— У вас еще осталась капуста, которую вы платите за программки, или я уже опоздала?
— Посмотрим, что у вас есть, — осторожно сказал он.
Щелкнул замок ее дешевой, слишком громоздкой сумки, и она выложила пару штук. Две одинаковые программки, оставшиеся от одного и того же представления. Музыкальное шоу в «Регине», позапрошлый сезон. «Интересно, — подумал Ломбард, — что она тогда собой представляла. Наверное, еще была хорошенькой и вполне благополучной, и ей бы и в голову не пришло…»
Он сделал вид, что сверяется со списком, где якобы отмечал, чего не хватает для «комплекта».
— Кажется, мне нужно вот это. Семь пятьдесят, — сказал он.
Ее глаза заблестели. Ломбард видел, что заинтересовал ее.
— У вас есть что-нибудь еще? — вкрадчиво спросил он. — Вы же знаете, это ваш последний шанс. Сегодня вечером я закрываю контору.
Она заколебалась. Ломбард заметил, как ее взгляд скользнул по сумке.
— Ну, если вы покупаете по одной…
— Любое количество.
— Раз уж я все равно здесь. — Она снова открыла сумку, наклонив ее к себе так, чтобы он не смог заглянуть внутрь, и вытащила оттуда еще одну программку. Она, отметил Ломбард, сначала снова защелкнула сумку и только потом протянула ему свернутую программку. Он взял ее, развернул и прочитал:
«Театр „Казино“».
Первая, появившаяся за все три дня. Он начал листать ее с притворным равнодушием, пропуская первые, не представляющие интереса, страницы, и наконец добрался до того места, где начинались сведения о постановках. Как и все театральные программки, она была рассчитана на неделю. Начиная с семнадцатого мая. У него перехватило дыхание. Неделя. Та самая неделя. Это случилось вечером двадцатого. Он опустил глаза, чтобы взгляд не выдал его. Но только — правые верхние уголки страниц были нетронуты. Они не были расправлены, иначе на них бы остался заметный диагональный след; их никто никогда не загибал.
Он с трудом заставил себя говорить спокойно:
— А у вас есть парная к ней? Большей частью их приносят парами, и я бы мог предложить вам больше.
Девушка испытующе посмотрела на него. Он даже уловил неуверенное движение руки по направлению к замочку сумки, но девица, опомнившись, опустила руку.
— Вы что, думаете, я их печатаю?
— Я предпочитаю, если возможно, покупать двойные экземпляры, парами. Разве на это шоу вы ходили одна? Куда девалась другая про…
Что-то в этом вопросе ей не понравилось. Она окинула комнату быстрым подозрительным взглядом, словно в поисках ловушки, и осторожно сделала шаг-другой от стола.
— Ладно вам, у меня только одна. Вы собираетесь ее покупать или нет?
— Но я не дам вам за нее столько, сколько дал бы за две…
Она явно хотела побыстрее снова оказаться на улице.
— Хорошо, как скажете.
Она даже нагнулась, чтобы дотянуться до денег с того места, где стояла, Ломбард не мог заставить ее подойти ближе к столу.
Он подождал, пока девица дойдет до двери. Затем окликнул ее, стараясь, чтобы голос звучал как можно спокойнее и не встревожил ее:
— Подождите, пожалуйста. Не могли бы вы подойти ко мне на минуту, я кое-что забыл вам сказать.
Она остановилась, но лишь на секунду, и бросила через плечо острый, полный недоверия взгляд. Не просто взгляд человека, автоматически обернувшегося на зов; в этом взгляде была настороженность. А когда Ломбард поднялся и поманил ее пальцем, она сдавленно вскрикнула, бросилась бежать, выскочила в дверь и исчезла из виду.
Он оттолкнул в сторону стоявший на дороге стол и, расчистив себе путь, кинулся следом. За его спиной бумажные горы, воздвигнутые пареньком-помощником, закачались после энергичного старта, затем накренились и рассыпались, устлав пол бумажным ковром.
Она уже подходила к ближайшему перекрестку, когда Ломбард выскочил на улицу, но высокие каблуки сослужили ей плохую службу. Когда она оглянулась и увидела, что Ломбард на полной скорости приближается к ней, она снова вскрикнула, на этот раз громче, из последних сил прибавила шагу и успела перебежать на другую сторону улицы прежде, чем ему удалось сократить дистанцию.
Но тут он догнал ее, всего за несколько шагов до того места, где весь день стоял его автомобиль — на случай, если вдруг произойдет что-нибудь подобное. Он забежал вперед, преградил ей путь, схватил за плечи, увлек за собой и толкнул к стене дома, держа так крепко, что ей было никак не вырваться.
— Ладно, ладно, не дергайся — все равно бесполезно, — произнес он, тяжело дыша.
Ей было еще труднее говорить: алкоголь сделал свое дело. Ему даже показалось, что девица вот-вот потеряет сознание.
— Пустите… меня… Что… я вам… сделала?
— Почему вы убегали?
— Мне не понравилось, — она рвалась у Ломбарда из рук, жадно хватая воздух ртом, — как вы на меня посмотрели.
— Позвольте мне взглянуть, что у вас в сумочке. Откройте этот кармашек! Давайте открывайте, иначе я сам сделаю это!
— Уберите руки! Оставьте меня в покое!
Он не стал терять время на споры. Он рванул сумку так резко, что потертый ремешок, перекинутый через плечо девицы, лопнул. Он открыл ее и сунул туда руку, прижимая девицу к стене всем телом, чтобы та не вздумала тем временем улизнуть. Его рука вынырнула с программкой, идентичной той, которая только что была куплена в конторе. Ломбард выпустил сумку из рук, и она упала на землю. Он попытался раскрыть и пролистать программку, но страницы не разделялись. Ему пришлось отцеплять одну от другой. Все страницы, от первой до последней, казались склеенными: они были аккуратно загнуты в правом верхнем углу. Ломбард рассматривал их в неверном свете уличных фонарей. Дата совпадала.
Это была программка Скотта Хендерсона. Программка несчастного Скотта Хендерсона, которая появилась в одиннадцатом часу вечера, чудом ниспосланная ему.
Час казни
10.55 вечера. Конец всему, да, конец всему, это всегда очень горько. Ему было очень холодно, хотя погода стояла теплая, и он дрожал с ног до головы, хотя при этом был мокрым от пота. Он повторял себе снова и снова: «Я не боюсь» — и почти не слушал священника. Но он знал, что боится, и кто бы стал обвинять его? Инстинкт самосохранения заложен в человека природой.
Он лежал на койке ничком, вытянувшись во весь рост, и его голова, на которой был выбрит квадратик, свешивалась вниз, почти касаясь пола. Священник сидел рядом, и его рука успокаивающе сжимала плечо Хендерсона, словно пытаясь удержать рвущийся наружу страх, и всякий раз, когда плечо вздрагивало, эта рука сочувственно вздрагивала вместе с ним, хотя священнику было суждено прожить еще много лет. Плечо вздрагивало через регулярные промежутки времени. Это ужасно — знать час своей смерти.
Священник тихим голосом читал двадцать третий псалом. «В зеленые луга вознесется моя душа…» — эти слова не утешили его, он почувствовал себя еще хуже. Он не торопился в лучший мир, ему нужен был этот.
Жареный цыпленок, вафли и пирожное с абрикосовым джемом, которые он съел несколько часов назад, казалось, склеились в комок где-то чуть ниже грудной клетки — там они и останутся. Но это не важно, это не вызовет несварения желудка: просто не хватит времени.
Он подумал, успеет ли выкурить еще одну сигарету. Ему принесли две пачки вместе с обедом, это было всего пару часов назад, и одну он уже прикончил, и вторая тоже наполовину опустела. Он понимал, что глупо расстраиваться по такому поводу: какая разница, выкурит ли он сигарету целиком или придется выбросить ее после первой затяжки? Но он всегда был бережлив, а от старых привычек тяжело избавиться.
Он спросил священника, прервав его заунывную декламацию, и, вместо того чтобы ответить прямо, тот просто сказал: «Кури, сын мой», зажег спичку и поднес ему. А это означало, что на самом деле времени уже нет.
Хендерсон вновь опустил голову, и дым выходил из невидимого отверстия между губами. Рука священника еще раз сжала его плечо, приглушая страх, успокаивая. Послышались шаги. Тихие, пугающе медленные, они отчетливо раздавались на каменном полу коридора. В коридоре смертников внезапно все стихло. Вместо того чтобы подняться, голова Скотта Хендерсона опустилась еще ниже. Сигарета выпала из его губ и откатилась в сторону. Рука священника еще сильнее сжала его плечо, буквально пригвождая к койке.
Шаги остановились. Он чувствовал, что люди стоят за дверью и наблюдают за ним, и, хотя он старался не смотреть, все же не мог удержаться — против воли его голова поднялась и медленно повернулась. Он спросил:
— Пора?
Дверь в камеру начала медленно поворачиваться на петлях, и охранник сказал:
— Пора, Скотт.
Программка Хендерсона. Программка бедняги Скотта Хендерсона, чудом ниспосланная ему. Ломбард молча смотрел на нее. Сумка, которую он выхватил у девушки, лежала у его ног. Он и не замечал ее.
