Это ведь совсем другое дело.
А все странные прически, челки, падающие на глаза, говорят лишь о том, что у преступника большой ассортимент париков и он каждый раз меняет обличье.
Неплохо бы пообщаться с Бодиль Нильссон. О чем? О его сверкающих ботинках, разумеется. Или о мелодии, которую он напевал. Может, она ее вспомнит?
Хотя какая разница о чем. Мне просто захотелось услышать ее голос, ее мягкий сконский выговор. Я вертел в руке мобильник. Если «маленькой коробочке» оказалось под силу соединить меня с Новой Зеландией, до Хелльвикена она достанет.
Между тем муж Бодиль Нильссон сейчас наверняка дома.
Похоже, барбекю для дочери она организовывала без него. Он уезжал в командировку и вернется оттуда благоухающий чужими духами. Бывают такие глупые мужики.
Я забил ее адрес в «Гугл».
Вот дом. Типичная для Хелльвикена новостройка. Белый кирпич, кусты. На почтовом ящике что-то нарисовано. Что именно, я не разглядел, как ни увеличивал изображение. Вероятно, корова на лугу, парусник, шест, украшенный к празднику летнего солнцестояния, или птицы в небе. Что еще рисуют на почтовых ящиках?
Во дворе ни игрушек, ни велосипедов и никакого гриля. Вероятно, на другой стороне дома есть терраса с видом на водоем. Даже по карте определить местонахождение дома оказалось затруднительно. В детстве мне приходилось бывать и в Хелльвикене, и в Шемпинге, и в Юнгхюсене. Но сейчас там все по-другому. Старые крестьянские усадьбы снесли в пятидесятые или перестроили в просторные виллы. Сейчас в Хелльвикене чувствуешь себя как в городке на испанском побережье, с бутиками от модных дизайнеров и многочисленными лавочками, где продаются купальные костюмы, надувные лодки, средства для загара и прочие вещи, необходимые современному человеку для отдыха.
Возле дома появился мужчина, вероятно Петер Нильссон собственной персоной. Гугл-камера поймала его в фас. Плоская кепка, очки с толстыми темными дужками и щетина на подбородке, какая бывает у мужчин в шведских рекламных роликах, по крайней мере в Мальмё.
А может, это всего лишь сосед? Не важно.
Я уже ненавидел его всеми фибрами души.
Андерслёв, август
Он сидел на скамейке в нескольких метрах от могилы матери, под большим деревом – прятался от проливного дождя.
Вдыхал теплый, влажный воздух.
Он поставил на могилу букет летних цветов в вазе, на их лепестках блестели крупные капли.
Он не хотел вспоминать о матери, пусть хоть вся могила травой зарастет, ему все равно.
Но нужно поддерживать хотя бы видимость порядка, чтобы не вызывать подозрений.
После того как мать погасила сигарету о головку его члена, у него никогда не было эрекции.
Маленькая полька пыталась. Если ее и пугали его исполосованные шрамами бедра, она не подавала виду. Держалась. Старалась изо всех сил: ласкала, гладила, брала в рот. Один раз даже принесла синие таблетки в пластиковой баночке, она заказала их в Сети. А когда не помогли и они, предложила подать на «Виагру» в суд и стать миллионерами.
К тому времени он уже был миллионером, но она этого не знала.
Он рано начал зарабатывать: стриг и убирал траву, мыл машины, собирал пустые бутылки. Деньги прятал в сарае. Мать всегда боялась крыс, поэтому металлическая баночка надежно хранилась под половицей.
Со временем он оборудовал в сарае комнату и переселился туда насовсем.
И ни разу не увидел ни одной крысы.
Разве что слышал их. Матери он говорил, что в сарае они крупные, как кролики, с толстыми полуметровыми хвостами и глазами, горящими как фонари.
Он так и не понял, куда подевался его отец.
Иногда спрашивал об этом мать. В хорошем настроении она отвечала, что это не его дело. В плохом – ставила любимую пластинку и давала ему розог.
У каждого человека есть мелодия, с которой связаны особенно дорогие воспоминания. Иногда люди даже звонят на радио и заказывают любимые песни. Он тоже собирался позвонить и попросить неприятную ведущую поставить «Living Doll» Клиффа Ричарда, а затем поделиться своими воспоминаниями.
Мать любила музыку.
Иногда, будучи в хорошем настроении и в меру пьяной, она приглашала его в большую комнату и разрешала самому выбрать песню. А потом подпевала вполголоса или даже танцевала, взяв его за руки.
Анита Линдблум, Лилль-Бабс, Конни Фрэнсис, Сив Мальмквист, Пэт Бун, Перри Комо, Гуннар Виклунд – все, кроме Клиффа Ричарда, его она берегла для особых случаев.
Если бы она, по крайней мере, объяснила, за что так ненавидит его.
Она часто называла его обузой, уродом, повторяла, что, не будь его, она бы добилась в жизни многого.
Она действительно хорошо танцевала и пела.
Мать унаследовала дом от родителей, но это почти ничего не изменило в ее жизни. Вернее, вообще ничего. Она по-прежнему спала в каморке и никогда не убирала. Это всегда делал он.
Когда он просил у матери денег, чтобы купить что-нибудь для дома, она угрожала задать ему трепку.
Нередко он спрашивал себя: кто из родителей бил ее, отец или мать? Откуда она так много знала о наказаниях?
Ей, конечно, таких вопросов не задавал. Он рано научился молчать.
Иногда, когда мать уезжала в Копенгаген или готовила очередную пирушку для приятелей, он доставал старые фотоальбомы. И не узнавал мать на этих снимках. На них она была красивой и смеялась в камеру. Словно флиртовала с фотографами.
Отец работал старшим официантом в дорогих ресторанах в Мальмё. На одной фотографии он был запечатлен в компании коллег. Ресторан назывался «Крамер».
К отцу часто приходили гости, и вот его не стало.
После его исчезновения мать стали навещать незнакомые мужчины.
Отца звали Ян.
Попытки навести справки в Интернете ничего не дали. Папа пропал бесследно.
Странно, но мать он ни в чем не винил. Скорее, отца. За то, что оставил их с матерью.
Когда он стал достаточно большим и сильным, мать уже не могла с ним справиться.
Однажды он вернулся домой поздно вечером – убирался в чьем-то гараже в нескольких километрах от дома. Мать полулежала в кресле. На проигрывателе крутилась пластинка Лилль-Бабс, игла съехала к ее центру. На столе стояла пустая бутылка из-под вина. Стакан лежал у матери на коленях. Мокрая юбка прилипла к ногам, как будто мать описалась. Возможно, так и было.
Некоторое время он смотрел на нее, а потом заявил:
– Я знаю, почему отец ушел от нас.
Мать вздрогнула и открыла глаза – сначала левый, потом правый.
Наморщила лоб.
– Что?..
– Я понял, почему отец нас оставил.
Она села:
– Кто ты такой и что ты мелешь?
– Я понял, почему отец нас оставил, – повторил он третий раз.
– А, это ты, маленький негодник.
Ее левый глаз задергался, в то время как правый смотрел не мигая.
– Взгляни на себя в зеркало, – строго сказал он.
Мать попыталась встать, но снова рухнула в кресло.
– Сейчас ты у меня получишь…
– Я уже вырос из этого, мать.
– Из этого нельзя вырасти, мой мальчик. Что-что, а это я усвоила…
– Тогда тебе придется уложить меня на стол, а у тебя сил не хватит. Ты уже несколько лет не била меня, забыла?
Мать встала и прислонилась к столу, бутылка покатилась по полу.
Ее косметика давно поплыла и, похоже, успела высохнуть, помады было больше на щеках, чем на губах. Волосы торчали в разные стороны. Мать выглядела жалко.
– Ты похожа на клоуна. Сама-то понимаешь, до чего допилась?
– Иди сюда.
– Возьми меня, возьми…
– Ты говоришь об отце, маленький гаденыш. А знаешь ли ты, что тот, кого ты считаешь отцом, совсем тебе не отец? Неужели ты такой глупый?
У него закружилась голова, пришлось прислониться к двери.
Отец ему не отец?
Или она врет?
Но куда он исчез и почему не попрощался?
– Хочешь знать, кто твой отец? – спросила она. Он молчал. – Сам ни за что не догадаешься, я должна тебе сказать.
И мать рассказала все.
Он не удивился. Просто не мог взять в толк, что ему теперь делать.
Этот человек был частым гостем у его матери.
– Если хочешь меня побить, придется одолеть меня, – предупредил он.
– Полагаешь, мне не одолеть тебя, маленький гаденыш, но сил у меня больше, чем ты думаешь, – пролепетала она.
Мать пошатнулась, но пошла. Туфель на ней не было. Он попятился к лестнице, ведущей на второй этаж.
Мать шла за ним.
Он осторожно ступил на лестницу.
– Что ты задумал? – насторожилась она.
– Ты же хотела задать мне трепку, забыла?
Она неуверенно сделала следующий шаг.
Он продолжал подниматься. Шестнадцать ступенек – он считал.
Мать вцепилась в перила. Тяжело дышала, но тем не менее одолела все шестнадцать.
Когда она застыла на самом верху, с таким видом, будто только что пробежала стометровку, он наклонился и со всей силы потянул ковер на себя.
Мать ничего не сказала. Она опрокинулась и ударилась головой, и из ее горла вырвался странный звук. Потом снова и снова билась затылком о ступеньки, и каждый раз звук был такой, словно по лестнице катился перезрелый арбуз.
