— Возможно, вы не так уж далеки от истины, — ответила она в характерной для нее загадочной манере, призванной не столько разъяснить что-либо слушателю, сколько увлечь его.
Она сделала столь частую в ее речи паузу, во время которой, казалось, собиралась с мыслями. Было ясно, что она ведет свой рассказ по строго обдуманному плану, но в чем он заключается, я не понимал. Испытывая некоторую досаду, я подумал, что она использует меня с какой-то целью.
— Пожалуй, — произнесла она медленно, — я сообщу вам имя человека, который может помочь вам. Это психолог, занимающийся случаями подобной навязчивой любви. — Она опять помолчала. — Так он это называет, хотя на самом деле на любовь это мало похоже. В нашем представлении любовь ассоциируется с розочками в Валентинов день, сентиментальными открытками, коробками шоколадных конфет в форме сердечка, купидонами с крылышками, луками и стрелами и прочей голливудской романтикой. В действительности же, я думаю, любовь имеет мало общего со всем этим. Она связана скорее с темной стороной нашей души.
— Это звучит цинично, — заметил я, — и беспощадно.
— Да, наверное, — улыбнулась она. — Когда встречаешь человека вроде О’Коннела, твои представления о том, что такое счастье, волей-неволей меняются. Я уже говорила, он заставлял многое пересмотреть.
Она покачала головой, затем выдвинула ящик стола, порылась там и достала листок бумаги и карандаш.
— Поговорите с этим человеком, — сказала она, написав имя. — Объясните ему, что это я вас послала.
Она откинула голову назад и рассмеялась, хотя поводов для этого не было никаких.
— И передайте ему также, что, с моей точки зрения, всякие конфликты интересов и врачебная тайна — это не препятствие. Хотя нет. — Она быстро написала что-то на листочке. — Лучше я скажу ему об этом сама.
Эшли отошла от окна с осторожностью, которая в последние две недели стала для нее уже привычной. Она не знала, что происходит с тремя близкими ей людьми, так как была целиком поглощена собственными переживаниями, — она почти постоянно чувствовала, что за ней следят. Но всякий раз, когда ее охватывало это ощущение, никаких реальных поводов она не видела. Когда она внезапно оборачивалась по дороге в университет или на работу, то натыкалась лишь на неприятно удивленные взгляды идущих сзади людей. У нее вошло в привычку заскакивать в вагон метро в последний момент перед тем, как двери закрывались, и внимательно разглядывать всех пассажиров, словно пожилая дама, читающая «Бостон геральд», или рабочий в потрепанной шапочке команды «Ред сокс» могли оказаться ловко замаскировавшимся О’Коннелом. Дома она подкрадывалась к окну и внимательно оглядывала улицу в обоих направлениях. Перед выходом из дому она прислушивалась, не раздастся ли какой-нибудь подозрительный шорох за дверью. Она старалась всякий раз менять маршрут, даже направляясь в ближайший магазин или аптеку. Она купила телефон с определителем вызывающего абонента и расспрашивала соседей, не замечали ли они чего-либо необычного и не видели ли около дома парня с внешностью Майкла О’Коннела. Однако никому из них не попадались молодые люди, которые вели бы себя подозрительно.
Но чем больше Эшли убеждала себя, что преследование ей только мерещится, тем сильнее она ощущала, что О’Коннел где-то рядом.
Не было никаких несомненных доказательств его присутствия, но тысяча мелочей указывала на то, что он не хочет оставить ее в покое. Однажды, вернувшись домой, она обнаружила, что кто-то нацарапал на ее дверях букву «X» перочинным ножом или просто ключом; в другой раз ее почтовый ящик был открыт, а все присланные ей счета, рекламные проспекты, каталоги и прочая макулатура были разбросаны по всему вестибюлю.
Вещи на ее рабочем месте в музее стали менять свои места. Сегодня телефонный аппарат находился справа от нее, завтра — слева. Однажды утром она обнаружила, что заперт верхний ящик ее письменного стола. Сама она никогда его не запирала, потому что в нем не было ничего ценного.
И дома, и на работе время от времени звонил телефон, но после одного-двух звонков замолкал. Когда она снимала трубку, слышался обычный гудок. Номера́ на определителе абонента либо не высвечивались, либо ничего ей не говорили. Несколько раз она набирала комбинацию *69, чтобы определить номер телефона, с которого поступил вызов, но слышала только сигнал «Занято» или шумы на линии. Эшли не знала, что со всем этим делать. В ежедневных разговорах с Салли или Скоттом она рассказывала им кое о каких инцидентах, но не обо всех, потому что некоторые были настолько странными, что в них просто невозможно было поверить, другие казались обыкновенными нарушениями порядка вещей, которые случаются сплошь да рядом. Так, однажды один из преподавателей не смог получить по электронной почте текст ее работы; иногда ее компьютерные файлы были по непонятной причине заблокированы. Службе технической поддержки колледжа с большим трудом удавалось разблокировать их. Эшли подозревала, что все это дело рук О’Коннела, но уверенности у нее не было. Неуверенность вызывала досаду, сменявшуюся гневом.
Она говорила себе, что он дал обещание не преследовать ее больше, однако чем дальше, тем меньше она этому обещанию верила.
В ожидании пакета от профессора Бэрриса Скотт провел бессонную ночь. Мало найдется вещей более губительных для научной карьеры, чем обвинение в плагиате. Скотт понимал, что действовать надо быстро и эффективно. Первым делом он отыскал в подвале дома коробку со всеми записями, касающимися его статьи в «Журнале американской истории». Затем отправил электронной почтой письма двум студентам, помогавшим ему три года назад подыскать материал и цитаты для статьи. На его счастье, у него сохранились их адреса. Скотт не сообщил им о выдвинутом против него обвинении и написал только, что один из его коллег-историков заинтересовался его статьей и ему может понадобиться их помощь для восстановления кое-каких деталей работы над нею. Он решил, что не помешает, если студенты будут готовы ответить на возможные вопросы.
Больше он пока ничего не мог сделать.
Курьер с большим конвертом прибыл, когда Скотт находился в своем кабинете в колледже. Он расписался и надорвал конверт, но в эту секунду зазвонил телефон.
— Профессор Фримен?
— Да. С кем я разговариваю?
— Это Тед Моррис из газеты колледжа.
Скотт секунду-другую помолчал, собираясь с мыслями.
— Вы учитесь в одной из моих групп, мистер Моррис? В таком случае…
— Нет-нет, сэр, не учусь.
— Вы знаете, я сейчас очень занят. А что у вас за дело?
Последовала нерешительная пауза, затем студент сказал:
— К нам поступил один сигнал, точнее, заявление, и я звоню, чтобы проверить его.
— Сигнал?
— Ну да.
— Какой сигнал? Ничего не понимаю, — сказал Скотт, хотя сразу догадался, что это значит.
— В заявлении говорится, сэр, что в колледже произошло нарушение — как бы лучше выразиться? — научной этики и что вы связаны с этим делом. — Тед Моррис старательно подбирал слова.
— От кого поступил этот сигнал?
— Это имеет значение?
— Возможно, имеет.
— Насколько я знаю, от недовольного чем-то аспиранта какого-то южного университета. Более точной информации у меня нет.
— Что-то я не помню никаких аспирантов на юге, — ответил Скотт нарочито небрежно. — А недовольство, к сожалению, возникает время от времени практически у всех аспирантов. Это, можно сказать, неизбежно — вам так не кажется, Тед? — Он обратился к студенту по имени, чтобы подчеркнуть разницу в их статусе, напомнить Моррису, что тот разговаривает с авторитетным и влиятельным лицом.
Однако, к его досаде, на Морриса это не произвело особого впечатления.
— Но, профессор, вопрос ведь очень простой. Обвинил ли вас кто-нибудь…
— Никто меня ни в чем не обвинял. По крайней мере, мне об этом ничего не известно, — поспешно прервал его Скотт. — Я не допускаю ничего такого, что не укладывалось бы в понятие обычной академической кухни… — Он перевел дыхание. Было понятно, что Тед Моррис записывает каждое его слово.
— Понимаю, профессор. Обычная академическая кухня. Тем не менее мне, наверное, придется зайти к вам, чтобы переговорить с вами лично.
— Сейчас я очень занят. У меня приемные часы по пятницам, вот тогда и приходите.
У него будет в запасе несколько дней.
— Понимаете, профессор, у нас тоже сроки…
— Ничем не могу помочь. И к тому же, как я убедился на собственном опыте, поспешность всегда приводит к путанице и грубым ошибкам. — Скотт, конечно, сгущал краски, но ему обязательно надо было отделаться от назойливого студента.
