Не дождавшись конца перевязок, в процедурную вихрем ворвался Марис, немедленно примчавшийся из Риги на помощь.
– Как ты? Как он? Как они, доктор?
– А ну-ка, подождите за дверью, молодой человек. Вы куда в одежде? – накрахмаленный халат, как видно, не терпел вторжения в святая святых. – Вы кто?
Узнав, что явившийся бугай – жених сомлевшей блондинки, врач смилостивилась. С выписанными ею рецептами Марис командировался в аптеку, чувствуя, что не зря мчался в такую даль. К моменту, когда он вернулся, бережно держа пакетик с лекарствами, процедуры уже были закончены. Ему строго-настрого наказали немедленно уложить потерпевших в постель и обеспечить покой.
С тем они и направились домой.
Дома по-прежнему был бардак.
В сенях спал на своём «диване» Ральф, туловище которого было закрыто полосатой «жилеткой», заботливо скроенной дядей Оскаром, а к лапе тянулась трубочка капельницы. Пёс даже не пошевелился, никак не обозначив, что услышал присутствие хозяев. Он тихо сопел, и обтянутый полосатой тканью бок мерно поднимался.
Оставшаяся за хозяйку Соня сидела, забившись с ногами на диван, а в комнате работали двое полицейских, старательно записывавших что-то в свои планшеты. Было холодно.
– Как они? – Соня слезла с дивана.
– Ну, вроде ничего, в постель бы им надо, особенно Еве – у неё сотрясение.
Соня с ужасом посмотрела на белую до синевы девушку, прислонившуюся к косяку.
Вскоре жизнь стала налаживаться.
Полицейские ушли, затопленная печка вновь принесла в дом долгожданное тепло.
Ева лежала в постели и чувствовала, что теперь уже можно уснуть, провалиться в тёплую тугую темноту, оставив позади страшные события этого дня.
Ева чуть приоткрыла один глаз – судя по свету, лившемуся из окна, было утро. Она не помнила, как заснула, но, видимо, проспала всю ночь. Должно быть, врачи вкололи ей что-то снотворное. На всякий случай Ева решила не слишком торопиться: открыла второй глаз и медленно повернула голову, желая убедиться, что та по-прежнему готова ей служить. Голова отозвалась болью, но не такой, как вчера, а далёкой, едва слышной, как будто саму боль кто-то завернул в толстый слой ваты, прежде чем поместить в её многострадальную голову. С этим можно было жить.
Медленно – тело, сплошь покрытое ушибами, протестовало, она поднялась с постели. На полу ждали любимые тёплые тапки, а на кресле – пушистый халат, заботливо приготовленный Марисом. Самого Мариса рядом не было.
Выйдя в большую комнату, Ева остановилась – она и забыла, какой погром здесь произошёл вчера. Но сдвинутые с привычных мест кресла и по-прежнему валявшаяся на полу кабанья голова живо напомнили случившееся. Правда, были и изменения – печка, недавно растопленная, исправно гудела, нагревая дом, и пахло какой-то едой. Ева сглотнула, почувствовав голод.
Вдруг зашипела кофемашина.
Отпустив косяк, Ева двинулась в сторону кухни, откуда немедленно вылетела Соня в жёлтой пижаме:
– Привет, как ты? Давай, помогу.
Отказываться было глупо, каждый шаг давался с трудом, и Ева, опершись на солнечно-жёлтое плечо Сони, медленно поползла в ванну.
После душа она почувствовала себя лучше. Соня помогла влезть в любимые джинсы и вновь подставила плечо, но Ева решила, что попробует добраться до кухни самостоятельно. Кофемашина уже отплевалась, и чашка в горошек ждала, источая бодрящий аромат.
– Кашу будешь?
Оказывается, есть ещё и каша. Тихонько, чтобы не повредить вату, в которую была завёрнута боль, Ева кивнула. Каша – это хорошо.
– А где Марис?
Кофе сделал своё дело – Ева проснулась окончательно.
– Он за дядей Оскаром поехал, тот позвонил, вроде машина сломалась.
«Ой, Ральф! Она же совсем забыла, что Ральф ранен! – Ева почувствовала, как её заливает краска стыда. – И Алекс! Он же тоже пострадал, а она, бесчувственная, даже не спросила!»
Ева подняла на Соню глаза, и та, поняв вопрос, тут же ответила:
– Ничего страшного, просто капельницу надо поставить, дядя Оскар вчера говорил.
– А Алекс?
– Алекс спит. – Соня улыбнулась. – Проснётся тоже голодный. Я специально побольше каши сварила.
То ли каша, то ли травма, то ли что-то ещё, но почему-то Ева почувствовала, что снова проваливается в сон.
– Давай-ка помогу, – подхватив её, Соня помогла улечься на диване. Где она, накрытая пледом, и уснула.
Спала она, как оказалось, долго. Потому что, открыв глаза, обнаружила, что и Марис и Алекс тихонько сидят за кухонным столом, а Соня уже не в пижамке, а как обычно в джинсах хлопочет у плиты.
В этот раз голова почти не болела.
– Ну как ты? – Марис немедленно оказался рядом, стоило ей шевельнуться.
– Нормально. Как Ральф, как Алекс?
– Да хорошо все. Вон Алекс выспался, ест теперь за обе щеки.
– А Ральф?
– Ральф пока не ест. Дядя Оскар сказал, только воду давать и капельницу поставил. Он к вечеру приедет, обещал, что пёс выздоровеет. Так что Ральф спит.
Убедившись, что Ева больше спать не намерена, команда принялась наводить порядок – криминалисты вчера работали допоздна, фотографируя и рассыпая какой-то порошок, и комната требовала уборки. Было странно лежать на диване и смотреть, как другие убирают твой дом. Марис легко поднял с пола огромную кабанью голову и, прежде чем повесить её на стену, зачем-то принялся вертеть в руках. Голова глядела на него пуговичными глазками, а загнутые вверх желтоватые клыки по-прежнему выглядели грозным оружием.
– Ой, дырка!
Палец Мариса провалился в отверстие, невидимое за шерстью, но вполне ощутимое, и он с интересом принялся оглядывать и ощупывать тяжеленную голову, вертя её словно игрушку.
Соня усмехнулась:
– Странно, что полиция её не заметила, дырка-то свежая.
– А ты откуда знаешь? – над кабаньей головой с интересом склонились три человеческих.
– Так я же в неё и попала.
Теперь глаза присутствующих устремились к Соне.
Ева сообразила первая:
– Ты же не могла стрелять, оружие у бандитов было.
Соня на секунду потупилась. Потом, словно прыгая с обрыва в реку, тряхнула головой и решилась:
– Я тут от страха нашла кое-что.
Повернувшись, она пошла в бывшую спальню тёти Густы, уже прочно обжитую Евой. Шкаф по-прежнему был завешен жёлтой занавеской. Привычка и страсть к порядку, характерная для Латвии, делали своё дело: несмотря на то, что дневники Густы читались ежедневно, ни у кого не вызывала сомнений необходимость Ordnungа. Занавеска скрывала как привычно открывающуюся дверку, так и соседнюю, которую Марис никак не собрался открыть.
– Это я от страха, – Соня словно извинялась, – плечом привалилась, а она и отодвинулась.
На глазах у изумлённой публики девушка повторила вчерашний жест, Слегка отдёрнув занавеску, она вжалась в стену, словно желая срастись с нею. Что-то щёлкнуло, и неподатливая прежде дверь чуть сдвинулась. Отодвинуть её дальше было совсем несложно: как и первая, она свободно ходила в пазах, стоило только освободить скрытый запорный механизм. За дверью было тёмное пространство.
Первым в него шагнул Марис, которому не терпелось разглядеть хитрость, скрытую в запоре двери. Ему уже было понятно, почему никак не удавалось победить эту дверь, – подвела разница в росте. При всем желании Марису никогда бы не пришло в голову, да и не получилось бы упереться плечом на уровне плеча девушки. Это было ясно, но хотелось рассмотреть поближе.
Но Соня, выставив ладошку, остановила его:
– Подожди, тут, кажется, кое-что есть.
Ева, забывшая про свою голову, да и Алекс, несмотря на боль в груди, протиснулись мимо Мариса, стремясь поскорее разглядеть открывшуюся тайну. Расступившись так, чтобы хоть немного света попадало в каморку, они увидели второй тайник, явно предназначенный, чтобы укрыть человека. В маленьком и тёмном пространстве мог поместиться только один, и там даже имелось неширокое сиденье. Под сиденьем, едва помещаясь в закутке, наискосок стояли две винтовки и распахнутый ящик с тускло блестевшими патронами. Наверху, над головой, на полочке лежало три пистолета.
– Это наверно то, что папа Густы для Армана сделал! – Сообразила Ева.
Услужливая память сразу же открыла страницу дневника, повествующую о перипетиях военного времени, приведших на хутор партизан. Почему-то это воспоминание потянуло за собой следующее – дядю Гиртса, которого она даже знала лично. Как-то летом, которое она – девчонка – проводила на хуторе, он приезжал в гости к тете Густе. Ева стеснялась странного старика с непривычно тёмной морщинистой кожей и густой седой шевелюрой. Он и говорил по-латышски с непонятным акцентом, и сладости, им привезённые, были непривычными. «Зато – кошерные!» – Ева живо вспомнила громкую, слегка грассирующую речь и смех, сопровождавший шутку. Что такое кошерный, девочка не знала, отчего засмущалась ещё больше и убежала. Однако девушка вспомнила, как радовалась Густа встрече, как ходил он по дому, трогая стены и качая головой. Сколько он гостил, в памяти не сохранилось, зато отчётливо всплыло воспоминание о Густе, запустившей пальцы в седую шевелюру приезжего. Отчего она сокрушалась, что некому его побрить, Ева поняла только в это мгновение. Ну конечно, это же приезжал из Израиля тот самый, спасённый Густой Гиртс – Гершель! Значит он всё-таки выжил, и Густа да и вся семья старались не зря! Ева почувствовала гордость за предков, приложивших столько сил, чтобы уберечь найдёныша. Для этого папа Густы еженедельно брил детскую голову, стараясь скрыть происхождение мальчика. Кусочки головоломки с шелестом вставали на свои места: это – убежище для Армана, это – оружие, которое одной зимней ночью добыли Густа с Петерисом. Не оставалось сомнений: каждое слово в дневниках прабабки было правдой.
