— Милиция, разумеется, погреб осматривала?
— Все там перекопали на следующий день после похорон. Ничего не нашли, как и везде. Тем же утром я отвез Павла в его больницу (правда, ему уже требовалась психиатрическая лечебница, куда его к вечеру и забрали). Я оставил их с Анютой в больнице, а сам поехал в отрадненскую милицию. После моего рассказа началось следствие.
— И конечно, все, что я от вас услышал, вы рассказали и следователю?
— Конечно. Но, видите ли, Иван Арсеньевич, неизвестно главное. Не найдено тело, орудие убийства, непонятны мотивы, не обнаружено место преступления. Одним словом, неизвестны те реальности, с которых обычно начинается следствие. Остается одна психология. И воображение. Разбирайтесь с нами, с действующими лицами, — вдруг зацепите какую-нибудь деталь, подробность, о которой мы знаем, но не придаем ей настоящего значения.
— Этим же занимался и следователь.
— Ну, Иван Арсеньевич, за три года кое-что могло измениться, пересмотреться, — художник усмехнулся, — кое-кто мог и расслабиться.
— Кое-кто мог и все позабыть.
— Вряд ли. Поговорите с Анютой, ее вы скоро увидите. Телефоны Вертера и Бориса я вам дам (также и мой), но попробуйте как-то связаться с ними без моей помощи. Если не сможете, тогда я подключусь. Я в свое время с этой историей им сильно поднадоел. Вообще берите врасплох, наглостью, особенно Петю: он трус.
— Вы, по-моему, к нему неравнодушны.
— Завидую. Молодость и беспечность. Глазом не моргнув, в университет поступил в самый разгар следствия. Не удивлюсь, если он уже давно женат… Кстати, а какие вопросы вам хотелось бы выяснить у них в первую очередь?
— Например, почему Анюта подняла преждевременную панику? Что сказал Борис Павлу Матвеевичу на поминках? По какой причине они развелись с женой? Из-за чего поссорились Петя с Марусей? И зачем он уехал в Ленинград?
— Что ж, Иван Арсеньевич, это мои вопросы, но ответа я на них не получил. Надеюсь, вам повезет больше.
После ухода Дмитрия Алексеевича я записал себе в блокнот еще один вопрос: в кого из трех — в женственную Любовь, гордую Анну или бесенка Марусю был влюблен художник?
9 июля, среда.Она вошла в палату — я встретил ее с восхищением: высокая, тонкая, алый румянец, русые волосы, прямой пробор, учительский пучок. Хороша, равнодушна, даже высокомерна. Я полночи из-за нее не спал: «копал подходы». И опять они не понадобились.
Анюта бросила с порога: «Здравствуйте», прошла к койке отца, села на табуретку рядом и начала кормить его клубникой. Проглотив несколько ягод, Павел Матвеевич откинулся на подушку и закрыл глаза. Мы, трое недужных, сжигаемых криминальным жаром, глаз не сводили с ее затылка. (Сейчас встанет и уйдет!) И Василий Васильевич не приходил на помощь: они с Игорьком как будто перед ней робели.
Анюта вдруг обернулась — холодноватый, голубоватый взор, какой-то отсутствующий, словно смотрит в пустоту, — и спросила:
— Вы ведь знакомы с Дмитрием Алексеевичем Щербатовым?
— Совершенно верно, — откликнулся я даже с некоторым подобострастием. — Вчера познакомились.
— Вы что, действительно писатель?
— Стараюсь.
— А как фамилия?
— Глебов. Иван Арсеньевич.
— Не слышала.
— Удостоверение показать? — Вообще-то красавица действовала на нервы.
— Вчера вечером ко мне на дачу заезжал Дмитрий Алексеевич и просил оказать вам содействие. Вы собираетесь о нас фельетон написать или трагедию?
— Пока не знаю. На что потянете.
— Однако вы не очень-то любезны.
— Прошу прощения.
— Ладно. Он очень просил, и я дала слово. Но учтите: ваше так называемое следствие я считаю идиотством и пустой тратой времени.
— Учту. И не будем его тратить попусту.
— Что вас интересует?
— Ну, например, Дмитрий Алексеевич.
— Вы его видели.
— А каким его видите вы?
— Он человек оригинальный.
— Это я понял. Но это не ответ.
— Широк, щедр, горяч. Он самый старый папин друг.
— Как они познакомились?
— Через маму. Они в юности были оба в нее влюблены. («Так вот в кого был влюблен художник!») Но она предпочла отца, — Анюта усмехнулась, — несмотря даже на французскую драгоценность.
— Что за драгоценность?
— Воспоминание из детства. Дмитрий Алексеевич имел возможность преподнести обручальное кольцо, а папа… в общем, никаких колец у мамы так никогда и не было.
— И Дмитрий Алексеевич их простил?
— Он был одинок и любил их.
— Вы хотите сказать, что он остался одинок из-за этой своей любви? — Классическое благородство в современных условиях меня всегда как-то настораживает.
— Не думаю. Ведь женщин так много.
Коротко и ясно. Ай да Анюта!
— А теперь давайте вспомним, как вы остались с сестрой на даче. Вы можете об этом говорить?
— Выдержу.
— Ваш распорядок дня?
— Вставали рано, около восьми, завтракали, шли на Свирку, на наше место. Брали с собой термос и бутерброды, там оставались до вечера — Марусю домой было не загнать. Возвращались, ужинали и ложились где-то в одиннадцать. Вообще Маруся занималась, я читала. Так продолжалось все три дня.
— Чем она занималась?
— Готовилась к экзаменам в университет.
— А чем конкретно?
— Какое это имеет значение?
— Анна Павловна, я еще не знаю, какие мои вопросы имеют значение, а какие нет. Поэтому давайте не будем спорить.
— Русским языком. Билеты переписывала.
— Что за билеты?
— Экзаменационные. По которым якобы спрашивают в МГУ.
— Где она их раздобыла?
— Петя принес. Ему какой-то первокурсник их дал… что ли…
— Она переписывала, то есть должна была их Пете вернуть?
— Она не успела.
— Билеты так и остались у вас?
— Ну да.
— Опишите свое место на Свирке.
— Маленькая поляна в кустах орешника, березы, камыш. До пляжа минут пять ходьбы.
— Маруся ходила на пляж одна?
— Ходила. Но сексуальный маньяк, с которым она должна была там познакомиться, не найден.
— А по дороге к вашему месту, за эти пять минут, она имела возможность встретить кого-то?
— Не исключено. Тропинка вдоль речного рукава в зарослях. Утром в среду…
— Расскажите об этом дне подробнее.
— Меня уже проверяли. Мы встали в восемь, пошли через поселок на пляж окунуться, с соседкой поговорили о жаре. На пляже нас видели в течение дня, например, продавщица из местного продмага поздоровалась. Вечером Звягинцев, сосед, заметил свет на кухне…
— Понятно. Маруся была общительна?
— По настроению. Вообще-то от нее всего можно было ожидать. Когда мы с пляжа пришли на наше место, она сказала, что чего-то боится: «Не оставляй меня одну, я боюсь». Я хотела отлучиться за хлебом.
— Вы расспросили ее?
— Я поняла так, что это очередной розыгрыш.
— Вот как?
— Она всегда что-нибудь придумывала.
— Она была вруньей?
— Нет. Но непрерывно играла: и в жизни, и на сцене. Потом сама же признавалась в своих выдумках. Она была потрясающе забавна.
— Что значит «играла»?
— Врожденная актриса. Один актер, знакомый Дмитрия Алексеевича, смотрел ее в школьном спектакле, в роли Наташи Ростовой… у них кружок хороший, словесница ведет. Так вот, он сказал, что это Божий дар.
— Однако она не собиралась стать актрисой?
— Всю жизнь собиралась, но вдруг весной передумала. Она как-то с весны переменилась.
— Чем вы это объясняете?
— Очевидно, влиянием Пети, раз она с ним в МГУ захотела поступать. Предприятие безнадежное. Читала Маруся, правда, запоем — это у нас семейное. Но языки, история — середка на половинку. И хотя Петя с ней занимался, университетский конкурс она вряд ли выдержала бы.
— А как она сама свои шансы оценивала?
— По-моему, невысоко. Посмеивалась.
— Вы не знаете, из-за чего они поссорились с Петей, когда в лесу венками занимались?
— Она сказала как-то вскользь, со смехом, что он полез к ней целоваться и получил по шее. Но было ли это именно так — не ручаюсь. Возможно, очередная выдумка.
— Маруся была хороша собой?
— Очень. Ее трудно описать…
— Ну, если она похожа на вас, то конечно…
— Мы — две противоположности. Я — в отца, она — вылитая мама. Очень маленькая, мне по плечо, очень тоненькая… по-старинному: грациозная. Ослепительно черные кудри крупными кольцами, такое пушистое облако. Но главное, в ней было много чего-то, знаете…
— Огня?
— Ну да, жизни. Одним словом, в отличие от меня она и в семнадцать лет кружила головы. Жаль, вы не можете видеть наш портрет. Он у Дмитрия Алексеевича, тот все с ним возится. Мама в центре, сидит на скамеечке, а мы обе возле нее на коленях стоим, как два ангела. Смешно, конечно, но здорово.
