До той минуты, пока не почувствовал на себе чей-то взгляд.
Человек в джинсах и мятой белой рубашке. Темноволосый, черты лица мужественные, стоит и смотрит на Дэвида немигающими неотступными глазами.
Писатель моргнул, и человека на том месте больше не оказалось – ушел, что ли? Какой-то промежуток времени его не было видно, но Дэвид чувствовал, что тот на него смотрит. А также то, что этого человека он и сам прежде где-то уже видел.
– В чем дело? – Возвратилась Доун – судя по ее виду, от посещения туалета не получившая никакого облегчения. Ее супруг молча тряхнул головой.
Они выбрались на перрон – тот самый, на который прибыли утром. Но оказалось, что вечерний поезд отходит не с него, и муж с женой заметались в предотъездной панике смертельно опаздывающих людей. Дэвид методом дедукции понял, куда им надо идти, и сказал супруге бежать туда первой. Доун рванула вперед с веселой лихостью, подзаряженной радостным днем в городе, да еще и немалой толикой вина. По ступеням они ссыпались на нужную платформу и припустили трусцой к своему поезду, который уже вот-вот собирался отчалить.
Как раз в то время, как Дэвид спешил за ней, от толпы отделился смутно различимый силуэт и врезался в него, да так жестко, что писатель припечатался о него лицом и отлетел назад.
Выпростанная из-за пояса белая рубашка, жесткие голубые глаза…
Снова он, тот субъект.
– Привет, Дэвид, – сказал он. А потом добавил еще что-то, после чего скрылся за углом.
Ошеломленный и слегка струхнувший, писатель растерянно глядел на то место, где только что находился этот странный человек, но позади его уже тревожно окликала жена, да еще кто-то поторопил трелью свистка. Дэвид заспешил туда, где его у двери в вагон дожидалась Доун.
– Уф-ф, успели! – облегченно выдохнула она, когда они забрались внутрь. – Вот видишь? Боги теперь точно на нашей стороне!
Минут через пятнадцать Доун уже спеклась, положив голову мужу на плечо. Дым ее душистых волос легонько щекотал ему шею. Сам Дэвид сидел нарочито прямо, пытаясь как-то отвлечься видом городских окраин, медленно плывущих за мостом под стук вагонных колес. Но отвлечься никак не получалось.
Значит, они с тем типом врезались друг в дружку.
А затем тип, по всей видимости, поперся за ними аж на вокзал. Поначалу он таращился на литератора в главном вестибюле, а затем протирался следом через толпу с тем лишь, чтобы снова шмякнуться о своего обидчика – так, что ли?
Но зачем ему все это?
Потому что он двинутый, вот зачем. Ньюйоркцы вообще славятся своей напористостью, жесткостью. Даже приезжие и те вскоре перенимают эту их склонность к боданию, которое для них сродни контактному спорту. Ну а уж двинутые, вероятно, и вовсе им бредят.
Вот и причина. Всего делов.
И все же…
Когда поезд начал свой часовой разгон в сторону Рокбриджа, где находился их дом, Доун окончательно задремала. А Дэвид все не мог отделаться от одной мысли – в частности, о моменте перед тем, как странный незнакомец растворился в толпе. Тревожило даже не то, что он назвал его, Дэвида, по имени – если на то пошло, он мог его имя элементарно подслушать в их разговоре с Доун.
Дело в другом. В тех двух словах. Слова, обычно звучащие как вопрос, но сейчас это было утверждение или даже команда. А может быть, и угроза.
«Помнишь меня», – бросил напоследок незнакомец.
Когда я остановился у квартиры скинуть продукты из супермаркета, Кристина все еще валялась в постели. Ночка накануне затянулась (так оно у нас в основном бывает, как минимум, пять дней из семи), но мне нравится начинать день пораньше, с длительной прогулки. Что до Кристины, то она предпочитает проводить это время в коматозе под одеялом, распластавшись там бледным длинноногим пауком, рухнувшим с большой высоты.
Управившись с запихиванием провизии в крохотный холодильник – только для него и хватало места на кухне, представляющей собой, по сути, обособленный уголок гостиной, – я направился в спальню. Эпическое путешествие длиной в три метра. Окно было приоткрыто – что означает, Кристина в какой-то момент лунатически выкарабкивалась с постели. Ночами оно у нас, как правило, закрыто (а иначе не заснуть: под окошком улица колобродит до утра – шум, гам, нетрезвая гульба). Обогреватель зловеще молчал. До этого он уже несколько недель кряду недужил, натужно сипя, словно старый курильщик. Осень покуда была щадящей, но в мои первостепенные задачи уже входило найти кого-нибудь, чьи ремесленные навыки хотя бы на пару делений превосходят мои собственные: чинить технику я могу разве что насупленным взглядом, время от времени давая ей беспомощный пинок.
Возле кровати я поставил большой стакан американо – туда, где из-под простыни свисала рука Кристины:
– Напитки с доставкой на дом. Распишитесь в получении.
– Иди на фиг, – донесся до меня загробный голос откуда-то из-под подушки.
– Сама иди. Кстати, если интересно: утро нынче дивное.
– Блин.
– И между прочим. Та твоя мадам, Кэтрин. Она ведь считает, что я действительно кое-что могу, да?
Кристина натруженно повернула голову и смахнула с помятого лица две длинные пряди черных волос.
– Вот именно, что кое-что, – вяло отозвалась она. – Я ей озаботилась об этом намекнуть. Что ты у нас очень даже «кое-что»: краснобай, но все-таки не козлина.
– Серьезно?
– Ну а как? – сказала она, не разлепляя глаз, но уже с улыбкой. – Кушайте на здоровье. А за кофеек спасибо. С доставкой.
– Тогда до встречи. В три?
– Если раньше не стыкнемся.
Я посмотрел на нее сверху вниз и подумал, насколько это все-таки симптоматично: так запасть на кого-то за какие-то полгода. Не следует ли нашим сердцам чуть поубавить пыл? Ребенок или котенок, притронувшись по неопытности к горящей свече, учатся ее заблаговременно обходить. А эмоциональные мозоли не отличаются ни прочностью, ни постоянством.
Нагнувшись, я поцеловал Кристину в лоб.
Она открыла глаза:
– Это еще за что?
– За то, что я от тебя без ума.
– Жесть.
– Слово не воробей.
– Да ладно. Жесть она и есть жесть. – Кристина потянулась, как кошка, – упругой струной, все конечности в единой параллели. – А насчет этого ты порешаешь?
– Насчет этого? Порешаю.
– Класс. Тогда выметайся. Мне надо еще поспать.
– Так ведь пол-одиннадцатого!
Ее глаза закрылись:
– Где-то ж должно быть пол-одиннадцатого. Всегда.
– Мудро. Запиши эти слова.
– Джон, правда. Не вынуждай меня вставать только затем, чтоб дать тебе поджопник.
На этом я ее оставил и, сбежав трусцой по пяти лестничным пролетам до первого этажа, шагнул в неимоверный простор города, живущего прямо за дверью по своим неисповедимым законам. Было в нем что-то от грандиозного поезда, потерпевшего крушение.
Остаток утра я провел на боевом посту, где сменил за тротуарным прилавком Пауло, подавая разношерстным прохожим пиццу и бутылочки «Поланд спринг». Подобное занятие отводится обычно тому, для кого даже стоять без посторонней помощи на задних конечностях – большое дело. Пауло – недавно принятый на работу чей-то племянник – был как раз из подобной породы: чудо уже то, что смекает, где на улице лево, а где право. Хотя мне-то что? Паренек добрый, приветливый: глядишь, понемногу и английский освоит. Работенку нашу я тоже, можно сказать, по-своему любил. Без мозголомства. Пицца всего двух сортов: простая и пепперони. Напиток один. И то и другое по доллару – не обсчитаешься. Даже приятно: стоишь себе на раздаче и балагуришь помаленьку с местными, облегчаешь им жизнь простотой. Когда жизнь у человека и без того сверх меры загружена, простота для него – все равно что глоток чистой прохладной воды. Подачу которой в этот обеденный час я и осуществляю – на углу Второй авеню и Четвертой улицы. Цена по доллару.
По окончании своей смены я пристроился поболтать с хозяином ресторанчика Марио и его сестрой Марией (оба родились от родителей с чувством юмора, хотя явно в годы бескормицы), под кофеек за одним из тротуарных столиков. «Адриатико» был затиснут между почтенного вида еврейской булочной и секонд-хендом с претензией на богемность, в пяти минутах ходьбы от пивнушек Сент-Маркс-плейс и легендарных погребков вроде «Максорлис». Держался этот ресторанчик стойко вот уже лет сорок, а то и больше, во многом из-за открытости содержащей его семьи ветрам перемен, какими бы шквалистыми и косыми они подчас ни были. За то время, что здесь трудились мы с Кристиной – я обслуживал столики, а она заправляла ночным баром в подвальчике, – хозяева успели сменить навес и цвет загородки вокруг тротуарных столиков (был тусклый – стал яркий, как фазан в брачный период), а также добавили во все строчки меню слово «экологичный». Какое-то время посетителей больше всего интриговала шарада «экологичное рагу с натуральной пастой и экологически чистым соусом бешамель, готовится в духовке в традициях натурального вкуса» (перевод: лазанья). В конце концов мне удалось убедить Марио поменять формулировку – семь потов сходило, пока объяснишь, о каком блюде идет речь, причем с изрядной долей привирания! – хотя стойкость в отстаивании взглядов он проявил невиданную. Так что, думаю, понятно, почему этот ресторан все еще исправно функционировал, в отличие от того места, где я работал прежде – по другую сторону континента, на орегонском побережье.
