Гарин схватил его за лацкан пиджака, подтянул к себе и изо всех сил ударил коленом в живот.
У Константинова перехватило дыхание и потемнело в глазах. На какое-то время он потерял способность сопротивляться, а Гарин все бил и бил левой, попадая в бровь, губы, нос…
Константинов почувствовал, как брызнула горячая кровь, но так и не определил откуда – из губ или носа. И то и другое тотчас же распухло и утратило чувствительность. Ему казалось, будто кто-то положил на лицо кусок горячего липкого теста. Он потряс головой, краем глаза следя, как разлетаются во все стороны темные брызги.
Гарин второй рукой схватил его за пиджак, дернул на себя, ловко отступил назад и бросил Константинова на колонну.
Пол под ногами Константинова словно провалился, и уже в следующий миг он ощутил тяжелый удар спиной о колонну, а затем – оглушительный взрыв внутри черепа. Ему показалось, что он слышал, как хрустнул затылок и капли мозгов с отвратительными шлепками брызнули на шероховатый бетон.
Перед глазами возникла долгая ослепительная вспышка, как от дуги электросварки, а потом наступила темнота. Константинов медленно оседал на пол. Он вжимался спиной в колонну, чтобы замедлить падение, но сверху на голову сыпались тяжелые, ставшие убийственно точными удары.
– Первый?! – хрипел Гарин, и его голос был страшен. – На, сука, получи! На!
Константинов плыл, приближаясь к полному беспамятству. Каким-то образом ему удалось, собрав остатки сил, ударить Гарина снизу кулаком в пах.
Гарин зарычал и согнулся пополам. Константинов ударил еще дважды, удары пришлись точно в челюсть, но сил в руках уже не осталось. Тогда Константинов скрюченными пальцами полоснул Гарина по лицу, целя в глаз. Гарин отшатнулся и, запнувшись, упал.
Константинов испугался, что потеряет сознание, если останется на месте; он оттолкнулся от колонны и пополз в сторону. Мыслей в голове не осталось. Ощущение было такое, словно и самой головы не осталось, только плотно спрессованный сгусток боли, растущий между плечами.
Крик, который он услышал, заставил его понять: он проиграл, потому что больше не чувствует себя правым. И, что бы дальше ни случилось, что бы он ни сделал и как бы ни поступил, он все равно будет не прав.
Тонкий голосок закричал прямо над ухом:
– Папа! Папочка! Что с тобой? Тебе больно? Папа, бей его!
Константинов встал на четвереньки и пополз быстрее. За спиной послышался сдавленный стон. Потом тяжелые шаги. Сначала медленные, затем все быстрее и быстрее.
Гарин настигал его.
Денис вовремя подхватил Алису. Ее руки блуждали по его лицу, одежде, пытались найти его пальцы, но Денис видел, что эти движения бессознательные.
– Алиса! – закричал он, сжал ее в охапку и опустился на пол, подставив колено под спину девушки.
Он растерялся. Такого с ней никогда еще не было. Она побледнела той мертвенной бледностью, которая бывает только у гипсовых статуй, и стала холодной, как мрамор. Денис видел, как двигаются и подрагивают глаза под прикрытыми веками. Посиневшие губы раскрылись, словно для нежного поцелуя. Но она почти не дышала.
– Помогите! – тихо сказал Денис, будто Алиса спала, а он боялся ее разбудить.
Ее губы слегка дрогнули.
– Помогите! – повторил он громче и, уже не сдерживаясь, заорал: – Помогите!!!
Несчастная собачонка, совершенно потерявшая голову от того, что здесь происходит, бегала по платформе и заливалась громким лаем.
Доктор восемнадцатого экипажа бежал последним. Он отставал, и всему виной был этот злосчастный чемоданчик.
Угловатый ящик больно бил по ногам; наверное, правое бедро у него уже все было в синяках, но не мог же он его бросить.
Док остановился всего лишь на несколько секунд, чтобы перевести дыхание.
Сердце тяжелым упругим молотом колотило изнутри в ребра, легкие грозили вывернуться наизнанку, а в голове гудело, словно он пару раундов отстоял на ринге против Майка Тайсона.
Док сделал несколько глубоких вздохов. Водитель перед ним замедлил бег, обернулся и махнул рукой. Док кивнул – сейчас! Сейчас, еще немного…
Удивительно, но старший тоже как-то почувствовал остановку. В сумраке тоннеля (аварийное освещение кое-как разгоняло темноту) док увидел, как командир остановился и достал из нагрудного кармана куртки рацию.
Он упер левую руку в колено, а правую, с рацией, поднес к лицу.
– Мы идем… – отрывисто сказал он. И услышал ответ.
– Ждем. Давайте скорее.
Старший кивнул, словно собеседник мог его видеть, и убрал рацию обратно в карман. Сейчас его движения были нарочито неторопливыми; он медлил, потому что знал, как много могут значить несколько секунд передышки.
Старший мотнул головой, показывая вперед. «Пошли!»
Док подхватил чемоданчик и вдруг… замер на месте.
– Эй! – Он поднял вверх указательный палец, призывая товарищей прислушаться.
– Что там? – начал водитель, но док зашипел на него.
– Тихо! Слышишь?
– Что? – переспросил водитель, но объяснений и не требовалось.
Откуда-то издалека, будто из глубины земли, доносился тонкий собачий лай. Это было совершенно неожиданно и непонятно: откуда в метро могла взяться собака?
Впрочем, самым странным было даже не это. Не сама собака, а то, что она осталась под землей. Собаки не бросают своих хозяев, чаще бывает наоборот. И если псина сумела выбраться из разбитого поезда, то почему она не побежала (или не поплыла) дальше? Почему она осталась там?
Все трое переглянулись, подумав об одном и том же. Старший колебался: в конце концов, обычная собака… Что с нее взять? Надо бежать дальше, поскорее убираться отсюда.
Все это легко прочитывалось в его глазах, тем не менее все трое по-прежнему стояли, затаив дыхание, чутко ловя каждый звук.
Док закрыл глаза; он отключил все прочие органы чувств и полностью обратился в слух. Правой рукой он держал чемоданчик, а левую сложил в горсть и поднес к уху. Внезапно он вздрогнул и открыл глаза.
– Там человек! – сказал он и пристально посмотрел на старшего.
Старший пожал плечами; он не слышал ничего. Может быть, какое-то легкое, едва уловимое движение воздуха, но не человеческий голос.
Водитель посмотрел сначала на командира, потом на дока и покачал головой.
Они не двинулись с места: два мнения перевешивали одно, и цена ошибки была слишком велика. Но они и не побежали дальше, давая призрачному голосу последний шанс на спасение.
И он этим шансом воспользовался. Правда, док был готов поклясться, что это другой голос, не мужской, а женский, и кричал он не «Помогите!», а что-то неразборчивое – на одной высокой ноте, но уверенность в том, что он не ошибся, только окрепла.
Теперь командир и водитель тоже это слышали. Старший снова достал рацию:
– Внимание всем! Восемнадцатый экипаж! В перегонном тоннеле слышны человеческие голоса. Возвращаемся.
Он знал, что стоит вернуться немного назад, и связь прервется. И еще он знал, что там действительно есть люди.
Константинов обнаружил, что ползет прямо к краю платформы – туда, где плескалась черная вода. Тяжелые шаги за спиной раздавались все ближе и ближе. Константинов не оборачивался, но он физически ощущал, что Гарин уже совсем рядом. Еще до того, как цепкие пальцы схватили его за шиворот, он сжался в комок и закрыл голову руками.
Гарин задрал пиджак на спине Константинова и нащупал брючный ремень.
– Так говоришь, ты – первый? Да?
Константинов молчал. Голова кружилась, как в детстве, когда он слишком долго катался на карусели.
– Ты думал, что можно вот так вот, просто… За моей спиной? – продолжал Гарин.
К горлу мерзостным шершавым комком подступала тошнота. Константинов с усилием проглотил слюну. Он напрягся, пытаясь поймать то, что вертелось на языке, и сказал, как сплюнул:
– Да пошел ты…
– А-а-а… – радостно сказал Гарин. Казалось, это именно то, что он хотел услышать. – Пошел я?… Пошел ты!!!
Резким рывком он вздернул Константинова над полом и тут же с силой бросил вниз. Удар вышиб из легких весь воздух, Константинов даже не смог закричать от боли, разразившейся в правой лодыжке. Он ждал, что вотвот потеряет сознание, и тогда станет легче. Спокойно и хорошо.
Но он не потерял сознание. Он словно видел себя со стороны: вот Гарин снова хватает его за шиворот и тащит к краю платформы. Константинов пытается вяло отбиваться. Гарин сильнее, руки и ноги у него целы, и у него не раскалывается голова. И к тому же он безумен. Он не в себе.
И он его сейчас утопит.
Константинов уже видит край платформы, за которым – такая близкая и такая черная! – плещется вода. Вода наступает на него или он падает в воду – непонятно. Совершенно непонятно, но ясно одно – конец уже близок.
Фантасмагорическую картину довершает последний, чересчур эмоциональный штрих. Мертвец, плавающий на поверхности, вдруг поднимается, открывает глаза и смотрит прямо на Константинова. Смотрит – и начинает орать. Так истошно, что этот крик сокрушает Константинова, гасит последние проблески сознания.
