Он открыл глаза.
Она стояла с красным от злости лицом.
— Что за бес в тебя вселился? — спросила она.
— Позвони миссис Ларкин, — сказал он. — Она, наверное, все еще там.
— Кто такая миссис Ларкин?
— Библиотекарь. Она расскажет тебе, где я провел весь день.
Уизи постояла и посмотрела на него, а затем пошла на кухню к телефону. Сначала он даже не поверил. Она действительно звонила в библиотеку. Он никогда не чувствовал такого унижения.
Вернувшись в гостиную, она сказала:
— Ты действительно провел весь день в библиотеке.
— Да.
— Зачем ты это сделал?
— Мне нравится ходить в библиотеку.
— Я имею в виду, почему ты выдумал, что ездил на пляж покупать наркотики?
— Я подумал, что это именно то, что ты хотела услышать.
— Наверное, ты думаешь, что это смешно.
— Да, немного смешно.
— Так знай, что это совсем не смешно.
Она села в кресло.
— Все то, что я говорила тебе всю прошлую неделю, — неужели так ничего не отложилось у тебя в сознании?
— Каждое слово.
Я говорила тебе, что, если ты хочешь, чтобы тебе верили, нужно завоевать это доверие. Если ты хочешь, чтобы к тебе относились как к взрослому, веди себя соответственно. Ты делаешь вид, что слушаешь: я начинаю надеяться, что есть какой-то прогресс, и вдруг такой дурацкий поступок. Ты понимаешь, что я в таких случаях испытываю?
— По-моему, понимаю.
— Эта детская выходка, выдумка про покупку наркотиков на пляже... чего ты добился, кроме того, что я еще меньше стала верить тебе?
Некоторое время они молчали.
Наконец Колин нарушил тишину:
— Ты сегодня будешьужинать дома?
— Я не смогу, шкипер. У меня...
— Деловая встреча.
— Да. Но я приготовлю тебе ужин перед тем, как уходить.
— Не утруждай себя.
— Я не хочу, чтобы ты ел всякую дрянь.
— Я сделаю бутерброд с сыром, — сказал он. — Полезная, здоровая еда.
— Попей еще молока.
— Ладно.
— Какие планы на вечер?
— Может быть, схожу в кино, — сказал он, умышленно забыв упомянуть про Хэзер.
— В какой кинотеатр?
— "Баронет".
— Что там идет?
— Фильм ужасов.
— Когда тебе надоест смотреть подобную чушь?
Он ничего не ответил.
— Смотри не забудь, что ты должен вернуться засветло.
— Я пойду на ранний сеанс, — сказал Колин. — Он заканчивается в восемь, так что я буду дома до наступления темноты.
— Я проверю.
Она вздохнула и встала.
— Пойду приму душ и переоденусь. — Она направилась к двери, но затем повернулась и взглянула на него. — Если бы ты вел себя иначе некоторое время назад, мне не пришлось бы проверять тебя.
— Извини, — ответил он. А когда остался один, добавил: — Чушь!
Первое свидание с Хэзер прошло отлично. Хотя фильм был хуже, чем он думал, последние полчаса были очень страшными; он к этому привык, а Хэзер сильно испугалась: она наклонилась к нему, вцепилась в руку, словно искала защиты и поддержки. Колин испытывал нехарактерное для себя чувство силы и храбрости. Сидя в прохладном кинотеатре, в бархатистой темноте, озаряемой лишь бликами с экрана, бережно сжимая руку девушки, он решил, что наконец понимает, что такое райская жизнь.
После кино Колин проводил Хэзер домой. Солнце постепенно исчезало в Тихом океане. Дул свежий морской ветерок. Над головой, о чем-то шепча, качались пальмы.
Они прошли несколько кварталов до кинотеатра. Вдруг Хэзер споткнулась о перекосившуюся плиту на тротуаре. Она не упала и даже не потеряла равновесия, однако, смутившись, сказала:
— Черт побрал... на ровном месте не могу нормально пройти.
— Как можно доводить тротуары до такого состояния? — возмутился Колин. — Ждут, пока люди начнут руки-ноги ломать.
— Даже если он бы был идеально ровным, я все равно бы споткнулась.
— Почему?
— Я очень неуклюжая.
— Глупости.
— Нет, правда. — Они пошли дальше, и она продолжала: — Я бы что угодно отдала, чтобы быть такой изящной, как моя мама.
— Ты и так изящная.
— Я неуклюжая. Видел бы ты мою маму. Она не ходит, она скользит. Когда она в длинном платье — до пола, — можно подумать, что она парит над землей.
Некоторое время они шли молча. Затем Хэзер вздохнула и сказала:
— Я ее здорово огорчаю.
— Кого?
— Мою маму.
— Почему?
— Мне до нее далеко.
— До кого?
— До моей мамы, — сказала Хэзер. — Знаешь, она ведь была «Мисс Калифория».
— Ты хочешь сказать, на конкурсе красоты?
— Она его однажды выиграла. Она побеждала на многих конкурсах.
— Когда это было?
— Она стала «Мисс Калифорния» семнадцать лет назад, когда ей было девятнадцать лет.
— Вот это да! — воскликнул Колин.
— Когда я была маленькой, она водила меня участвовать во многих детских конкурсах.
— Правда? И какие титулы тебе присваивали?
— Я ни одного конкурса не выиграла, — сказала Хэзер.
— В это трудно поверить.
— Это действительно так.
— А судьи что — совсем ничего не понимали? Брось, Хэзер, такого не может быть. Наверняка ты где-нибудь выигрывала.
— Нет. Выше второго места я не поднималась. А обычно я была только третьей.
— Обычно?! То есть чаще всего ты занимала либо второе, либо третье место?
— Четыре раза мне присуждали второе место. Девять раз я была третьей. А пять раз оказалась за чертой призеров.
— Но это же здорово! Ты была призером в четырнадцати из девятнадцати соревнований!
— В конкурсе красоты, — сказала Хэзер, — главное — завоевать титул. В детских соревнованиях почти все рано или поздно занимают второе или третье место.
— Тем не менее твоя мама, наверное, очень гордилась тобой, — настаивал Колин.
— Каждый раз, когда я занимала второе или третье место, она говорила, что очень довольна. Но мне всегда казалось, что на самом деле она расстраивалась. Когда мне исполнилось десять, а я все еще ни разу не выиграла ни одного конкурса, она перестала записывать меня в такие соревнования. Наверное, решила, что я безнадежна.
— Но у тебя же здорово получалось!
— Ты забываешь, что у нее был титул, — сказала Хэзер. — Она была «Мисс Калифорния». Не на втором или третьем месте. На первом.
Он с восхищением смотрел на эту красивую девчонку, которая, похоже, даже не понимала, насколько она красива. У нее был чувственный рот — она считала, что он просто очень большой. Ее зубы были белее и красивее, чем у многих людей, — она находила, что они немного неровные. Ее волосы были густые и блестящие — она считала, что они редкие и блеклые. Гибкая, словно кошка, она думала, что она неуклюжая. Она была девушкой, которая должна была бы источать уверенность в себе; вместо этого ее постоянно преследовали сомнения. Под этой прекрасной внешностью жил человек, столь же неуверенный в себе и озабоченный жизнью, как Колин; он внезапно почувствовал желание помочь и защитить ее.
— Если бы я был одним из судей, — сказал он, — ты бы выиграла все те конкурсы.
Она вновь покраснела и улыбнулась ему:
— Спасибо. Ты очень милый.
Они подошли к ее дому и остановились перед тропинкой, ведущей к крыльцу.
— Знаешь, что мне в тебе нравится? — спросила она.
— Я вот думаю, но ответа не нахожу, — ответил он.
— Во-первых, ты не говоришь о тех вещах, на которых, похоже, помешаны все остальные ребята. Они все, видимо, думают, что если парень не интересуется футболом, бейсболом и машинами, он ненормальный. Все это ужасно скучно. Кроме того, ты не только говоришь сам — ты слушаешь. Почти никто не умеет это делать.
— А — среди прочего — что мне нравится в тебе, так это то, что тебе все равно, что я не похож на других ребят.
Наступила неловкая пауза, а затем она сказала:
— Позвони мне завтра, ладно?
— Позвоню.
— Тебе надо идти. Иначе твоя мать будет сердиться.
Она застенчиво чмокнула его в щеку, повернулась и побежала к дому.
Несколько минут после того, как они расстались, Колин шел как во сне, будто плавая в каком-то приятном тумане. Но тут он ощутил ползущую по земле вечернюю прохладу, увидел темнеющее небо и сгущающиеся в тихих улицах сумерки.
Он не боялся нарушить установленный ему «комендантский час», так же как не боялся своей матери. Чего он боялся, так это встретить в темноте Роя Бордена. Оставшуюся часть пути до дома он бежал.
В четверг Колин вновь пришел в библиотеку и продолжал изучение отснятых на микропленку старых подшивок местной газеты. Он просматривал только две полосы каждого номера: первую и ту, на которой печатались сообщения из приемных покоев местных госпиталей: о поступлении и выписке пациентов. Несмотря на это, ему потребовалось более шести часов, чтобы найти то, что он искал.
Спустя ровно год после смерти своей сестры Рой Борден был доставлен в городскую больницу Санта-Леоны. В кратком сообщении «Ньюс реджистер» от первого мая сведений о характере его болезни не было: вместе с тем Колин был уверен, что речь шла о том странном несчастном случае, о котором Рой не желал рассказывать — о ранах, оставивших такие страшные шрамы на его спине.
