Позже он спрашивал себя, пыталась ли мать ухватиться за ковер. Если да, то у нее ничего не вышло.
Она дважды перекувырнулась через голову, прежде чем растянуться на полу с задранной юбкой и неестественно выгнутой ногой.
Он сразу понял, что она мертва, поправил ковер и спустился.
Челюсть у матери отвисла, на лице застыла отвратительная гримаса, глаза уставились в потолок.
Он удивился, когда увидел на ней темные нейлоновые чулки с поясом и красные трусы с кружевной оборкой. Все это промокло. Под матерью растекалась лужа.
Он не стал ее трогать.
Вместо этого обошел дом и еще раз внимательно все проверил. Он не знал, стоит ли поднимать упавшую бутылку и выключать проигрыватель. В конце концов оставил все как было, только протер перила и перестелил ковер. Собственно, он привык делать эту работу. Но бутылка по-прежнему валялась на полу.
Он не стал выключать свет и ушел к себе в сарай.
Несмотря на крысиную возню, он великолепно выспался. За окном шумели деревья.
Утром вернулся в дом и позвонил в полицию.
Сказал, что обнаружил мать мертвой. Судя по всему, она упала с лестницы. А перед этим, похоже, пила вино. Она была жива, когда он вернулся с работы, но он тут же ушел к себе и не знает, что произошло потом.
Жизнь странная штука: мать очень боялась крыс, а теперь лежит под могильной плитой, среди жуков, полевок и прочих тварей.
Остается надеяться, что их она переносит лучше, чем крыс, потому что другого общества на ближайшие тысячи лет у нее не предвидится.
Он встал со скамейки, потянулся, поднял воротник ветровки и зашагал к выходу.
Дождь прекратился, но в воздухе еще висели мелкие капли.
– Приятно видеть, как вы ухаживаете за могилой матери. Нынешние дети часто забывают отдать родителям последний долг, – окликнула его худая женщина с белыми волосами.
Ее покойник лежал через две могилы. Рука женщины дрожала, словно ее било током.
– Это единственное, что нам остается, – вздохнул он.
У ворот он увидел существо с темно-синим гребнем на голове, в потертой кожаной куртке, крепких зашнурованных ботинках и с иглами в ушах. Темные джинсы плотно обтягивали фигуру, но определить, юноша это или девушка, было невозможно.
Да и человек ли это, мало ли кого можно встретить возле кладбища.
Он задался вопросом: как гребень не падает при таком дожде?
Сольвикен, август
Похоже, солнечные дни закончились. Ничего удивительного: середина августа. Пока я ездил в Хёкёпинге, Мальмё и Треллеборг, лил дождь, потом опять выглянуло солнце. В воскресенье утром, лежа в постели, я слушал, как с деревьев падают тяжелые капли.
Больше тишину ничто не нарушало.
Я включил кофеварку, поджарил два яйца и забрал газеты из почтового ящика.
Несмотря на дождь, день выдался теплый. Я сдобрил яйца тобаско и вышел на веранду.
Все газеты опубликовали интервью Йеспера Грёнберга, в котором говорилось, что наш герой временно оставляет политику и уезжает в Остин читать лекции в Техасском университете.
Первоисточником оказалось новостное агентство ТТ. Остальные издания перепечатали текст слово в слово. Отличались разве что заголовки, размер шрифта и фотографии. Создавалось впечатление, что Грёнберг сочинил не только ответы, но и вопросы.
Происшествие в отеле он комментировать отказался. Сообщил, что его политическая карьера получила новый толчок и ему нет смысла оглядываться. Только вперед.
Будь Грёнберг блюзовым исполнителем, или художником, или и тем и другим одновременно, он мог бы выпустить новый альбом под названием «Жизнь только начинается».
Кроме того, Грёнберг побывал на консультации у семейного психолога и остался доволен. Потому что, как он выразился, «развод – это всегда катастрофа».
Все это выглядело по меньшей мере странно.
Удалось ли психологу спасти его брак – неизвестно. Кто оплачивал поездку в Остин: сам Грёнберг, Техасский университет или партия – также умалчивалось.
Лишь немногие утренние газеты опубликовали обзор политической карьеры Грёнберга: от успешных начинаний в качестве лидера молодежного движения до катастрофы в гётеборгском отделе. Новый партийный лидер заявил, что будет рад видеть Грёнберга в числе своих соратников, лишь только тот почувствует себя готовым заниматься животрепещущими проблемами партии и страны.
Какими именно, уточнять не стал.
Рядом с фотографией Грёнберга газета поместила маленький портрет Брюса Спрингстина. Подпись гласила: «Грёнберг любит шефа».
Я отложил газету и в пятнадцатый, наверное, раз за утро взялся за мобильник.
Бодиль Нильссон не отвечала и не посылала эсэмэсок.
Я полез в «Гугл» и снова набрал ее адрес.
Дом стоял на месте. Мужчина в кепке – тоже. Куда же он денется? Это ведь всего лишь фотография.
Тогда я набрал номер Арне Йонссона и отчитался перед ним за свое последнее интервью – или как это назвать? – с Марией Ханссон в Гётеборге. Кроме того, рассказал о неудачных попытках подытожить свидетельские показания.
– Я понятия не имею, кого ищу, – пожаловался я.
– Ты ищешь его, – уверенно сказал Арне.
– Не хотите ли заглянуть ко мне? Посмотрите, как я живу.
– В другой раз, – отвечал Арне. – Сегодня мне надо на кладбище. Свею я навещаю каждое воскресенье, она ждет.
– Тогда приезжайте во вторник, будет барбекю.
– Спасибо. Я люблю гриль, но, признаться честно, лучше съел бы рыбы. У вас есть рыба? Здесь невозможно достать хорошей.
– Сегодня нет. Но если появитесь во вторник, я позабочусь о том, чтобы она была. Ваша машина здесь проедет?
Арне водил «вольво-дуэтт» 1959 года. Я даже не знал, как выглядит эта модель.
– Она дергается при ста двадцати. Но если около ста или чуть за сотню, идет как по маслу и мурлычет, словно кошка. Не волнуйся за нее.
– У вас есть GPS?
– У меня есть карта.
Я не поинтересовался, имеется ли GPS или карта у Бодиль Нильссон. Так или иначе, во вторник вечером она подъехала. Должно быть, поднималась по лестнице со стороны гавани, пока я закладывал новый плей-лист в айпад. Я заметил ее, лишь когда она появилась у моей террасы.
– Вот где вы прячетесь.
Прошло два дня с тех пор, как мы виделись. Все это время я думал только о ней и все же успел забыть, какая она красивая.
Поскольку я стоял, колени мои задрожали. Я чуть не упал от неожиданности.
Некоторое время я молча пялился на нее как идиот.
– Извините за внезапное вторжение, – смутилась Бодиль. – Наверное, мне следовало позвонить или зарегистрироваться…
– Нет-нет. Просто я…
– Я могу…
– Нет-нет, входите, пожалуйста, – забеспокоился я. – Извините… Добро пожаловать.
Она подколола волосы, но несколько прядей свисало с затылка и с боков, падало на лоб. На Бодиль было белое платье в голубой цветочек и широкий ремешок на талии. Пока она поднималась на террасу, я отметил, что на ней нет лифчика.
Сам же я стоял перед дамой босиком, в боксерских шортах и футболке, до того выцветшей, что разглядеть рисунок или надпись на ней было невозможно. Я давно забыл, какого она цвета.
– Я лишь хотел сказать… вы сегодня загляденье, – пробормотал я.
Бодиль улыбалась.
Мне пришлось придержаться за стену, чтобы снова не потерять равновесия.
– Хотите кофе? – предложил я, собравшись с духом. – Может, чего-нибудь поесть?
– Кофе, пожалуйста, – кивнула она.
Я показал ей дом, и, когда вода закипела, мы снова сели на веранде.
– Это ваша дача или снимаете? – поинтересовалась она.
– Ни то ни другое, – объяснил я. – Симон, точнее, Симон Пендер арендует помещение под ресторан, в том числе и этот дом. Но сам живет в Энгельхольме. Мы давно знаем друг друга, и он пригласил меня пожить здесь. Дальше посмотрим. Не уверен, что будем заниматься этим и в будущем году. Держать ресторан на побережье – хлопотное дело.
– А я здесь никогда не была, – призналась Бодиль.
– В детстве я проводил в этих местах каждое лето, – улыбнулся я. – То есть не именно здесь, в Сольвикене. У родителей был домик неподалеку.
– Но сами-то вы живете в Стокгольме?
– Жил до сих пор.
– А родились в Мальмё.
Это прозвучало как утверждение, а не вопрос.
– Не могу этого отрицать.
Она посмотрела в сторону моря. При хорошей погоде отсюда виден Энгельхольм, Вейбюстранд, Тореков, вплоть до Халландс-Ведерё.
– Здесь красиво, – заметила Бодиль.
Когда дождь закончился, я надел рубашку и джинсы и предложил ей осмотреть окрестности.
Я уводил ее от Сольвикена. Чем дальше мы забредем, тем больше времени понадобится на возвращение, тем дольше Бодиль Нильссон пробудет со мной.
Ее дочь родители забрали на выходные в Тиволи, в Копенгаген.
– Терпеть не могу аттракционы, – призналась Бодиль.
– Ты выросла с мамой? – поинтересовался я.
– Одно время папа работал в США, и мы жили врозь. Но потом папа вернулся.
Она ни словом не помянула мужа, и я воздержался от расспросов. Не стоит будить спящую собаку.
