Не будь я так голоден, мог бы подождать с ужином. Съеденная на бензоколонке сосиска лежала в желудке напичканным стероидами неразлагаемым комом. В ресторане зал был полон, и все же Симон Пендер предложил мне жареного австралийского петуха и бокал красного вина. В качестве благодарности я выслушал его очередной анекдот:
– Знаешь, почему Гитлер так плохо играл в гольф? Потому что никогда не выбирался из бункера.
Когда я выходил из кухни, за спиной гремел его хохот. Когда же вернулся с подносом тарелок, собранных со столов на террасе, Симон шепнул, проходя мимо:
– Он ни разу не выходил из бункера…. Надо же… Очень смешно, согласись.
Я сел за столик у окна. На поверхности залива дрожали и расплывались огни маяков. Ветра почти не было. Пройдя в конец пирса, я увидел бы солнце, что садилось где-то между Куллабергом и Халландс-Ведерё. Но сейчас закаты над заливом интересовали меня меньше всего. Потому я отправился в свой дом, откуда сделал несколько звонков, расположившись на веранде со стаканом и бутылкой вина.
Арне Йонссону удалось разузнать имя девушки, фигурировавшей в старой газетной вырезке Вернера Локстрёма. Итак, на повестке дня Малин Юнгберг, больше двадцати лет назад разделившая судьбу Бодиль Нильссон.
Сейчас ее звали Малин Фрёсен, она жила в Карлскруне, работала консультантом в банке и растила двоих детей. Поначалу женщина не желала отвечать на мои вопросы, однако, узнав, что я беседовал с Бодиль Нильссон и что ее история интересует меня лишь в связи с недавними убийствами двух женщин, пошла навстречу. Мне удалось разговорить ее с условием нигде не упоминать ее имени.
В тот злополучный вечер Малин возвращалась с вечеринки, до дому было недалеко.
– Каких-нибудь полчаса, я много раз проходила это расстояние пешком. Сама не понимаю почему, услышав за спиной шум мотора, подняла вверх большой палец. Никогда не ездила автостопом. Возможно, я перебрала и сама того не заметила, голова слегка кружилась.
Малин не поверила глазам, когда в сотне метров от нее остановился белый автофургон. Водитель дал задний ход и поравнялся с девушкой. Он спросил Малин, куда ей, она ответила.
– Садись, нам по пути, – кивнул мужчина.
– Он сказал правду? – спросил я.
– Поначалу он ехал в нужную сторону, однако через… два… может, три километра свернул. Сказал, что срежет путь.
– И?..
– Привез меня на стоянку для отдыха, со столиками и всем прочим, и сказал, что у него проколота шина.
– Но шина была в порядке?
– Да, он вытащил меня из машины и… дальше вы знаете.
– Розги были уже при нем?
– Со мной он обошелся без розог. Перегнул через колено, снял трусы и отшлепал рукой. Как на старых порнографических картинках.
У Вернера Локстрёма хранились сотни таких на продажу.
Малин сообщила, что, хотя время перевалило за полночь, создавалось впечатление, будто мужчина возвращается с работы. Он был в светлых брюках, белой рубашке и пиджаке, как служащий офиса из Мальмё.
– Что, и при галстуке? – уточнил я.
– Нет, – ответила она, подумав.
– Больше ничего не помните? Как он говорил?
– Низкий, глухой голос.
– Отлично. Очки?
– Н-нет.
– Он не упоминал ваших родителей? Ничего про них не говорил?
– Мне было двадцать, я жила в своей квартире, отдельно от родителей.
– То есть единственные его слова – о проколотой шине?
– Да… нет… Еще он надеялся, что преподал мне хороший урок… Насчет того, что нельзя садиться в машину с незнакомым мужчиной.
– А потом уехал?
– Да. Понимаю, мне следовало бы записать номер… но я была в шоке. Понимаете?
– Но это был автофургон?
– Да, белый.
– Какие-нибудь надписи на бортах?
– Н-нет, ничего.
– А вам не показалось странным, что он возвращается из офиса в Мальмё на белом автофургоне в первом часу ночи?
– Нет, я об этом не подумала.
Оправившись, Малин пошла домой. В полицию она так и не позвонила.
– Мне было стыдно, понимаете? Взрослую девушку отшлепал мужчина. Потом я прочитала в газете о той, другой, и только после этого связалась с полицией Кристианстада.
– И?..
– И ничего. Они отметили, что похожее уже случалось, только в том случае у мужчины была розга.
Третью когда-то звали Сесилия Трюгг, теперь Сесилия Джонсон. Уже много лет она жила в Окленде, в Новой Зеландии, где занималась разведением собак. Овчарок, судя по доносившемуся из трубки лаю.
Я учел разницу во времени и, когда позвонил ей вечером, застал Сесилию выспавшейся и в хорошем настроении. Она только что приготовила кофе и ничего не имела против воспоминаний о прошлом.
– Так его поймали в конце концов? – поинтересовалась она на певучем шведско-английском, напомнившем мне вестерны об австралийских ковбоях.
Я в двух словах обрисовал ситуацию.
Сесилия Джонсон описала своего мучителя как мужчину между тридцатью и сорока, со светлыми волосами и «такой длинной челкой, что она закрывала глаза». Он был очень сильным, несмотря на сопротивление, схватил ее, как куклу, и прижал к колену. Сесилия удивилась, увидев в его руке розгу, она ожидала худшего.
Я спросил, как она оказалась в Новой Зеландии.
– Как это обычно бывает. Окончила школу, отправилась путешествовать и встретила здесь парня. У нас общие интересы: и я, и он любим детей и собак. У нас четверо детей.
Я хотел спросить, сколько у них собак, но вместо этого воскликнул:
– Отлично! Пью за вас «Си-джи-паск».
– Что это? – удивилась она.
Я замялся:
– Ах да, вы ведь живете в деревне… Это замечательное красное вино.
– Вот как? А я трезвенница, в жизни не выпила ни капли алкоголя.
– Что, и в тот раз тоже? – не поверил я.
– Да, тогда я вышла из церкви, с репетиции хора, и обнаружила, что у меня на велосипеде спустили оба колеса. А тут подвернулся мужчина на белом автофургоне.
Я схватился за голову. До сих пор я полагал, что «экзекутор» наказывал девушек за разврат и недостойное поведение, но в случае с Сесилией об этом и речи не шло. Она была пай-девочкой, маменькиной и папенькиной дочкой, трезвенницей и пела к тому же в церковном хоре. Я не сомневался, что о проколотых шинах также позаботился он.
– Он как-нибудь объяснился? Сказал за что?
– Говорил что-то насчет урока, который я должна извлечь.
– Извлечь урок? – переспросил я.
– Я была в шоке, поэтому плохо запомнила. Но что-то такое звучало…
– А что случилось с велосипедом? Вы напоролись на разбитую бутылку?
– Нет, кто-то проколол обе шины.
Завершая разговор, я вспомнил своего папу.
– Подумать только! – восклицал он, когда я сидел в наушниках рядом со старым магнитофоном. – Такая маленькая коробочка – и стерео…
Слово «стерео» он произносил как «стеро».
Я с восхищением посмотрел на свой мобильник.
Подумать только, и такая маленькая коробочка может достать до Новой Зеландии!
В этот момент «коробочка» сообщила мне о двух пропущенных звонках. Оба от Арне Йонссона.
– Я отыскал ее, – сообщил старик, когда я ему перезвонил.
– Кого?
– Ту, из Хальмстада.
– О!
Я не находил слов.
– Но она больше не живет там. Бывший коллега, хороший знакомый бывшего полицейского, который до сих пор имеет связи в полиции, нашептал, что она переехала в Гётеборг, к мужу. А та, что жила в Гётеборге, погибла в автомобильной аварии семь лет назад. Ты понимаешь, о ком я…
– И что-то подсказывает мне, вы знаете ее имя, – перебил я Арне. – Той, которая раньше жила в Хальмстаде, а потом переехала в Гётеборг.
– Мария Ханссон, – торжественно провозгласил Арне. – Ее и сейчас так зовут. Я дам тебе ее номер.
Между тем ресторан закрылся, Симон убирал посуду, сдвигал столы, складывал стулья и диванные подушки. Ему помогали две юные официантки и «мальчик» Андрюса Сискаускаса.
Я чистил зубы, когда со двора донесся странный шум.
Я давно привык ко всем здешним звукам и к тишине. Но сейчас кто-то копошился за моим домом – такое я слышал впервые. Потом раздались шаги, будто человек крался вдоль стенки.
Я вышел из ванной, проскользнул на веранду и поспешил к Симону в ресторан.
– Кто-то проник в мой дом.
Симон вышел на веранду с пятнадцатью диванными подушками на голове. Они с официантками устраивали соревнование, кто больше унесет. Симон всегда побеждал.
– Подожди! – Он свалил подушки кучей в углу и удалился на кухню.
Вскоре Симон появился с фонариком в одной руке и клюшкой для гольфа в другой. Клюшку протянул мне.
– Возьми. Такую неплохо иметь, хотя бы в целях самообороны.
Ничего подобного до сих пор держать в руках мне не приходилось. Я молча повертел свое оружие и помахал им из стороны в сторону.
– Будешь бить, я посвечу, – пообещал Симон.
– Пахнет дымом, – сказал я, с шумом втянув воздух.
Симон кивнул, снова вышел на кухню, вернулся с огнетушителем.
Лес подходил так близко, что двигаться вдоль задней стены было почти невозможно. И все же в кустах кто-то шевелился. Когда мы огибали угол, с другой стороны дома мелькнула человеческая фигура. Одновременно вспыхнула куча хвороста, которую я навалил возле стены. Пламя взметнулось на полметра, запахло бензином.
