– Возьми. Такую неплохо иметь, хотя бы в целях самообороны.
Ничего подобного до сих пор держать в руках мне не приходилось. Я молча повертел свое оружие и помахал им из стороны в сторону.
– Будешь бить, я посвечу, – пообещал Симон.
– Пахнет дымом, – сказал я, с шумом втянув воздух.
Симон кивнул, снова вышел на кухню, вернулся с огнетушителем.
Лес подходил так близко, что двигаться вдоль задней стены было почти невозможно. И все же в кустах кто-то шевелился. Когда мы огибали угол, с другой стороны дома мелькнула человеческая фигура. Одновременно вспыхнула куча хвороста, которую я навалил возле стены. Пламя взметнулось на полметра, запахло бензином.
Симон оттеснил меня локтем не менее профессионально, чем Мартин Далин[45] в свои лучшие годы, вжался в стену и пустил в ход огнетушитель, тут же покрывший хворост шапкой белой пены.
– Что это было? – спросил Симон, отдышавшись.
На его лбу блестели капли пота.
– Не знаю. Кто-то хотел поджечь дом.
– А это что за черт?
Он указал на парковку. Раздался звук заводившегося мотора, и мы оба устремились туда что было сил. Однако увидели лишь фары спешащего к трассе автомобиля.
– Кому ты насолил? – повернулся ко мне Симон.
Я пожал плечами:
– Да мало кому…
– Подумай. – В голосе Симона звучала угроза.
Мы вернулись к дому. Огонь не коснулся стены. Я разбросал ногой обожженные ветки.
– Рухлядь какая-то… – Симон недоуменно вглядывался в темноту.
– Не знаю, я видел только задние фары, – развел руками я.
Мы вернулись в ресторан, где ждали официантки и «мальчик» Андрюса.
Симон налил каждому по кальвадосу.
«Мальчик» оказался трезвенником, так что я выпил и его кальвадос, когда расправился со своим. Потом пошел к себе и, прежде чем запереть дверь, обошел с фонарем вокруг дома.
В постель лег с клюшкой для гольфа.
Дома, июль
Юханна Статойл его разочаровала.
У себя на бензоколонке она двигалась и общалась как королева.
Он думал вытащить у нее изо рта теннисный мяч, как делал это со многими своими жертвами. Иногда ему доставляло наслаждение слушать их мольбы о пощаде, когда он на их глазах доставал розги. Но Юханна сразу впала в истерику и только мотала головой. Поэтому он оставил теннисный мяч на месте.
Она оказалась сильней, чем он думал. Ему пришлось поднапрячься, чтобы принудить ее лежать смирно.
Трудно оставаться королевой, когда розга гуляет по твоей заднице.
Одно радовало: прутья он срезал удачно.
Ей следовало бы проявить больше достоинства. Клиффа Ричарда она тоже не оценила.
Он не знал, была ли она в сознании, когда вокруг ее шеи затягивался ремень.
Его нога заскользила по полу, когда она испускала дух.
Он ненавидел подтирать мочу, но литовцев, которые могли бы сделать это за него, рядом не оказалось.
Он натянул трусы на распухшие бедра и ягодицы.
Потом вынес ее на лестницу, прежде чем взяться за ведро, тряпку и подмести ветки с пола.
Теперь он жалел, что она мертва. Ее саму следовало бы заставить убирать эту грязь.
Гётеборг, август
Я предложил посидеть в «Паддингтоне», но Мария Ханссон не знала, где это.
Собственно, я хотел пошутить и сообщил, что в «Паддингтоне» мы увидим Гленна Хюсена. Мария юмора не оценила.
– Гленна – кого? – спросила она.
От дальнейших шуток я воздержался. И так битый час уговаривал ее на встречу.
Сначала она норовила положить трубку. Потом велела подождать, и я услышал, как она запирает дверь. Затем спросила мой номер и пообещала перезвонить.
Я ждал сорок три минуты, в течение которых любовался на трясогузок, что-то выклевывающих из-под травы напротив моей террасы. Таков деревенский быт: птички ковыряются в земле, а люди наблюдают за ними и неспешно решают свои проблемы.
Через сорок три минуты Мария Ханссон попросила меня еще раз объяснить, кто я такой, откуда и какое мне дело до случившегося много лет назад.
– Мне не хотелось бы говорить об этом по телефону, – пропищала она.
– Через два часа я буду в Гётеборге.
– Мой муж сейчас в гольф-клубе, потом отправится пить пиво с приятелями… Так, дайте мне сообразить, где мы могли бы встретиться.
Я не торопил.
Пока она думала, я сочинил шутку про «Паддингтон» и Гленна Хюсена.
– Может, в «Парк-авеню»? – робко предложила Мария. – Но только не на улице. Там много народу. Гётеборг – маленький город, я не хочу, чтобы кто-нибудь узнал о нашей встрече. Или о том, что тогда со мной случилось… Я до сих пор храню это в тайне.
На дорогу до Гётеборга ушло час и сорок пять минут. Еще пятнадцать минут оставалось у меня в запасе. Припарковавшись на ближайшей улице, я направился в бар отеля «Парк-авеню», занял место за задним столиком и заказал себе воды со льдом.
Судя по всему, в Уллеви планировался большой рок-концерт. Город был полон людей в черном, с характерными прическами и всех возрастов. Тяжелый рок, считавшийся когда-то символом молодежной вольницы, наркотиков и свободной любви, в последнее время изменил свое лицо и теперь заявил о намерении стать частью национальной шведской культуры. Когда альбом Томми Санделля «Жизнь только начинается» оказался на третьем месте в топ-десятке шведских исполнителей, в списке после его фамилии я обнаружил как минимум две группы этого направления.
Мария Ханссон оказалась права: уличные столики перед «Парк-авеню» были заняты. Очередь желающих попасть в бар тянулась через холл отеля, где у регистрационной стойки толпились семьи, одетые в черное. Я увидел на удивление много футболок с изображением группы «Рамоунз», которую никогда не причислял к тяжелому року. С другой стороны, «Рамоунз» можно причислить к чему угодно.
Марию я узнал сразу, по необычной манере двигаться. Она будто скользила между столами, не желая привлекать к себе внимание, хотя ее никак нельзя было назвать незаметной.
Темные очки съехали на нос, когда Мария оглядывала зал. Увидев меня, она быстро поправила их и поспешила к моему столику. Неудивительно, что она узнала меня: все уличные столики были заняты, но во внутреннем зале я оставался единственным посетителем.
Я наблюдал за ней, тем не менее вздрогнул от неожиданности, когда она возникла на стуле напротив меня. На ней были клетчатые брюки до колен, какие недавно вернулись в моду, и белая блуза с большим вырезом. Светлые волосы коротко острижены и прикрыты прозрачной шалью с золотым узором. На груди висел кулон в виде сердца. Похоже, золотой и слишком массивный для тонкой цепочки.
– Мария?
Женщина кивнула и опасливо огляделась.
Глаза за темными стеклами блеснули.
– Рад, что вы выкроили для меня время.
Она снова кивнула, не так энергично, как в прошлый раз.
– Хотите чего-нибудь?
Она покачала головой.
– Уверены? Салат, креветки, воду, пиво? Может, бокал вина?
– Не рановато ли для вина? – пискнула она.
Ее голос оказался таким же неуверенным и робким, как и движения. По телефону я этого не заметил.
Мария будто стремилась сжаться, исчезнуть, благодаря чему выглядела меньше, чем была на самом деле. Ее лицо и шею покрывал коричневый загар, какой бывает только у блондинок. Глядя на ее плечи, я подумал, что в молодости Мария наверняка занималась плаванием.
Пожалуй, для вина время действительно неподходящее. Тем более что официант занимался исключительно уличными столиками, а в перерывах между заказами внимательно наблюдал за очередью. Не выдержав, я подошел к барной стойке и заказал для Марии Ханссон бокал белого вина и креветки, а для себя воду со льдом.
Я понятия не имел, с чего начать беседу.
Мария молча рассматривала стол.
– Вам трудно об этом говорить? – сочувственно поинтересовался я.
Мария опустила голову.
– Вы предпочли бы не вспоминать об этом?
Снова кивок.
Ее ухоженные ногти были покрыты светлым лаком, но помады на губах я не заметил. За очками невозможно разглядеть, есть ли на ней косметика. В задумчивости Мария поджимала губы.
– Это давняя история… Я успела дистанцироваться от нее, но, когда вы позвонили, все ожило, словно произошло вчера.
Я кивнул:
– Как он проник в вашу квартиру?
В эту минуту официант демонстративно поставил на стол два бокала.
– Он позвонил в дверь, – ответила Мария.
– А до того вы с ним не встречались?
Она покачала головой.
– Вы знаете, что похожий случай был в Гётеборге несколько лет назад?
Мария снова покачала головой.
– Не уверен, конечно, но, по-моему, это один и тот же человек.
Мария пригубила вино, судя по ее довольному лицу холодное и приятное на вкус.
Она поставила бокал на стол и принялась вращать его между пальцами.
Снова подоспел официант, в белой рубашке, черном переднике и странных очках, как у пилота, за стеклами которых его зрачки напоминали два блюдца. В нос ударил запах пота. Но блюдо с креветками смотрелось роскошно.
