Среди наших гостей встречались всякие. Маракайбо готов был лопнуть от наплыва людей, найти комнату было практически невозможно. Откуда-то налетела стая неаполитанцев. Они ходили из дома в дом и объегоривали покупателей на продаже тканей, складывая отрез таким образом, будто из него можно было сшить четыре костюма, хотя хватало всего на два. В одежде моряков, с большими мешками за плечами, торговцы тканями расползлись по городу и его окрестностям и особенно по поселкам нефтяников. Я не знаю, как эта банда пройдох разыскала нашу гостиницу. Все номера были заняты, и единственное, что мы могли предложить, – спать всем во дворе. Они согласились. Возвращались неаполитанцы все вместе, к семи, и мылись в общем душе. Поскольку ужинали они у нас, мы вскоре научились готовить спагетти по-неаполитански. Деньги они тратили направо и налево и вообще оказались хорошими постояльцами.
По вечерам мы вытаскивали из дома железные кровати и расставляли их во внутреннем дворике. Две служанки помогали Рите их застилать. Я требовал, чтобы деньги платили вперед, поэтому каждый вечер разгоралась одна и та же дискуссия: итальянцы считали, что «комната» под открытым небом и ясными звездами им очень дорого обходится. И каждый раз я терпеливо объяснял им, что совсем наоборот, все разумно и очень правильно, поскольку выносить кровати, стелить их, а утром снова все разбирать и заносить в дом требует больших усилий. Если все это принять в расчет, то цена может даже оказаться совершенно мизерной.
– Так что не очень-то расходитесь, а то возьму и взбодрю вам цену! Тоже мне, горбатишься тут с утра до ночи, разбери да собери, двинь туда, передвинь сюда. Считайте, что я беру с вас только за переноску.
Наконец они платят, и все мы хохочем. Но сколько бы они ни зарабатывали денег, пусть даже много, на следующий вечер все повторялось. Однажды они расшумелись еще больше, когда ночью их настиг ливень. Пришлось им со всем барахлом и матрацами мчаться в гостиницу и досыпать в ресторане.
Как-то ко мне пришла содержательница одного борделя по имени Элеонора. У нее было большое заведение в пяти километрах от Маракайбо, в местечке Ла-Кобеса-де-Торо. Бордель назывался «Тибири-Табара». Элеонора – настоящая толстуха, прямо-таки гора мяса, но с умными красивыми глазами. У нее работало около ста двадцати женщин. Только ночью.
– Несколько француженок хотят от меня уйти, – объяснила мне Элеонора. – Не желают сутками торчать в заведении. Работать с девяти вечера до четырех утра согласны. Но хотят хорошо питаться и спать спокойно, подальше от шума, в комфортабельных комнатах.
Мы с Элеонорой заключили сделку: француженки и итальянки могут перебираться к нам. Наш пансион обойдется им дороже на десять боливаров в день, но стоит ли беспокоиться из-за таких пустяков? В гостинице «Веракрус» им будет очень хорошо, да еще среди французов. Договорились о шести девицах, но через месяц их число удвоилось. Я даже не заметил, как это произошло.
Рита установила железную дисциплину. Девчонки были молодые, красивые. Им было категорически запрещено принимать мужчин в гостинице, даже во дворе или в ресторане. Впрочем, никаких историй пока не наблюдалось. В гостинице девушки вели себя как настоящие дамы. В повседневной жизни, в быту они были абсолютно нормальными и умели себя держать. Вечером за ними приезжали на такси. Тогда девчонки преображались до неузнаваемости: в кричащих нарядах, размалеванные, как куклы. Скромно и без шума они отправлялись, по их собственному выражению, «на фабрику». Время от времени приезжал какой-нибудь сутенер из Парижа или Каракаса. Он старался вести себя как можно незаметнее. Такого гостя девушка, разумеется, могла принять в гостинице. «Подняв сеть», получив «улов» и осчастливив девчонку, он исчезал так же тихо, как и появлялся.
Не обходилось и без мелких казусов. Как-то постоялец-сутенер отозвал меня в сторону и попросил сменить ему комнату. Его девчонка уже договорилась со своей подругой по ремеслу, и та согласна поменяться. Причина: сосед, итальянец, богач и здоровяк, как только его девчонка возвращается с работы, пользует ее раз, а то и два за ночь. И это притом что сутенеру нет еще сорока, а итальянцу все сорок пять.
– Понимаешь, друг, я не могу угнаться за этим скакуном. Мне даже не светит приблизиться к таким достижениям. И каково мне за стенкой слушать всхлипывания да стоны и все прочие звуки большого оркестра! Представляешь, как я выгляжу перед моей кралей, утешаясь с ней от силы раз в неделю. Ссылки на мигрень ей уже надоели. Она им не верит и наверняка делает сравнения не в мою пользу. Так что, если не трудно, окажи услугу.
Едва сдерживаясь от смеха, я согласился, что доводы его бесспорны и что придется сменить ему жилище.
Как-то ночью, часа в два, Элеонора позвонила мне по телефону. Дежурный полицейский застукал какого-то француза, ни слова не говорившего по-испански. Француз сидел на дереве напротив борделя и на вопросы полицейского, как он оказался в таком странном положении – собрался воровать или еще что, – отвечал односложно: «Энрике из „Веракруса“». Я вскочил в свой драндулет и помчался в «Тибири-Табара».
Я его узнал еще издалека. Этот лионец уже бывал в моей гостинице. Француз и хозяйка сидели, а перед ними стояли двое полицейских с суровыми лицами. В трех словах я перевел, что было нужно:
– Нет, этот господин залез на дерево не со злым умыслом. Он просто влюблен в одну женщину, но называть ее не хочет. Он забрался на дерево, чтобы полюбоваться ею из засады, так как она ни знать его, ни слышать о нем не желает. Ни больше ни меньше. Как видите, ничего страшного. Впрочем, я его знаю, он порядочный человек.
Распили бутылку шампанского. Он расплатился. Я посоветовал ему оставить сдачу на столе: возьмет тот, кому надо. Затем я повез его на машине.
– Какого черта тебе понадобилось сидеть на этом дереве? Сдурел совсем или приревновал?
– Ни то и ни другое. Ее заработок понизился без видимой причины. Она у меня одна из самых красивых, а зарабатывает меньше других. Я решил понаблюдать за ней, как часто она выходит на работу, но тайно, так, чтоб она об этом не знала. Мне казалось, что таким путем я смогу ее раскусить в случае, если она прикарманивает деньги.
Несмотря на плохое настроение – подняли среди ночи, – я расхохотался от души, услышав такое объяснение.
«Сутенер на дереве», как я его окрестил, на следующий же день отбыл в Каракас. Слежка не удалась, и продолжать ее не имело смысла. Но в самом борделе это наделало много шума: женщины бурно обсуждали происшествие, но только одна из них знала истинную причину того, почему ее «ухажер» залез на дерево: оно росло как раз напротив ее комнаты.
Работали мы много, но в гостинице жилось весело, и мы время от времени развлекались. Когда наши девушки уезжали «на фабрику», мы устраивали сеанс спиритизма. С умным видом садились за круглый стол и клали ладони на столешницу. Каждый обращался к духу, которому желал задать вопрос. А начало этим сеансам положила одна красивая женщина – художник, кажется мадьярка, лет тридцати. Она каждый вечер вызывала дух покойного мужа, и я своей ногой под столом помогал ему отвечать – иначе мы не сдвинулись бы с места.
Муж ее мучит, говорила она. Почему? Она не знает. Наконец однажды ночью дух мужа ответил во время сеанса, что он никогда не оставит ее в покое. Он обвиняет ее в том, что она слаба на передок. Мы все дружно закричали, что это очень серьезно, ревнивый дух может страшно отомстить, тем более что она охотно призналась нам, что действительно слаба на это место. Что делать? Надо подумать. Если уж она такая вертихвостка, просто так здесь не отделаешься. Мы очень серьезно обсуждаем этот вопрос и находим средство. Может помочь только одно: надо дождаться лунной ночи, вооружиться новеньким мачете, выйти на середину дворика, раздеться донага и распустить волосы. Предварительно следует вымыться желтым мылом, не пользоваться духами, снять с себя все украшения, чтобы уж быть совсем чистой, с ног до головы. В руках ничего, кроме мачете. И как только луна взойдет над двором и станет в зените, ей нужно, не отбрасывая от себя тени, широкими взмахами мачете рассечь воздух ровно двадцать один раз.
Результат превзошел все ожидания, так как на следующий же день после сеанса с «изгнанием злого духа», когда мы вволю насмеялись, подглядывая из-за решетчатых оконных ставней, стол отвечал (благодаря вмешательству Риты, которая посчитала, что шутка зашла слишком далеко), что отныне умерший муж оставит ее в покое вместе с ее слабым передком, но при одном условии – что она не будет больше рубить воздух саблей в лунную ночь, так как это причиняет ему сильную боль.
У нас был пудель по кличке Мину, довольно большой, почти королевский. Нам его оставил один из наших клиентов, француз, посетивший Маракайбо проездом. Пудель был всегда безупречно пострижен и причесан. Жесткая черная шерстка на голове уложена в виде впечатляющей высокой фески. На ногах у него манжеты, шерсть гладко пострижена. У него были чаплинские усики и маленькая острая бородка. Венесуэльцы, глядя на него, удивлялись и, преодолевая робость, спрашивали меня, что это за странный зверь такой.
