Тонкие губы банкира были не способны даже изобразить улыбку. Хотя глаза смотрели молодо, взгляд был твердый. Шиллер разглядывал Аркадия, как мелкую монету.
— Согласен, — сказал он. — Вероятно, ты никогда в жизни не встречал ничего более похожего на правду. С другой стороны, Петер, ты ни разу не встречал советского банкира. Никаких сомнений, что банк не знает и никоим образом не имеет отношения к утверждениям лица, на которое ссылается советское консульство. Разумеется, мы не считаем себя обязанными чем-либо помогать консульству. Однако…
Он замолчал, задумавшись. Затем собрался с мыслями и поглядел на Аркадия.
— Банк не будет участвовать в расследовании, номой внук Петер из чистой любезности к «Бауэрн-Франконии» вызвался помочь вам, на строго доверительной основе, конечно.
Возмущение, написанное на лице Петера, сменилось на кислое выражение готовности.
— На неофициальной основе, — сказал Петер.
— Каким образом вы можете помочь? — спросил Аркадий.
Петер показал удостоверение, выглядевшее намного элегантнее того, что предъявил Аркадий: настоящая кожа, золотое тиснение, цветная фотография одетого в темно-зеленую куртку и фуражку лейтенанта мюнхенской полиции Шиллера Петера Кристиана. Такой сюрприз превосходил все расчеты Аркадия. Правда, он попал в собственную ловушку, потому что, откажись он от предложения, немцы будут звонить в консульство, пока не доберутся до Федорова.
— Сочту за честь, — промолвил Аркадий.
Полицейская машина Петера Шиллера представляла собой бело-зеленую «БМВ» с радиотелефоном под приборной доской. Синяя «мигалка» лежала на заднем сиденье. Петер сидел с пристегнутым ремнем безопасности и всегда сигналил, уступая путь велосипедистам, сошедшим со своей дорожки, или минуя пешеходов, послушно ожидающих, когда загорится зеленый свет, хотя в пределах видимости не было ни одного автомобиля. При этом он, казалось, с радостью переехал бы всякого, кто пошел бы на красный.
— Держу пари, что радиотелефон включен, — сказал Аркадий.
— Конечно.
Вопреки здравому смыслу, Аркадию не хватало смертельной гонки Яака и самоубийственных бросков московских пешеходов. Петер выглядел так, словно для поддержания формы он ежедневно вместо штанги поднимал молодого бычка. Куртка на нем была желтого цвета. Аркадий заметил, что желтый цвет всех оттенков был самым популярным в Мюнхене.
— Ваш дед хорошо говорит по-русски.
— На Восточном фронте научился. Был там в плену.
— У вас тоже неплохой русский.
— Считаю, что все полицейские должны его знать, — ответил Петер.
Они ехали в южном направлении, в сторону двух шпилей на Фрауенкирхе в центре города. Петер переключил передачу, чтобы пропустить чистенький, как игрушечка, трамвай. «Чтобы загореть так, как Петер Шиллер, нужно приложить немало усилий, — подумал Аркадий. — Лыжи зимой, плавание летом».
— Ваш дед сказал, что вы вызвались нам помочь. В чем именно? — спросил он.
Прежде чем ответить, Петер дважды невозмутимо на него посмотрел.
— Борис Бенц среди преступников не числится. Фактически мы знаем только, что, согласно данным службы регистрации автомашин, у Бенца светлые волосы, карие глаза, что родился он в 1955 году в Потсдаме и что он не носит очков.
— Женат?
— На Маргарите Штейн, советской еврейке. Данные на нее?
— Для начала хватит медицинских данных, данных об уплате налогов, месте работы и о прохождении военной службы.
— Потсдам находится, вернее, находился в ГДР. Понимаете ли, теперь мы все в одной Германии, но многие восточногерманские документы еще не перевезли в Бонн.
— А как насчет телефонных разговоров?
— Тс-с… Законом запрещена запись телефонных разговоров без решения суда. У нас здесь законы строгие.
— Понятно. Кроме того, есть таможенный контроль. Вы у них не наводили справки?
— Бенц может быть дома, а может находиться и где-нибудь в Западной Европе. После создания ЕЭС паспортного контроля, по существу, нет.
— На каких машинах он ездит? — спросил Аркадий.
Поддаваясь игре, Петер улыбнулся.
— На его имя зарегистрирован белый «Порш-911».
— Номерной знак?
— Не думаю, что я вправе давать более полную информацию.
— Что тут такого? Позвоните в Потсдам и запросите сведения оттуда.
— Для частных нужд? Это совершенно недопустимо.
У обелиска, в отличие от московских кольцевых развязок, машины не мчались с космической скоростью. В Москве, особенно зимой, грузовики и легковые машины громыхали по перекрестку с управляемостью диких быков. Здесь же водители, велосипедисты и пешеходы, казалось, получили распорядок на весь день. Словно дом отдыха размером с город. Петер улыбнулся, будто ему предстояло целый день развлекаться.
— Много здесь убийств? — спросил Аркадий.
— В Мюнхене?
— Да.
— Бывают пивные убийства.
— Пивные?
— Во время осенних праздников бывают порой пьяные стычки. Случается, кого-нибудь убивают.
— И эти убийства не похожи на водочные?
— Знаете, что говорят в Германии о преступности? — задал вопрос Петер.
— Что же?
— Говорят, что она противоречит закону, — ответил Петер.
Аркадий узнал деревья Ботанического сада. Как только «БМВ» остановилась у светофора, он вышел, затем вернулся и сунул в карман Петеру листок бумаги.
— Здесь номер факса в Мюнхене. Узнайте, кому он принадлежит, если это не противозаконно. На другой стороне номер телефона. Позвоните мне по нему в пять.
— Ваш номер в консульстве?
— Меня там не будет. Это частный номер. «Моя личная минута в будке», — подумал Аркадий.
— Ренко! — крикнул Петер Аркадию, когда тот уже был на тротуаре. — Держитесь подальше от банка.
Аркадий шел не останавливаясь.
— Ренко! — прокричал Петер вдогонку. — Передайте Федорову, что я сказал.
Аркадий купил мыло и веревку, вернулся в пансионат, выстирал рубашки и белье и повесил сушиться. С нижнего этажа доносились дразнящие запахи сдобренной специями баранины. Есть, однако, не хотелось. Им овладела такая апатия, что он еле двигался. Он постоял у окна, глядя на улицу в сторону стрелочных путей и следя за лениво маневрирующими поездами. Рельсы блестели, как след улитки, — наверное, сразу пятьдесят параллельных линий и столько же стрелок, переводящих локомотив с одной линии на другую. Как легко и незаметно для себя человек движется параллельно той жизни, которую он думал прожить, а потом — спустя годы — прибывает к месту назначения и видит, что оркестр ушел, цветы завяли, любовь осталась в прошлом. Лучше быть дряхлым и сгорбившимся, опирающимся на палочку, чем просто так вот опоздать.
Он повалился на кровать и сразу же погрузился в тяжелый сон. Ему снилось, что он в локомотиве. Он машинист, обнаженный до пояса, сидящий в кабине с приборами и рукоятками. За окном летит синее небо. На плече — легкая женская рука. Он не поворачивает головы, опасаясь, что ее там не окажется. Они едут по берегу моря. Локомотив идет без рельс, вздымая песок. На волнах вдали играют, отражаясь, солнечные лучи. Прибрежные волны лениво накатываются друг на друга и исчезают в песке. Над волнами носятся прекрасные чайки. Ее ли это рука или только воспоминание о ней? Он радовался тому, что не надо оглядываться и что можно поддерживать движение поезда одним усилием воли. Но колеса со скрежетом останавливаются. Солнце садится. Волны поднимаются черной стеной и уносят с собой дачи, автомашины, милиционеров, генералов, китайские фонарики и праздничные пироги.
Аркадий в панике открыл глаза. Он лежал в темноте. Поглядел на часы: десять вечера. Он спал десять часов, проспал звонок Петера Шиллера, если только тот звонил.
Кто-то стучал в дверь. Он поднялся и смахнул с веревки развешенные сушиться рубашки и брюки.
Он не узнал гостя — грузного американца с торчащими жесткими волосами и выжидательной улыбкой.
— Помните меня? Я Томми. Прошлой ночью вы были у меня на вечеринке.
— А, вы были в каске. Верно? Как вы меня разыскали?
— Узнал у Стаса. Я не отстал от него, пока он мне не сказал, где вас искать. А потом стучал в каждую дверь, пока не нашел вас. Можно поговорить?
Аркадий впустил его и стал искать рубашку и сигареты.
Вельветовый пиджак Томми едва сходился на животе. Он вошел на цыпочках, неловко держа руки.
— Вчера я говорил вам, что изучаю вторую мировую войну — для вас Великую Отечественную. Ваш отец был одним из известнейших советских генералов. Мне бы, естественно, хотелось еще поговорить с вами о нем.
— Не помню, чтобы мы вообще о нем разговаривали, — Аркадий сел и стал натягивать носки.
— Вот именно. Дело в том, что я пишу книгу о войне. С позиций советского человека. Не мне говорить вам о жертвах, которые понес ваш народ. Во всяком случае, одна из причин, почему я работаю на Радио «Свобода», — это чтобы собирать информацию. Когда приезжают интересные люди, я с ними беседую. Я слышал, вы скоро уедете из Мюнхена, поэтому и пришел к вам.
