В большинстве современных отелей должность заведующего бюро занимают мужчины. Но в «Гранд Вавилоне» все было заведено на свой собственный лад. Мисс Спенсер была клерком бюро почти с того самого времени, когда «Гранд Вавилон» только вознес к небесам свои массивные дымоходы, и сохраняла это место до сих пор, несмотря на причуды прочих отелей. Всегда превосходно одетая, в гладком черном шелке, с маленькой бриллиантовой брошью, безупречными браслетами и завитыми, цвета соломы волосами, она выглядела сейчас точно так же, как выглядела неопределенное число лет назад.
Грациозные и соблазнительные очертания ее фигуры были безупречны, и по вечерам она служила украшением, которым мог бы безгрешно гордиться любой отель. Ее знание Бредшоу[16], пароходного расписания, программ театров и мюзик-холлов не имело себе равных, хотя она никогда не путешествовала и никогда не бывала в театрах и мюзик-холлах. Казалось, что она провела всю свою жизнь в этой казенной берлоге, сообщая гостям информацию, звоня по телефону в различные департаменты или ведя доверительные беседы со своими друзьями из отельного персонала, как делала это сейчас.
— Кто такой номер сто седьмой? — спросил Жюль сию леди в черном.
Мисс Спенсер полистала свой гроссбух.
— Мистер Теодор Рэксоул из Нью-Йорка.
— Я так и подумал, что он должен быть из Нью-Йорка, — сказал Жюль после короткой многозначительной паузы. — Но он говорит по-английски также хорошо, как вы или я. Сказал, что желает, чтобы ему каждый вечер подносили «Поцелуй ангела» — это, если вам угодно знать, мараскин с кремом. Я полагаю, что он не задержится здесь слишком долго.
Мисс Спенсер мрачно улыбнулась в ответ. Намерение представить мистера Теодора Рэксоула как какого-то «нью-йоркца» взывало к ее чувству юмора, в котором она не испытывала недостатка. Ей, разумеется, было известно (и она не сомневалась, что столь же отлично известно и Жюлю), что этот Теодор Рэксоул — один из трех богатейших людей в Соединенных Штатах, а следовательно, вероятней всего, и в целом мире. И все же она тотчас же встала на сторону Жюля. Точно так же, как существовал только один Рэксоул, на всем свете был только один Жюль, и мисс Спенсер инстинктивно разделяла негодование последнего в отношении человека — кто бы он ни был, миллионер или император, позволившего себе в стенах «Гранд Вавилона» потребовать «Поцелуй ангела», — эту малопочтенную смесь мараскина с кремом.
В мире отелей было раз и навсегда установлено, что в «Гранд Вавилоне» кроме владельца есть три бога: Жюль, главный официант, мисс Спенсер и обладающий наибольшей властью из них Рокко, знаменитый шеф-повар, который зарабатывал в год две тысячи и владел шале на озере Люцерн. Все большие отели на Нортумберленд-авеню и на набережной Темзы пытались переманить его к себе, но безуспешно. Рокко прекрасно понимал, что он нигде не сможет занять место выше, чем maitre d’hotel[17] «Гранд Вавилона», который никогда не рекламировал себя, не принадлежал никакой компании и без труда первенствовал среди отелей Европы — был первым по дороговизне, первым в своей исключительности, первым в этом загадочном качестве, именуемом «стилем».
Расположенный на набережной «Гранд Вавилон», несмотря на свои благородные размеры, был отчасти сдержан в росте несколькими колоссальными соседями. В нем было всего лишь триста шестьдесят мест, в то время как два отеля, расположенные в окрестности с четверть мили, насчитывали по шестьсот сорок мест каждый. С другой стороны, «Гранд Вавилон» был единственным в Лондоне отелем, в котором постоянно использовался по-настоящему отдельный вход для царственных особ. В «Гранд Вавилоне» считали день потерянным, если в отель не прибывал по меньшей мере немецкий принц или какой-нибудь индийский махараджа. Когда Феликс Вавилон, в честь которого и вне всякой связи с названием Лондона был окрещен отель, когда Феликс Вавилон основал отель в 1869 году, он задумал его как пристанище для особ королевской крови, и именно в этом был секрет его триумфального успеха.
Сын богатых владельцев отелей и финансистов из Швейцарии, он установил тесную связь с должностными лицами нескольких европейских дворов, не жалея денег на представительство. Несколько королей и немалое число принцев звали его попросту Феликсом, а об его отеле говорили фамильярно — «у Феликса», и Феликс находил, что все это чрезвычайно выгодно для дела.
В «Гранд Вавилоне» был следующий распорядок. Основой основ являлась осмотрительность, всегдашняя осмотрительность, а также покой, простота и уединенность. Само здание напоминало какой-то безымянный дворец. Никаких золотых букв на крыше, не было даже вывески у входа. Вы идете по одной из маленьких боковых улочек, отходящих от Стренда, и видите перед собой простое коричневое строение с двумя дверьми из красного дерева, перед каждой из которых стоит служитель. Двери бесшумно открываются, вы входите и оказываетесь «у Феликса».
Если вы собираетесь стать гостем, то вы или ваш посыльный передаете вашу визитную карточку мисс Спенсер. Ни под каким видом не спрашивайте о тарифах. Упоминать о ценах в «Гранд Вавилоне» считается дурным тоном: цены здесь огромные, но никто никогда даже не заикается о них. В заключение вашего пребывания в отеле вам подносят счет, короткий и безо всяких излишних подробностей, и вы платите, не говоря ни слова. Вы встретились с величавой цивильностью, вот и все. Никто не приглашал вас приехать, никто не выражает надежды, что вы приедете вновь. «Гранд Вавилон» далек от подобных маневров — он выигрывает соревнование тем, что игнорирует их, и поэтому он почти всегда заполнен на протяжении сезона.
Если есть на свете вещь, которая более чем что бы то ни было другое досаждает «Гранд Вавилону», то это опасение, что его могут сравнить или по ошибке принять за американский отель. Стилю «Гранд Вавилона» решительно противопоказан американский стиль еды, питья и жилья, размещения постояльцев и прочая, — но в особенности американская привычка употреблять крепкие напитки. Зная все это, нетрудно понять негодование Жюля, когда мистер Теодор Рэксоул потребовал принести ему «Поцелуй ангела».
— Приехал кто-нибудь с мистером Теодором Рэксоулом? — спросил Жюль, продолжая разговор с мисс Спенсер. Он с презрительной отчетливостью выговаривал каждый звук имени гостя.
— Мисс Рэксоул. Она в сто одиннадцатом номере.
Жюль помолчал, поглаживая рукой бакенбарды, лежащие на его ослепительно белом воротнике.
— Где она? — как бы не расслышав, повторил он свой вопрос, на этот раз сделав особое ударение.
— В сто одиннадцатом номере. Я ничего не могла поделать. На этом этаже нет больше номеров с ванной и гардеробной. — В голосе мисс Спенсер звучали извиняющиеся нотки.
— Почему вы не сказали мистеру Теодору Рэксоулу и мисс Рэксоул, что мы не можем поселить их?
— Потому что Вава[18] был поблизости и мог это услышать.
Только три человека во всем мире могли помыслить о том, чтобы именовать мистера Феликса Вавилона игриво, но многозначительно — Вава; эти трое были Жюль, мисс Спенсер и Рокко. Выдумал это Жюль. Никто, кроме него, не имел для этого достаточно остроумия и дерзости.
— Вам бы лучше проследить за тем, чтобы мисс Рэксоул нынешней же ночью сменила номер, — сказал Жюль после очередной паузы. — Но предоставьте это мне: я наведу порядок. Au revoir! Уже без трех восемь. Сегодня вечером я сам должен следить за ужином в столовой.
И Жюль удалился, медленно и задумчиво потирая белые руки. У него была особенность потирать руки странным движением, как бы моя их, и это действие означало, что в воздухе витает нечто необычное и возбуждающее.
Ровно в восемь изысканный ужин был сервирован в salee a manger — этом простом и одновременно роскошном помещении, отделанном в ослепительно белых и золотых тонах. За маленьким столиком возле одного из окон сидела в одиночестве молодая женщина. Ее платье говорило: «Париж», в то время как ее лицо безошибочно утверждало: «Нью-Йорк». Это было самоуверенное и очаровательное лицо — лицо женщины, привыкшей всегда делать только то, что ей нравится, когда ей нравится и как ей нравится; лицо женщины, которую сотни представителей золотой молодежи научили искусству истинного очарования и легкомысленности и которую двадцать или около того лет избалованности отцом приучили считать себя коронованной особой. Такие женщины производятся только в Америке, но своего расцвета они достигают только в Европе, которая представляется им континентом, созданным Провидением для их развлечения.
Юная леди у окна неодобрительно просмотрела карточку меню. Затем она оглядела столовую и, полюбовавшись на ужинающих, решила, что помещение само по себе, скорее, небольшое и простенькое. Затем она взглянула в открытое окно и сказала себе, что, несмотря на то что Темза в сумерках выглядит вполне сносной, но все же не идет ни в какое сравнение с Гудзоном, на берегу которого ее отец выстроил сельский домик ценой в сотню тысяч долларов. Затем она вернулась к меню и, скривив хорошенькие губки, сказала, что здесь, оказывается, нечего есть.
