— Попрессингуйте его малость, а то борзый шибко, — объяснял задачу «гражданин начальник». — Только чтобы без «мокрухи».
И передавал в камеру принесенный с собой пакет с чаем.
— Все сделаем в лучшем виде, — обещали ему.
«Чеха» помещали в «блатную» камеру, где ему, прикопавшись из-за каких-нибудь пустяков, учиняли разборку. Чаще всего — набрасывали сверху на голову одеяла и били. Вернее, били «шестерки», а пахан, сидя на нарах и держа в руках горячую кружку и прихлебывая чифирь, безучастно наблюдал за экзекуцией. «Чехи» рычали и пытались встать на ноги, отчего «шестерки» ярились все больше, пиная по одеялу ногами, на котором со всех сторон проступали мокрые, бурые пятна. Надзиратель к камере, откуда доносились крики и глухие удары, не подходил, потому в этот момент был в другом конце коридора.
— Ну все, будет!..
Потерявшего сознание «чеха» оттаскивали к выходу и стучали в дверь, сообщив надзирателю, что новый зэк неловко упал с верхних нар. После чего того волокли в «больничку», где, слегка подлечив, передавали в руки следователю.
— Как же ты так неловко? А? — сочувственно качал головой мент. — С кровати упал… А еще горец…
«Чех», сверкая глазищами, смотрел на следователя.
— Я вам всем головы резать буду! — обещал он.
— Ага, лет через восемь, — не пугался его угроз следователь. — Если доживешь.
И предлагал альтернативу — чистосердечное признание или возвращение в ту самую, с высокими нарами, камеру.
— Только ты смотри, больше не падай! А то ненароком в парашу угодишь — не отмоешься!..
Эти «чехи» тюремные обычаи знали и почитали больше, чем «закон гор», потому что к зэкам были ближе, чем к горцам. И сразу понимали, о чем идет речь.
— Ишак, сын ишака!.. — страшно ругались они.
Отчего снова оказывались в знакомой камере, где их уже поджидали и шага от порога ступить не давали, понимая, что теперь «чех», зная, что его ждет, будет биться не на жизнь, а на смерть.
Что они и пытались делать, наскакивая первыми, рыча, как дикие звери, и стараясь вцепиться в глотки врагов зубами, после чего вновь падали с нар на пол и отправлялись в больничку…
То есть следствие шло своим обычным порядком…
Пока не стало рассыпаться. По обычной схеме…
Свидетели преступления от ранее данных показаний отказались, получив за это хорошие отступные и нехорошие предупреждения. Потерпевший, узнав, что к его внучке в садик приходили какие-то «добрые дяди», подарившие ей конфеты, на дальнейшем расследовании не настаивал. Щедро оплачиваемые адвокаты засыпали инстанции десятками жалоб. Больницы представляли официально заверенные справки о неизлечимых болезнях подозреваемых, с которыми они до суда просто не дотянут…
Конечно, можно было проявить настойчивость, но «цинки» были зарыты в землю на городском кладбище, новой командировки пока не предвиделось, а ментам нужно было кормить свои семьи потому что «боевые» опять задерживали. У государства свободных денег не было. В этом государстве свободные деньги есть только у бандитов.
«Заинтересованные стороны» были не против и теперь все зависело от слова заместителя начальника ОВД, который состоял с одним из обвиняемых пусть в официально не оформленных, но родственных связях. О чем все знали.
— Ладно, черт с ними, — сдался отец Светки. — Только предупредите, что если кое-кто из них еще хотя бы раз попадется мне на глаза!..
— Что ты, конечно, не попадется! — заверили «чехи».
После чего подозреваемых отпустили под подписку о «выезде». Алика — из города.
— В двадцать четыре часа, или мы вас снова на нары посадим! — предупредили менты. — Не только его — всех!
Таковы были условия сделки.
Алика собрали в дорогу. В Чечню.
Светка, узнав об этом, урыдалась. А до того урыдалась, увидев его после тюрьмы. На нем живого места не было, а все из-за того, что он свалился с каких-то там нар.
— Как же ты так? — ахала и охала Светка. Но Алик причитать над ним не дал. И вообще он стал каким-то другим, стал более жестким и грубым. Отчего его было еще больше жалко. Светка даже порывалась поехать с ним в Чечню, но куда бы она поехала, будучи ему никем?
Алика проводили на родину. В двадцать четыре часа.
Светка переехала к родителям.
Потерпевшего Точилина Петра Степановича несколько недель таскали из больницы в больницу, в итоге «отправив» на инвалидность. Переломанные кости срастались плохо, кроме того, у него оказался серьезно поврежден позвоночник, отчего он ходил на костылях и, случалось, ходил под себя.
Чеченцы, еще тогда, когда шло следствие, предлагали ему хорошую компенсацию, но он, распсиховавшись, послал их куда подальше. Оставшись без денег.
Работать он теперь не мог.
Все семейные накопления ушли на оплату лечения.
Полученную им еще тогда, когда он был ученым, квартиру разменяли по требованию детей на две однокомнатных квартиры и десятиметровую комнату в заводском районе. В комнату переехали они с женой.
Еще через полгода жена от него ушла…
— У нас проблемы.
— Какие?
— С самолетом…
Организация, в которой работали собеседники, без проблем не живет. Она их ищет. Потому что для того и создана, чтобы решать неразрешимые проблемы. Для других — не разрешимые.
— Что там опять с самолетом?..
С самолетом было нехорошо, самолетом начали заниматься падкие до сенсаций журналисты — они рыскали на месте катастрофы, разыскивая свидетелей, видевших момент аварии, и просили их рассказать о подозрительных в районе двигателей вспышках, которые могли свидетельствовать о том, что авиалайнер был сбит. То есть пытались докопаться до истины.
Что было нежелательно. Генерал Самойлов не знал, почему нужно, чтобы никто не узнал о сбитом самолете, но догадывался… Есть такое понятие — оперативная необходимость, это когда кто-то должен знать не все, а лишь то, что ему положено знать, да и то в искаженном виде. Здесь не все должны были знать преступники, хотя бы потому, что гораздо легче поймать того, кто считает, что его не ловят.
И опять же, зачем лишний раз баламутить народ? Раньше журналисты писали исключительно о видах на урожай, БАМе и балете, и народу жилось куда как спокойней. И всех этих бандюков с террористами было на десять порядков меньше, потому что никто эти «профессии» с телевизионных экранов не рекламировал. Не то что сейчас.
— Вы беседовали со свидетелями?
— Так точно! Свидетели происшествия предупреждены, и с них взяты соответствующие подписки.
Со свидетелями поговорили по-свойски. Свидетелям показали заключение официальной, расследовавшей летное происшествие комиссии, где черным по белому было написано, что катастрофа могла произойти из-за ряда технических неполадок и ошибок пилотов, усугубленных попаданием в двигатель самолета крупной птицы, шаровой молнии или сильного разряда статического электричества.
— А вы что болтаете?.. О каком-то взрыве болтаете, за который приняли разлетающиеся во все стороны птичьи перья. Что же, если вам сейчас подушку вспороть да об стену ей шарахнуть, вы тоже скажете, что вас взорвать хотели?
— Нет, конечно, — смущались свидетели.
— Ну так не надо болтать о том, чего вы не знаете! Поосторожней надо быть в оценках, а то теперь нам, по вашей милости, приходится несуществующих террористов разыскивать. И подписки с вас брать. По вашей же, между прочим, вине.
Давайте, пишите: я, фамилия… имя… отчество… обязуюсь не разглашать ставшими мне известными сведения никому, в том числе родственникам и журналистам, до окончания следствия, что предупрежден о возможной уголовной ответственности и готов нести наказание. Число, роспись…
А от себя добавим, что если вы будете и впредь свои языки распускать, то мы вас законопатим лет на пять за дачу ложных показаний и злонамеренное введение в заблуждение органов правопорядка. Это мы вам твердо обещаем!
Ясно?
Куда уж яснее. Эти ребята серьезные — слов на ветер не бросают. Если сказали, что законопатят на пять, значит, получишь все десять!
— Надеюсь, вы все поняли?
Конечно, поняли! Кому охота за птичку срок мотать.
— А можно узнать, когда ваше следствие закончится?
— Через месяц… А может, через десять лет. У нас срока давности в таких делах не бывает.
В общем, поговорили… А вот с журналистами — нет. С журналистами по душам болтать дело безнадежное. Журналисты просьб не понимают — с ними нужно разговаривать по-другому, в другом месте и не им…
Главных редакторов нескольких популярных в стране изданий вызвали в Минпечати. Где незнакомый им чиновник строго спросил, не «жмут» ли им лицензии.
— А в чем дело? — вспылили редактора.
— В нарушении Закона о печати и общепринятых этических норм, — ответили им.
