Проблема непонимания заключалась исключительно в том, что они судили другие страны и народы по себе, мерили по своей мерке. Только одно дело вечно молодая матушка Россия, и совсем другое — милейшая воспитанная старушка Европа.
Россия — девица взбалмошная. Не полюбит — раз пощечину! — и пошел вон. Добрейшая же интеллигентная старушка Европа и выслушает тебя, и чая нальет, да не просто, а с плюшками, и комнатку сдаст на чердаке подешевле.
Если бы я была приехавшей в Россию иностранкой, все было бы именно так, как они и предполагали: и чужая, и не пускают, и все для меня закрыто. И самое противное, что огромную роль играла бы страна, откуда я эмигрировала. Если из Кореи или Вьетнама, или какой-нибудь, не дай уж совсем бог, среднеазиатской страны — то пиши полное пропало и жмись к имеющимся в столице сородичам. Не угодила я красавице российской. Но если из Франции или Англии — то все могло бы быть и наоборот. Чужая и закрытая гордая Россия открыла бы свои объятия моей душе из вечного своего пресмыкания перед вышестоящими. Хотя объятия — объятиями, а чужой бы я все равно себя ощущала на полную катушку. И проблема тут была в одном: россияне традиционно и исторически не могли понять простой истины — все люди и культуры не лучше и хуже других, а просто разные. Не хватало русской душе одного-единственного ключевого слова — толерантность.
— Знаешь, дорогой, — сказала я, — ты был бы совершенно прав, если бы я оказалась переехавшей в Россию голландкой. Да, тут я бы столкнулась и с тем, что значит быть чужой, и с тем, что все кругом закрыто. Но, и представь себе, что такое возможно, в загнивающей нашей старушке давно совершенно на полном серьезе люди умеют признавать и уважать чужое и на них непохожее. И прекрасно уживаться, запивая индийскими чаями продающиеся кругом турецкие сладости. И каждой живой душе находится свое место. Да что люди! Да там даже животных никто не обижает! И в городе живут по паркам до сих пор никем не съеденные кролики, и утки спокойно плавают в каналах, и все как-то умудряются ладить друг с другом спокойно и мирно. И это при том, что несчастная Голландия — одна из самых населенных стран мира, и земли на каждого приходится, по вашим меркам, просто кот наплакал. А напротив моего офиса на одном из центральных каналов Амстердама недавно лебедь свил себе гнездо. Веток не нашел в центре города, молодой был еще и неопытный, а отыскал где-то моток пленки от старого, еще катушечного магнитофона, и вот из нее и пары мусорных мешков и устроил гнездо. Нарожал лебедят и зажил в свое лебединое удовольствие. И не в парке дело было никаком, а просто посреди столицы, в самом что ни на есть историческом центре. И голуби напротив королевского дворца уже давно заняли свое место настолько уверенно, что ни на велосипеде по площади больше не проехать, ни пешком почти не пройти. И деревьям дали достаточно места. Паркинга в городе немного, потому что через каждые две припаркованные машины стоит в почете дерево. И, ты знаешь, ни заборчиков вокруг него ставить не приходится, ни закатывать корни в асфальт. Никто на машине его не подпирает, не давит и из города не вытесняет. А все оттого, что люди давно и искренне прониклись толерантностью и готовы сами потесниться, но пустить еще кого-то в свой красивый и очень демократичный город. Это здесь в России каждый за свою пядь места под солнцем готов удавить соседа, особенно если тот чужак. А в Европе все давным-давно уже готовы подвинуться, и на мир вокруг смотрят как на гостеприимный общий дом, мусор сортируют по трем пакетам — бумагу, стекло и все остальное по отдельности, об экологии думают, на дорогущее электричество добровольно переходят, чтобы снизить хоть на ватт потребность в атомных электростанциях… Леса сажают, а не вырубают. А ты говоришь, чужая я там. Это я здесь чужая!
Разошлась я не на шутку. Курила, руками размахивала, пепел мимо пепельницы сыпала. Антон смотрел в удивлении и, кажется, не верил.
— Ну, ясно-ясно, — сказал он в результате. — Проехали. Давай уж сразу ближе к твоему делу. Чем тебя так родина обидела, что ты аж обо мне вспомнила?
Ох, зря я так кипятилась… Человек меня домой пустил, вином поит, слушает, помочь хочет, а я ему толкаю тут телеги про толерантность западную…
— Меня разыскивает милиция, — сказала я. — Как наркодилера. И бандиты тоже разыскивают, из-за этой девочки.
Мой собеседник присвистнул:
— Ого! И как ты умудрилась так вляпаться? Когда ты, говоришь, приехала?
— Неделю назад, — улыбнулась я. — Быстро я попала в оборот, да?
— Быстро. — Антон заржал. — А тебе все это не померещилось вообще? Ты ж всегда была излишне впечатлительной. Откуда ты, например, знаешь, что тебя менты разыскивают?
— Антош, мне не померещилось. За мной бандиты на полном серьезе гоняются, я их видела и слышала. Они сейчас засаду у моего подъезда устроили, сидят там уже несколько дней в машине и маму прозванивают, телефон мой узнали где-то. А про розыск я знаю напрямую от советника голландского посольства, а он — от своего полковника на Петровке.
Я потерла висок, отгоняя начинающуюся не вовремя головную боль. Вообще-то головными болями я в принципе не страдаю, но я и еще много чего не делаю из того, что мне приходится делать в последние дни. Например, я хронически не выношу просить у людей помощи. А последнее время только этим, по сути, и занимаюсь. Причем с весьма предсказуемым результатом: ни один из моих старых друзей слова доброго мне пока не сказал, еды нормальной не дал и всячески еще к тому же пытался обидеть.
Антону моя история не понравилась. Он помрачнел и уставился на свои ногти.
— Ну, раз говоришь, бандитов своими глазами видела, а советнику посольства доверять тоже, вроде как, можно, то не знаю… Давай с начала тогда излагай. Может, что и присоветую. Похоже, ты прямо по адресу попала. Везучая ты, Ксюха, всегда была.
И это он называет везучая?!
Я рассказала все в хронологическом порядке. Как приехала к Максу на дачу, убежала с ребенком, осталась без сумки, обнаружила засаду у дома, не получила до сих пор никакого ответа от Макса и понятия не имею, как его теперь можно найти, как сходила в посольство и какую фантастическую информацию узнала там сегодня по телефону.
— Все, — добавила я. — Смысла всего происходящего я не понимаю. И до Дашиной мамы дозвониться не могу. Никаких других выходов на Макса у меня нету, и ребенок уже со мной измучился. Хотя девочка она — просто золотая! Да и сама я измучилась, и денег у меня нет ни цента больше. На последние к тебе вот на метро приехала.
— Да-а… — промычал Денисов. — Ну, кое-что я тебе прояснить, наверное, смогу. — Поднял на меня вдруг ставшие холодными глаза. — Попала ты, видимо, от души. По всей своей голландской наивности влезла по самое не могу в российские наши дела, да только сомнут тебя тут так, что и не заметят. Ты хоть знаешь, сколько здесь твоя жизнь сейчас стоит?
— Сколько? — замерла я в ужасе.
— А нисколько уже. У нас обычная-то жизнь стоит не больше пятеры грина. Вон абреки с гор слезают и к нам на заработки. Они отморозки полные, за копейки убивают, без малейших последствий. Уехал такой к себе обратно на гору, и ищи его потом. А твоя жизнь сейчас… Удивляюсь, как ты до меня-то доехала живая.
Я съежилась в своем кресле. Подтянула коленки под подбородок. Обняла себя руками и опустила голову.
— И что мне сейчас делать?
— А ничего. Ты слово новое знаешь, ваше, западное кстати, — «рейдерство»?
Я мотнула головой. Слово мне ни о чем не говорило.
— Ну это когда твой бизнес у тебя прямо из-под носа уводят. Это у нас почти за комплимент. Значит, кому-то он был нужен, в смысле — не полное говно бизнес был. У нас как олигархи всё в конце концов под завязку девяностых поделили, и войны откровенные закончились, огромное количество крутых спецов, юристов там, экономистов, правовиков, народа из всех возможных органов власти осталось без работы. По типу сокращение работающих на олигархов отменнейших, кстати сказать, кадров такое случилось. Ну и они организовали свои сработавшиеся годами бригады, и любой бизнес почти могут у собственника увести. Причем совершенно законно. Подобные случаи в судах почти и не решаются, если только армрестлингом, кто кого связями и бабками перебодает. То есть вернуть свое назад можно, но, конечно, не по закону, а мимо него. У нас сейчас все так и делается — мимо закона. Потому что закон-то специально так и написан — чтобы по нему можно было целые нефтеиндустрии уводить. Государство само это делает, поэтому и закон никто не переписывает. Никому не надо… А тут еще у нас Астахов такой имеется, судья и вообще юрист, короче, классный. Так он как книгу написал про эту тему, так считай, всей стране популярно изложил в письменном виде инструкцию, как и что тут точно надо делать. И после этого словно зеленый свет включили… Фигней этой уже не только крутые команды стали заниматься, а вообще все, кому не лень. Одним могу тебя только порадовать. Судя по тому, что на тебя наркотики решили повесить, занимаются тобой не профессионалы. В приличных кругах такие методы уже устарели. Разве что у лохов да по глубинкам еще остались. Да и непрофессионализм, с которым за ребенком пришли… Так что бизнесмен твой, может, если не дурак, все как-то это и разгребет. А вот доживешь ли лично ты до этого счастливого момента — неизвестно.
