Хоффманн посмотрел на громко тикающий будильник. Двадцать минут восьмого. Пит убрал стул, застелил койку и немного погодя открыл дверь в сонный коридор. Стефан и Кароль Томаш улыбнулись ему, когда он проходил мимо кухни и стола, за которым усаживались завтракать. Тюремные автобусы уезжали как раз в это время, и некто по прозвищу Грек наверняка уже сидел на одном из вонючих сидений, а напротив сидели два субъекта из корпуса «Н». Вряд ли они оживленно болтали друг с другом. Смотрели, наверное, в окно и пытались осознать, что за хрень с ними приключилась.
Хоффманн принял горячий душ, смывая напряжение, двадцать минут за дверью камеры, двадцатиминутная готовность к борьбе и бегству. Увидел в не успевшем запотеть зеркале кого-то небритого, с сильно отросшими волосами, и не стал вытаскивать бритвенный станок из кармана. Пускай седая поросль останется на щеках и в это утро.
Тележка с принадлежностями для уборки стояла в чулане возле двери отделения.
Железный прут с закрепленным на нем черным мешком для мусора, плотные свертки белых, значительно меньших по размеру мусорных пакетов, щетка с кривым совком, вонючее пластмассовое ведро, небольшие тряпки — ими он протирал окна. В самом низу оказалось какое-то моющее средство без запаха, он таких еще не видел.
— Хоффманн!
Тюремный инспектор с глазами-дулами сидел в «стакане» среди других надзирателей, когда Хоффманн проходил мимо больших окон.
— Первый день?
— Первый день.
— Значит, ждешь возле каждой запертой двери. Заглядываешь в каждую камеру. А когда и если у надзирателя на центральном посту будет охота пропустить тебя, проходишь, пока дверь открыта, да поживее, у тебя несколько секунд.
— Что еще?
— Вчера я немножко полистал твои документы. У тебя… сколько там… десять лет. Так вот… если тебе повезет, за десять лет научишься наводить чистоту как следует.
Первая запертая дверь находилась уже в начале подземного коридора. Хоффманн остановил тележку, посмотрел вверх, в камеру, подождал щелчка и прошел в следующее отделение. Сырость. Пит немного мерз, когда шел под тюремным двором. В тот год в Эстерокере его несколько раз водили по таким бетонным тоннелям — в больницу, в спортзал или в киоск, где за заработанные кроны давали пену для бритья и мыло. Хоффманн останавливался перед каждой дверью, кивал изучающим его камерам слежения и спешил дальше, пока дверь открыта. Он хотел, чтобы на него обращали как можно меньше внимания.
— Эй ты!
Он поздоровался с группой зэков из других отделений — они как раз шли на рабочие места. Один отбился от толпы и теперь смотрел на Хоффманна.
— Что надо?
Наркуша. Тощий, как чертями обглоданный. Глаза бегают, ноги еле стоят на месте.
— Я слышал… я хочу купить. Восемь грамм.
Стефан и Кароль Томаш хорошо поработали.
Большая тюрьма оказалась тесным мирком, слухи здесь буквально просачиваются сквозь стены.
— Два.
— Два?
— Можешь купить два. После обеда. В слепой зоне.
— Два? Бля, да мне нужно не меньше…
— Получишь, сколько я сказал. В этот раз.
Тощий взмахнул длинными руками, когда Хоффманн повернулся к нему спиной и пошел дальше по широкому коридору.
Он придет. Трясущееся тело уже начало отсчитывать минуты до прихода, который поможет ему пережить тюремную реальность. Он купит свои два грамма и засадит их себе грязным шприцем в первом же туалете.
Пит Хоффманн шел медленно, стараясь не рассмеяться.
Осталось всего несколько часов.
Потом он окончательно возьмет торговлю наркотиками в свои руки.
Яркие лампы в коридоре следственного отдела неровно мигали. Резкий свет и потрескивание, от которого нет спасения; потрескивание раздавалось каждый раз, когда мигала лампа. Две лампы дневного света, расположенные аккурат над торговым и кофейным автоматами, были хуже всего. Фредрика Йоранссона не покидала вчерашняя тревога; всю вторую половину дня, вечер и даже во сне он пытался понять, почему визит Гренса породил то грызущее, изматывающее чувство, от которого Йоранссон не мог избавиться, как ни старался. Вряд ли это хорошая идея — внедрить агента в тюремную мафиозную группировку ценой проваленного расследования. Но Йоранссон ведь сидел за тем столом в Русенбаде, на одной чаше весов было расследование, на другой — контроль над польской мафией, и он выбрал то, что сможет остановить наступление преступности.
— Йоранссон!
Опять.
— Йоранссон, нам надо поговорить.
Никогда ему не нравился этот голос.
— Доброе утро, Эверт.
Эверт Гренс хромал сильнее, чем раньше, или просто стены коридора усиливали тяжелые шаги, когда на бетонный пол ступала здоровая нога.
— Реестр оружия.
Так вот в чем дело.
Фредрик Йоранссон увернулся от неуклюжих рук, шаривших рядом в поисках стаканчика и кнопок на кофейном автомате.
Опять тесно.
— Ты стоишь слишком близко.
— Не сдвинусь ни на шаг.
— Если хочешь, чтобы я ответил, — сдвинешься.
Гренс остался стоять, где стоял.
— 721018–0010. Три пистолета «радом» и четыре охотничьих ружья.
Имя, которое все еще у него на экране.
— Ах вот как…
— Я хочу знать, как так получилось, что человеку с судимостями выдали лицензию на служебное оружие.
— Не очень понимаю, о чем ты.
— Вооруженное нападение на полицейского. Покушение на убийство.
Пластиковый стаканчик наполнился, Гренс отхлебнул горячего, довольно кивнул сам себе и надоил еще стакан.
— Мне, Йоранссон, это непонятно.
Зато мне понятно, Гренс.
У него есть лицензия на оружие, потому что этот человек не склонен к насилию, не психопат, его не нужно контролировать и он не отбывал срок за покушение на убийство.
Потому что реестр, на который ты ссылаешься, — это рабочий инструмент. Фейк.
— Я могу выяснить. Если это важно.
Гренс попробовал кофе и из второго стаканчика, тоже одобрил и пошел прочь, теперь — медленнее.
— Это важно. Я хочу знать, кто выдал лицензию. И почему.
Я выдал.
— Сделаю, что смогу.
— Мне нужно знать сегодня. Завтра утром Хоффманна уже нужно допросить.
Интендант Йоранссон так и остался стоять под мигающими потрескивающими лампами, покуда Гренс шел прочь по коридору.
Йоранссон закричал в спину следователю, который требовал ответа:
— А остальные?
Гренс остановился, но не обернулся.
— Какие остальные?
— Вчера ты приходил ко мне с тремя именами.
— Двоих я сегодня взял. А этот черт в тюрьме. Я знаю, где его искать, он и завтра никуда оттуда не денется.
Слишком близко.
Неуклюжая фигура, неся по стаканчику в каждой руке, прохромала по коридору и скрылась в кабинете.
Гренс подошел слишком близко.
Унитаз пожелтел от мочи, в полотенце застряли жеваный табак и окурки самокруток. Моющее средство без запаха не справилось даже с верхним слоем засохшей грязи, Хоффманн долго тер ершиком для посуды, потом — мочалкой, но лишь без толку повозил ими по облезлым фаянсовым поверхностям. Туалет у входа в мастерскую был тесным, в него выскакивали ради того, чтобы ненадолго оторваться от ненавистной работы. Минутный побег от наказания, смысла которого осужденный так и не понял, — просто торчи у станка, сверли отверстия под болты в дверце для фонарного столба.
Хоффманн пошел в просторное помещение, поздоровался с зэками, которых видел вчера. Протер верстаки и полки, поскреб пол вокруг чана с соляркой, вытряхнул мусорные корзины, помыл большое окно, выходящее на церковь. Бросил взгляд на кабинетик за стеклом, где сидели оба охранника, дождался, пока они встанут, чтобы совершить ежечасный обход мастерской.
— Это ты?
Высокий, волосы собраны в длинный хвост, с бородой, которая делала его старше. Хоффманн предположил, что ему едва исполнилось двадцать.
— Да.
Парень работал на прессовочном станке, большие руки — на металле, который скоро станет прямоугольной дверцей. Успел сделать две штуки за минуту, перестал смотреть в окно.
— Один грамм. Сегодня. Каждый день.
— После обеда.
— Корпус «Н».
— У нас там сотрудник.
— Михал?
— Да. Возьмешь у него. И заплатишь ему.
Хоффманн надолго углубился в уборку, он тер и скреб еще почти час. За это время он как следует изучил помещение и рассчитал расстояние между окном и столбом, определил расположение камер слежения, узнал все, что можно. Теперь он мог удержать контроль над любой ситуацией, над гранью между жизнью и смертью. Вертухаи убрались из кабинета, и Хоффманн поспешил туда со своей тележкой — протирать пустой стол и вытряхивать такую же пустую мусорную корзину. При этом он старался стоять спиной к стеклянной стене и мастерской. Ему понадобилось всего несколько секунд — бритвенный станок так и лежал в кармане штанов. Пит сунул бритву в верхний ящик стола, в свободную ячейку, между карандашами и скрепками. Пластиковый пакетик отправился в мусорную корзину (Хоффманн так и стоял спиной к стеклу). Потом он вышел, лифт отвез его вниз, в подземный коридор, к четырем запертым дверям, ведущим в административное здание.
