Первые, нетронутые девяносто страниц Хоффманн вернул на место, и они прикрыли углубление. Пит приклеил их к оторванному корешку с передней сторонкой и обеими руками прижимал шедевр лорда Байрона к столу, пока не убедился, что книга склеилась как следует.
— А что ты делаешь?
Личико Хуго вынырнуло у него из-под локтя, прямо возле свежеподготовленной книги.
— Ничего. Просто читаю. Ты чего не смотришь мультик?
— Он закончился.
Хоффманн погладил его по щеке и поднялся; у него оставались два диска, Винни-Пух успеет еще не раз объесться медом и получить еще пару нагоняев от Кролика, прежде чем он, Хоффманн, закончит свои приготовления.
Таким же образом Хоффманн подготовил «Одиссею», «Мое жизнеописание» и «Картины Франции». Некий интересующийся литературой заключенный, отбывающий срок в Аспсосском пенитенциарном учреждении, сможет через две недели взять в библиотеке четыре книги, к которым прилагаются сорок два грамма амфетамина.
Еще две книги.
Новым бритвенным лезвием прорезать длинное отверстие в левом поле «Из глубины шведских сердец» и «Марионеток». В первое деталь за деталью сложить всякое, из чего разбирающийся в оружии абонент библиотеки сможет собрать миниатюрный револьвер. Больше всего возни было с барабаном, заряженным шестью пулями, — он оказался шире, чем думал Хоффманн, и пришлось аккуратно вдавливать его, предварительно вытряхнув пули на лист папиросной бумаги. Оружие, способное убить, если пуля попадет в цель. В первый раз Хоффманн увидел его с полгода назад в Свиноуйсьце. Закайфовавший «верблюд» попытался выблевать две тысячи пятьсот граммов героина еще до отправления, в туалете паромного терминала. Мариуш открыл дверь, когда «верблюд» лежал на полу с пакетом; Мариуш, не говоря ни слова, просто подошел поближе, сунул короткое дуло «верблюду» в глаз, выстрелил и убил наповал. В отверстие, прорезанное в последней книге, Пит ввернул детонатор размером с толстый гвоздь и приемник размером с монету в пятьдесят эре. Вставь такой приемник в ухо — и услышишь, что будут транслировать передатчики, приклеенные изолентой к перилам на церковном балконе.
Два отрезка запального шнура по девять метров каждый и прозрачный файл в общей сложности с сорока миллилитрами нитроглицерина еще лежали на столе. Быстрый взгляд на две худеньких спины, увлеченные толстым рисованным медведем, — вот мальчишки засмеялись, голова Винни-Пуха застряла в горшке с медом. Хоффманн сходил на кухню, развернул еще пачку мороженого и положил перед мальчиками на стол, погладил Расмуса по щеке.
Труднее всего оказалось незаметно упрятать шнур и нитроглицерин.
Хоффманн выбрал самую толстую книгу, «Из глубины шведских сердец», двадцать два сантиметра в длину и пятнадцать — в ширину, подпорол переднюю и заднюю крышку переплета, выцарапал пористое содержимое корешка и заменил на взрывчатку, подклеил, подровнял края и пролистал все шесть книг, чтобы убедиться, что клееные швы держатся, а продолговатые углубления не видны.
— Что это? — Снова лицо Хуго у стола — второй диск закончился.
— Ничего.
— Папа, что это?
Мальчик тыкал пальцем в блестящую металлическую банку с тридцатипроцентным амфетамином.
— Это? Там… в основном глюкоза.
Хуго не уходил — он никуда не торопился.
— Не хочешь досмотреть? Там еще мультики.
— Хочу, сейчас пойду. Папа, там два письма. Они кому?
Любопытные глаза углядели два конверта, лежавшие на верхней полке открытого оружейного шкафчика.
— Пока никому.
— Там написано имя.
— Я скоро их закончу.
— А что там написано?
— Пойдем-ка посмотрим мультфильм.
— Там мамино имя. На белом. Похоже на мамино. А на коричневом — там начинается на букву Э, я его тоже вижу.
— Эверт. Его так зовут. Того, кто не получит это письмо.
Девятая серия «Винни-Пуха» повествовала о дне рождения Винни и об экспедиции Кристофера Робина. Хуго снова уселся рядом с Расмусом, и Хоффманн проверил сначала содержимое коричневого конверта (диск с копией записи, три паспорта и передатчик), приклеил марку и положил в коричневую кожаную сумку вместе с шестью подготовленными книгами из библиотеки Аспсоса. Потом — белый конверт, на котором Хуго разглядел имя Софьи; диск с копией, четвертый паспорт и письмо с инструкциями; в этот конверт Пит вложил девятьсот пятьдесят тысяч крон разными купюрами и тоже опустил в коричневую сумку.
Осталось пятнадцать часов.
Хоффманн выключил «Винни-Пуха», помог двум малышам, у которых снова поднималась температура, завязать шнурки, прошел на кухню к холодильнику, переложил пятьдесят тюльпанов с зелеными бутонами в переносной холодильник и снес его, вместе с кожаной сумкой и двумя мальчиками, вниз по лестнице, к машине, которая так и стояла у дверей. На ветровом стекле виднелась квитанция — штраф за неправильную парковку.
Болезненно-красные личики на заднем сиденье.
Еще две остановки.
Потом он постелет мальчикам свежие простыни, сядет рядом и будет просто смотреть на них, пока не придет Софья.
Они остались в машине, а Пит зашел в отделение «Хандельсбанка» на Кунгстредсгордсгатан и спустился в подвальный этаж, в бронированное помещение с рядами банковских ячеек. Открыл пустую ячейку одним из своих двух ключей, положил в нее коричневый и белый конверты, запер, вернулся в машину и поехал к Сёдермальму, на Хёкенс-гата.
Снова посмотрел на малышей. Как же ему было стыдно.
Он перешел границу. На заднем сиденье — двое мальчишек, которых он любит больше всего на свете, а в багажнике — амфетамин с нитроглицерином.
Хоффманн проглотил комок в горле. Они не увидят, как он плачет. Нельзя, чтобы они видели.
Он остановил машину как можно ближе к дверям дома номер один по Хёкенс-гата. «Четверка», пятнадцать ноль-ноль. Эрик уже вошел с другой стороны.
— Я устал.
— Я знаю. Только сюда. Потом поедем домой. Честное слово.
— У меня нога болит. Папа, очень больно ногу.
Расмус уселся на нижней ступеньке. Пит взял его за ручку — горячая; Пит поднял его на руки, холодильник и кожаная сумка висели на локте, Хуго пришлось подниматься по жестким ступенькам самому. Если ты старший, иногда приходится самому подниматься по лестницам.
Три пролета вверх; дверь с надписью «Линдстрём» на почтовом ящике открылась изнутри ровно в тот момент, когда запищал будильник в наручных часах.
— Хуго. Расмус. А этого дядю зовут Эрик.
Маленькие ручки потянулись для пожатия. Хоффманн заметил злой взгляд Вильсона, «какого они тут делают?».
Все прошли в затянутую полиэтиленом гостиную квартиры, в которой шел ремонт, мальчишки таращились на странную мебель.
— А зачем пакеты?
— Здесь чинят.
— Как это — «чинят»?
— Чинят квартиру. И не хотят, чтобы было грязно.
Хоффманн усадил детей на шуршащий диван и ушел на кухню; снова злой взгляд, он покачал головой.
— Сегодня мне некуда было их деть.
Вильсон молчал. Он словно растерялся, увидев двух всамделишних детей там, где собирался говорить о жизни и смерти.
— Ты говорил с Софьей?
— Нет.
— Должен поговорить.
Хоффманн не ответил.
— Можешь молчать хоть до посинения. Но ты знаешь, что должен. Господи, Пит, твою мать, ты должен поговорить с ней!
Ее реакции. Он никогда не мог ни просчитать их, ни справиться с ними.
— Сегодня вечером. Дети уснут, и я все ей расскажу.
— Ты все еще можешь выйти из игры.
— Я хочу довести дело до конца, и ты это знаешь.
Вильсон кивнул и посмотрел на синий переносной холодильник, который Пит поставил на стол.
— Тюльпаны. Пятьдесят штук. Будут желтые.
Вильсон внимательно изучил зеленые стебли, лежащие возле квадратных белых хладоэлементов.
— Я держу их в холоде. Должно быть плюс два градуса. Присмотри за ними. А в тот день, когда я окажусь в тюрьме, отправь их, куда я скажу.
Вильсон порылся в сумке-холодильнике, покрутил белую карточку, всунутую в один из букетов.
— «Спасибо за плодотворное сотрудничество. Союз предпринимателей Аспсоса».
— Именно.
— И куда их послать?
— В Аспсосскую тюрьму. Директору.
Вильсон не стал задавать вопросов. Лучше не знать.
— Долго нам тут сидеть?
Хуго надоело возить пальцами по пластику, надоел резкий скрипучий звук.
— Еще чуть-чуть. Иди к Расмусу. Я сейчас.
Вильсон подождал, пока маленькие ножки скроются в темноте прихожей.
— Завтра тебя возьмут. После этого у нас не будет вообще никакого контакта. Ты не сможешь связаться ни со мной, ни с кем другим из полиции Стокгольма. К этому времени ты примешь решение и если захочешь отступиться — скажешь. Все слишком опасно. Если кто-нибудь заподозрит, что ты работаешь на нас… ты покойник.
