настоящий кладоискатель! Надо же, какое самообладание! И ты все равно остался со мной, не бросил?
