Но вот глаза остались прежними: умными, красивыми и бдительными. Кайл часто смотрел в них, пока искал фотографии в сети, и вдруг занервничал, как будто почувствовал влияние силы, которую до того недооценивал, или как будто неожиданно столкнулся с девушкой, за которой давно следил.
Она заметила его реакцию, и ей, кажется, понравилось. Улыбнулась, даже не пошевелив губами. Из-за ее спины пахло дешевыми сигаретами и неприбранным домом.
– Оказывается, я еще способна вскружить голову, – смеялась она хрипло, как каркала. Зубы у нее были коричневые. – Входите, ребятки, – через их головы она посмотрела на улицу, а потом отступила в сторону, шаркая ногами в грязных тапках.
В съемном доме, выстроенном в народном викторианском стиле – с фронтонами, изношенными балками и облезлым задним крыльцом, – отсутствовали некоторые цвета. Там, куда просачивался слабый свет, ничего не поблескивало, деревянный пол и балясины утратили теплый красноватый оттенок. Все, что было белым, пожелтело или посерело. Краска с обшарпанных дверей и плинтусов облезала клочками. До уровня глаз стены покрывали ветхие бумажные обои тошнотворно зеленого цвета, а выше, до самого потрескавшегося потолка с облезлой лепниной, шла крашеная штукатурка.
Дом был пустым – но казался не свободным, а скорее заброшенным. От тишины и неподвижности Кайл совсем упал духом.
Свет с трудом пробивался сквозь окна, отбрасывая мутные синие полосы на потолок холла, через который Марта провела их в кухню.
– Я здесь в основном время провожу.
За грязными тюлевыми занавесками угадывались наполовину опущенные выцветшие жалюзи. На чисто выметенном, но исцарапанном линолеуме были нарисованы маргаритки, но они никак не оживляли помещение. Шкафы, когда-то крашенные в желтый, выцвели до кремового. Прозрачные пластиковые дверные ручки покрывали царапины. У бабушки Кайла была похожая кухня: такая же эмалированная раковина, деревянный стол с четырьмя простыми стульями, бело-синяя клетчатая скатерть.
Рядом со старой металлической плитой аккуратно стояли тарелки и стаканы, принадлежавшие Марте, но чистота не делала кухню уютнее. Это был один из тех домов, где Кайл чувствовал себя нежеланным, явившимся без спросу гостем, невольным свидетелем нищеты и старости.
Он приехал сюда совершенно измученным и тут же ощутил такую тоску, что еле мог двигаться. Но при этом это было отличное место для интервью, голливудский арт-директор лучше бы не сделал. Идеальное воплощение заката Марты, демонстрация того, что случилось с выжившими, место, где хранились воспоминания о том, как секта погрузилась в хаос.
В темноватой кухне лицо Марты походило на брусок масла. На столе рядом с ней лежали упаковки с таблетками и стояла бутылка бурбона.
– Хотите? – спросила она, заметив, что Кайл смотрит на бутылку.
Кайл чуть не сказал «Еще рановато», но вместо этого покачал головой:
– Нет, спасибо.
– Тогда кофе? Свежий.
– Дэн?
– Неа, – Дэн начал устанавливать свет, пытаясь показать, что все это его не касается, и он – обычный безмолвный участник съемочной группы.
Кайл налил чашку себе и чашку Марте. Он слишком нервничал, не спросил, где сахар, и только поморщился от горечи.
Из записок Макса Кайл знал, что у Марты трое детей от трех мужчин, и единственный из них, кто остался неизвестным, – отец ее старшего ребенка, зачатый в шахте в 1973 году. Другие отцы, да и дети давно ее покинули. Интересно, в одной из темных комнат хранятся их фотографии?
– Дом очень большой для одного.
Марта улыбнулась знающей улыбкой:
– Тем дольше его заполнять.
Он не совсем понял, что она имела в виду. Дэн возился с экспонометром и выглядел очень неловко. «Последняя съемка, чувак. Последний день».
Марта глубоко затянулась сигаретой.
– Это третий дом, который я снимала за этот год. Мне приходится постоянно переезжать, а то прошлое догоняет.
– Пресса?
Марта желтозубо улыбнулась, затушила сигарету и взяла из пачки другую:
– Вы ведь ничего не знаете?
Она снова глубоко затянулась с таким звуком, будто густой дым просачивался в маленькие дырочки у нее в груди.
Кайл улыбнулся и постарался отшутиться:
– Надеюсь, вы мне в этом поможете. Мы брали интервью у полицейского, который расследовал дело, и у сына бывшего владельца соседнего ранчо.
– Он умер? Мистер Агилар?
– Да.
Марта прищурилась за вуалью сигаретного дыма:
– Как это случилось?
– Ммм… не знаю. Его сын не говорил.
– Упокой Господь его душу. Только благодаря ему я сейчас здесь сижу.
Кайл кивнул.
– Сын очень хорошо о нем отзывался.
– Тогда полиция не лезла к ребятам вроде нас без серьезной причины. Сейчас не так. Некому было нам помочь до самого конца. Кроме мистера Агилара. Он пытался и Присси помочь.
– Сестре Присцилле?
Марта фыркнула:
– Что вы знаете о Присси?
– Немного. Только то, что мистер Агилар ее приютил. А потом она сама вернулась в Храм.
– Дура. Но я не могу ее винить.
Кайл взглянул на Дэна, чтобы оценить степень готовности к съемке.
– Почему?
– Она вернулась к сыну. Не смогла уйти дальше ранчо. Хотя, конечно, ей стоило пойти в полицию.
Она неожиданно хлопнула в ладоши, напугав Кайла с Дэном:
– Ха! Надо было, стоило бы! И так всю жизнь, – она откинула голову назад и разразилась кашляющим смехом.
Дэн занервничал, Кайл пошел за водой.
Марта вытирала глаза рукавом кардигана и дышала с присвистом, как будто сквозь мокрую марлю. Она кивком поблагодарила Кайла, который принес ей воды и погладил по плечу. Когда женщина успокоилась, Дэн сказал из-за камеры:
– Босс, я готов. Дело за тобой.
Разумеется, они снимали сцену в естественном свете. Так хотел Кайл: встревоженная морщинистая старуха курит в грязной кухне и рассказывает о заключении и убийстве своих друзей. О той жизни, из которой она так по-настоящему и не вырвалась. Это ее последний шанс что-то сделать, и она не собирается его упускать. Если не завещание, то исповедь. Вот как она должна была выглядеть в кадре.
– Марта, вы единственный выживший член Храма Судных дней, единственный взрослый человек, видевший… последние дни секты в пустыне Сонора. Весной и осенью 1975 года. Мы никогда этого не узнаем, но дети, пережившие секту, возможно, были слишком малы, когда их спасли, и ничего не помнили. А Бриджит Кловер покончила с собой в этом году, так что вы последняя, кто знает о Храме.
Марта кивнула и задрала подбородок с упрямой гордостью:
– Именно.
Интересно, подумал Кайл, что-то, кроме сигарет и виски, еще способно ее порадовать.
– Может быть, для начала вы расскажете нам, как попали в Храм?
Она рассказала очень многое. Но, как и брат Гавриил и сестра Исида, немало скрыла. К тому же Марта вела себя с той же раздражающей эксцентричностью, которая пышным цветом растет в долгой изоляции. Интересно, задумался Кайл, может, они все были двинутыми на голову еще до секты, или это она сделала их совершенно чужими для нормального мира, где они позже пытались жить? Сьюзан и Гавриил вели себя достаточно спокойно на съемках, но по обоим было видно, что они так и не смогли вернуться в общество. Стали изгоями и неудачниками. К тому же с ними не хотелось долго разговаривать или иметь дело, постоянно казалось, что они заразны. Только Макс преуспел после Катерины, но, впрочем, назвать его нормальным тоже язык не поворачивался.
Рассказ Марты о первых днях в секте придется сильно редактировать и пустить за кадром. Совершенно типичная история: девочка из бедной семьи, жестокий и редко появляющийся отец, пьющая мать. Бросила школу, убежала в Сан-Франциско. Наркотики, жизнь коммуной, эйфория шестидесятых. Ее занесло в Лос-Анджелес с каким-то байкером, приторговывавшим наркотиками, и там, на бульваре Санта-Моника, она встретила загадочных людей из Храма, наряженных в мантии, говорящих о Боге в себе, спасении и рае.
Они стали новой семьей, которую она искала. Они дали ей смысл. Марта верила в предсказанный Армагеддон и верила, что избрана пережить его. Терапевтическая сила самопознания в бедной жизни, где ничего подобного сроду не было, в сочетании с наркотиками, которые в секте ели горстями, как конфеты, сильно изменила Марту. Так она попала в пустыню, а потом уже стало слишком поздно, потому что возвращаться было некуда, даже сама планета в семьдесят пятом году казалась ей древней и ветхой. Худшее, что с ней тогда могло случиться, – это слава.
– Марта, многие из людей, которые пришли в Храм Судных дней с семьдесят четвертого по семьдесят пятый год, никогда не видели сестру Катерину. Но в семьдесят втором, когда секта еще действовала в Лос-Анджелесе, и в первый год жизни в шахте сестра Катерина еще появлялась среди своей паствы, и вы ее встречали.
