Сбросив халат на кафель, она ступила в кабинку. Зажмурившись, повернула кран, и трубы зарычали. Душ не столько лил воду, сколько плевался острыми струями. Лиза вздохнула и выдавила в руку шампунь.
«Самое противное, что ты богата», – подумала она. Даже знаменита, отчасти. А живешь в этой дыре, и спишь на дребезжащей сетке, и вода еле теплая, и напор по утрам никакой.
Лиза приоткрыла глаз, и в него сразу брызнула пена.
Кто знал, что богатство и слава могут быть так неприятны.
– Мы купим новую квартиру, нет, всем по квартире, – сказала Лиза, вернувшись из банка, где обналичила первый гонорар. У нее тогда поломалась застежка на сумочке, а Макс не мог сложить пополам бумажник. Но, конечно, выяснилось, что на квартиру не хватит, тем более – на три. Даже разъехаться выходило дорого – куда дороже, чем они платили хозяевам каждый месяц. Нет, Максим нанял агента, они посмотрели несколько терпимых вариантов, но всё шило на мыло, тем более, ни в одном не было выхода на крышу.
– Ладно, если так, – сказала Лиза, когда они договорились остаться. – Тогда купим новую мебель и всё здесь отремонтируем.
– Я, в принципе, умею клеить обои, – сказал Дима.
– Какие обои, вы что, не в себе? – спросил Макс. – Нет, вы делайте, что хотите, но я в этом участвовать не буду. Какой смысл быть при деньгах и что-то делать самому?
– Блин. А правильно, – согласилась Лиза. – А то я уже подумываю, где найти время.
– Нищенская психология, – сказал Максим.
– Можно подумать, у тебя с детства слуги были, – сказал Дима.
– Представь себе.
– Ух ты. И как оно?
– Что?
– Когда слуги?
Максим хмыкнул.
– Воруют.
И они наняли рабочих.
Под телевизором, у розетки, заряжался ноутбук. За ночь в ее «Входящие» накапало 1706 сообщений. Все от незнакомых людей, почти все заглавными. «Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ!!!!!», «МОЛОДЕЦ!!!», «земля и небо отстой!!!!!!!11». «СДОХНИ СУКА!!!!!!!». Лиза отсеяла их по восклицательным знакам, как показывал Макс, и удалила всей пачкой, не читая.
За окном темнел февраль, сырой и холодный. Нужно было где-то позавтракать, но искать кафе, открытое в шесть утра, ей не хотелось. Завтрак в гостинице в такую погоду выглядел даже привлекательно.
Он состоял из плохо сочетавшихся закусок: соленые плавленые сырки, повидло в цветных коробочках, мохнатые дольки мандаринов. Лиза набрала всего понемногу и заварила чай.
«Срочно найти ресторан на Третьем кольце», – думала она, выбирая, что съесть первым.
Лиза очистила треугольный сырок от фольги, подцепила его вилкой и отправила в рот. На вкус он был ничего, только…
– Привет.
Она подняла глаза от блюдца. Напротив уселась незнакомая девочка, совсем юная, с плохо расчесанными черными волосами.
– Привет, – ответила Лиза, сглотнув плавленый сыр. – Мы разве знакомы?
– К моему несчастью, нет.
– Почему?
– Что? – спросила девчонка.
– «К несчастью», – Лиза вскрыла коробку с яблочным повидлом и лизнула фольгу.
– Ну… ты, наверное, очень разносторонний и интересный человек. Поэтому. Как-то так.
Хмыкнув, Лиза ковырнула повидло. Девушка уставилась за туманное стекло, по которому вилась одинокая капля воды. Лиза жевала, а девчонка молча следила за каплей, не проявляя интереса ни к чему больше.
– Так что? – спросила Лиза, допив чай.
– А? – очнулась девушка. – В каком смысле?
– Ну, ты же что-то мне принесла.
– Я?! – девчонка широко открыла глаза, потом достала черный рюкзак и зарылась в него по локоть. – Ну, как-то не совсем, скорей… но сейчас…
Она выложила на столик неровно скрепленный веер из принтерной бумаги.
– Вот, это как бы повесть под моим авторством. Если я тебе, конечно, не мешаю. Жанр – постмодернизм. Тема – кризис молодежи в современном обществе.
– Но при чем здесь я? – Лиза разжевала холодную дольку. После варенья мандарин казался ужасно кислым, и какая-то прожилка забилась ей между зубов. – Я же не издательство.
– Ну ты же на телевидении! – сказала девушка. – Ты же там знаешь всех, если бы ты ее там покажешь, может, кому-то будет интересно, и по моей повести снимут фильм.
– Да кого я там знаю, – беспомощно промямлила Лиза, но девчонка не слушала.
– Смотри, допустим, они купят у меня права за десять тысяч долларов. Тогда пять тебе, а пять мне, так подойдет?
– Честное слово, я ничем не могу помочь, – Лиза отчаянно пыталась выковырнуть языком застрявшую прожилку. – У меня никто не возьмет читать повесть.
– Ну ладно, – девчонка устало глянула по сторонам. – В принципе, бери все десять тысяч себе, мне главное, чтоб меня услышали. И сняли фильм.
«Когда ты научишься отказывать?», – устало думала Лиза, поднимаясь в номер с охапкой рассыпавшихся листов. Можно было включить Элизу, в принципе. Но толку? Элиза тоже взяла бы. Ей нравилось внимание.
«Не умеешь, так научись хоть выбрасывать».
Она выудила из-под кровати огромный хрустящий пакет, забитый почти доверху. Чужие тетради, распечатки, компакты, рисунки. Чьи-то мечты, надежды, подробные указания.
«Как с почтой. Отобрать по восклицательным и удалить целиком», – подумала она.
И снова не решилась этого сделать.
...
Острый перламутровый ноготь постучал у его ладони, звонко цокая по столешнице.
– Ну что? – прошелестели в ухо. – Митяй, ты скажешь ей?
В редакции были одни девушки. Раньше он как-то этого не замечал.
А теперь жалел обо всех темах, что брал у них, о каждой полосе, которую уступали ему на время, обо всех конфетах, что девочки клали на край его стола.
Душок интриги водился здесь и раньше. Наверняка. Обрывки шепота, захлопнутые окна сообщений, негласные стайки, группы по интересам и одежде. Внезапный Ксюшин уход и то, как Диму сделали редактором… что-то было, но в стороне, в области самого бокового зрения, которое редко встречается у мужчин. Особенно близоруких.
Но теперь проблема вскрылась, она торчала у всех на виду: яркая, как фиолетовая помада, прозрачная, как черный свитер на голое тело, – проблему звали Аля, и она закончила журфак.
Она и Дима в чем-то были похожи: оба попали в редакцию случайно, оба толком не знали, что здесь делают, но его любили, а ее – нет. Без всякого повода, казалось Диме, просто за то, что Аля не была парнем.
– Должна же быть какая-то причина.
– Ну, – девочки оглядывались друг на друга. – Ну вот ты кто по образованию?
– Биомеханик.
– Ну вот! И разве ты не понимаешь?
– Нет.
Все заговорили хором, не повышая голоса.
– Она училась на журналиста! Как можно выучиться на журналиста?
– Это всё равно, что сказать «я фотограф» или «я поэт». Даже хуже.
– Это значит, человек вообще ничему не учился.
– И считает себя выше других!
За окном стелилась прозрачная тишина. Одинокая машина проплыла за поворот, блеснув красными сигналами. Дима уткнулся лбом в холодное стекло. Он заговорил, наблюдая, как слова расползаются пятном конденсата.
– Получается, Михайловна не хочет ее увольнять, она попросила кого-то из вас. Меня она точно не просила.
– Лена сказала, это может сделать кто угодно, если она кому-то не нравится…
– Вот, а эта Аля ведь не нравится всем.
– И кто еще ей скажет, ты же мужчина!
Дима молчал. Испарина таяла на стекле, истончаясь по краям и улетучиваясь.
– Ну и что? – спросил он, когда пятно исчезло.
Девушки отвернулись, изобразив одинаковую гримасу. Они тихо засовещались, а Дима так и стоял у окна. Ему хотелось грызть ногти. У него чесалось в носу и между лопаток, но он терпел, чувствуя дамское присутствие, ожидая, когда нервные импульсы растают один за другим.
Девушки снова заговорили хором:
– Ну слушай, Митяй, ты же у нас самый честный.
– Ты же всегда говоришь людям правду, всегда!
– Кто еще скажет ей, как не ты?
Она сидела за самой дальней перегородкой, там пылился древний «пентиум» с матричным принтером, который девочки назначили Але. Она не возражала. Она вообще мало говорила, и всегда не по делу – это, наверное, и злило остальных, решил Дима.
– Какими ветрами? – спросила Аля прокуренным голосом, обернувшись ему навстречу.
Она работала над чем-то, хотя пока ее не печатали. Все ее материалы застревали где-то у редакторов, но Аля работала и работала, добывая темы неизвестно откуда. Дима читал одну ее заметку: вещи лежат в женской сумочке, каждая олицетворяет черту характера ее хозяйки. Говорящие вещи. Неформат.
На краю стола пылилась черная шоколадка, разломленная на осколки. Дима рефлекторно потянулся к самому мелкому, но Аля отодвинула шоколадку подальше.
Так было не принято.
– Говори давай чё-что.
Его снова потянуло грызть ногти. Дима остановил руку на полпути ко рту, и она повисла у подбородка.
– В общем, – искусственно проговорил он. – Тебя здесь почти все не любят. Хотят, чтобы ты написала заявление.
– А ты?
– Что я?
– Ну, ты сам как?
