Рита победила. Мы проговорили с ней всю ночь напролет, и я узнал, что такое испить чашу до дна. Мне не терпелось выведать у нее все подробности поездки. Она лежала на широком диване, удрученная неудачным исходом своего долгого путешествия и утомленная борьбой со мной. А я все спрашивал и спрашивал без остановки, сидя на краешке дивана и склонившись над ней, и по крупице вытягивал из нее все, что ей хотелось бы скрыть от меня.
С самого начала, как только она выехала из Маракайбо и направилась в порт Каракаса, ее не покидало смутное предчувствие, что поездка должна провалиться: казалось, все работало против нее, мешая ей отправиться во Францию. При посадке на борт «Колумбии» она вдруг обнаружила, что в документах недостает одной необходимой визы. Гонка против часовой стрелки назад в Каракас по узкой и опасной дороге, которую я хорошо знал. Документы в сумке – и снова в порт. Сердце рвалось на части от страха, что она не успеет и судно уйдет. В пути разыгралась страшная гроза, дорогу размыло, и на некоторых участках появились грязевые оползни. Ехать дальше было очень опасно. Шофер запаниковал и, потеряв голову, помчался обратно, оставив Риту на обочине под проливным дождем, в грязи. Она прошла три километра, и – о чудо! – подвернулось такси, возвращавшееся в Каракас. Шофер испугался оползней, развернулся и поехал обратно в порт. А из порта доносились протяжные гудки кораблей, и ей все казалось, что отчаливает «Колумбия».
Когда она наконец добралась до своей каюты, рыдая от счастья, на корабле что-то случилось, и отплытие задержали на несколько часов. Все это произвело на нее тягостное впечатление, словно роковое предзнаменование.
Затем море, Гавр, Париж, Марсель, без остановок. В Марселе ее приняла подруга и представила одному муниципальному советнику. Тот немедля написал теплое рекомендательное письмо своему другу Анри Шампелю, проживающему в Ардеше, в местечке Вальс-ле-Бен.
Затем снова в путь – сначала на поезде, затем на автобусе. И только очутившись в доме удивительно доброй четы Шампель, она смогла наконец перевести дух и организовать поиски.
Анри Шампель отвез ее в Обена́, в Ардеше, где жил наш семейный нотариус мэтр Тестю. Ох уж этот Тестю! Бессердечный обыватель. Он заявил ей прямо с порога, в лоб, что мой отец умер. Потом, ни с кем не советуясь, по собственной инициативе запретил Рите обращаться к сестре моего отца и ее мужу – моим тете и дяде Дюмарше, учительской паре на пенсии, проживающей в Обена.
Уже гораздо позже они примут нас с распростертыми объятиями, негодуя и возмущаясь, что они не смогли тогда принять Риту и восстановить связь со мной, и все из-за этого злосчастного Тестю. То же самое произошло и с моими сестрами – Тестю отказался дать Рите их адрес. И все же ей удалось растопить каменное сердце Тестю, и он назвал место, где похоронен мой отец, – Сен-Пере.
Поехали в Сен-Пере. Анри Шампель и Рита нашли могилу и узнали еще кое-что: отец двадцать лет жил вдовцом, но потом женился на учительнице-пенсионерке. Я в это время был еще на каторге. Они ее разыскали. В нашей семье новую жену отца называли тетушка Жю.
Замечательная женщина, по словам Риты. У нее хватило благородства души и такта сохранить в новой семье нетронутой память о моей матери. Рита видела на стенах в столовой большие фотографии матери и отца. Моей матери – моего кумира. Рита смогла потрогать, трепетно прикоснуться рукой к мебели, принадлежавшей маме. Тетушка Жю, которая так неожиданно вошла в мою жизнь, но которую я как будто уже знал, сделала все, чтобы Рита смогла ощутить ту атмосферу, которую они с отцом старались поддерживать в доме: память о матери и постоянное присутствие пропавшего мальчика, который для моего отца так и остался Рири.
Шестнадцатое ноября был день моего рождения. И каждый раз шестнадцатого ноября отец плакал. Каждое Рождество за столом стоял свободный стул. Когда наведывались жандармы и сообщали им, что сын снова сбежал, они их обнимали и целовали за такую радостную весть. И хотя тетушка Жю не знала меня, в душе всегда принимала за родного сына; она плакала вместе с отцом от радости, услышав счастливые новости. Ведь для них с этой вестью снова появлялась какая-то надежда.
У тетушки Жю Рита нашла сердечный прием. Одна беда: Жю не дала ей адреса моих двух сестер. Почему? Да, почему тетушка Жю, жена моего отца, не захотела давать эти адреса? Я принялся лихорадочно размышлять. Наверное, она не была уверена, как там примут новость о моем «воскрешении». Должны быть серьезные причины, чтобы не сказать Рите: «Бегите скорее туда-то и туда-то, они страшно обрадуются, когда узнают, что их брат жив, хорошо устроился и что они имеют счастье познакомиться с его женой!» Тетушка Жю, видимо, знала, что ни мои сестры Ивонна и Элен, ни мои зятья не будут рады принять невестку, жену брата и беглого каторжника, приговоренного к пожизненному заключению. Конечно, ей не захотелось наживать себе неприятности, нарушая их покой.
И действительно, сестры замужем, имеют детей, а дети, поди, даже не знают о моем существовании. Тетушка Жю про себя, наверное, сказала: тут надо быть осторожной. В итоге я так ничего и не узнал, но пришел к выводу, что на протяжении всех тринадцати лет на каторге я жил с ними и мыслями о них, а они в эти годы делали все, чтобы меня забыть или навсегда вычеркнуть из жизни. В результате жена возвратилась только с горстью земли с могилы да с фотографией той же могилы, в которой за четыре месяца до ее приезда навеки почил отец.
И все же я снова увидел глазами Риты (Шампель водил ее повсюду) любимый мостик моего детства Юсель. Она подробно рассказала мне о большом здании школы, в котором над классами располагалась наша квартира. Я снова увидел перед нашим садом памятник погибшим на войне. И сам сад, где цвела пышная мимоза, распространяя вокруг дивный запах свежести, и мемориал, и здание школы.
– Ничего или почти ничего не изменилось из того, о чем ты столько раз рассказывал мне, рисуя картину своего детства. Так что для себя я не сделала никакого открытия, а скорее встретилась с тем, что уже было мне знакомо, – сказала тогда Рита.
Часто вечерами я снова просил Риту рассказать мне о той или иной минуте ее путешествия. Жизнь в гостинице потекла по-старому. Но где-то глубоко внутри произошло нечто необъяснимое. Я воспринял эту смерть не как взрослый сорокалетний человек, не видевший отца двадцать лет, а как десятилетний ребенок, который постоянно живет с отцом, не слушается его, пропускает уроки в школе: и вот однажды возвращается домой и вдруг узнает, что отец умер.
* * *Приехала дочь Риты Клотильда. Ей исполнилось пятнадцать, но она была настолько хрупка, тонка и мала ростом, что ей никак нельзя было дать больше двенадцати. Длинные густые черные волосы кудряшками ниспадали на плечики. Черные глазки искрились умом и любопытством. Личико скорее не девушки, а ребенка, продолжающего играть в классики или в куклы. Между нами сразу же установилось полное доверие. Чувствовалось, что она понимает, что человек, который живет с ее матерью, станет ей лучшим другом, будет любить ее и всегда защитит.
С приездом Клотильды во мне произошла перемена: у меня появился инстинкт оберегать, появилось желание сделать ее счастливой, захотелось, чтобы она видела во мне если не отца, то надежную опору.
Рита снова была со мной, и теперь я отправлялся за продуктами позже, в семь утра. Меня сопровождала Клотильда с Мину на поводке. Карлитос шел сзади и нес корзины. Для девочки все было ново, она хотела увидеть все разом. Если на пути встречалось нечто неожиданное, она вскрикивала и просила объяснить, что это такое. Самое большое впечатление на нее произвели индианки в своих длинных, переливающихся разными цветами платьях. Щеки у них были нарумянены, а на ногах красовались старые туфли с огромными разноцветными шерстяными помпонами.
То, что рядом со мной шел ребенок и доверчиво сжимал мою ладонь в минуту воображаемой опасности, то, что эта малышка тесно прижималась к моему плечу, давая понять, что чувствует себя вполне защищенной среди шумной и суетливой толпы, все это глубоко волновало меня и наполняло новым чувством – отцовской любовью. «Да, маленькая Клотильда, шагай себе спокойно и уверенно по жизни, знай, что до конца своих дней я буду делать все, чтобы ее тернии не мешали тебе следовать своей дорогой».
Довольные, мы возвращались в гостиницу и всегда рассказывали Рите какую-нибудь смешную историю о том, что с нами произошло или что мы видели.
Глава двенадцатая
Возобновленные связи. Гражданин Венесуэлы
Я хорошо понимаю, что читатель ждет от меня описания приключений, которые произошли лично со мной, а не пересказа истории Венесуэлы. Да простится мне, если я все-таки упомяну о некоторых важных политических событиях, имевших место как раз в тот отрезок времени, к которому относится мое повествование. На это есть две причины. Во-первых, эти события напрямую повлияли на мою жизнь и на принятие соответствующих решений, а во-вторых, в других странах очень мало знают о Венесуэле, в чем я лично убедился во время своих поездок по случаю публикации книги «Мотылек».
