— А почему художник его Вертером называет?
— Двести лет назад один немецкий гений написал «Страдания юного Вертера» — о юноше, который покончил с собой из-за любви.
— Дурак! — отозвался на это Игорек, а бухгалтер заметил назидательно:
— Стало быть, в этом прозвище, по отношению к нашему Пете, заключена ирония.
11 июля, пятница.Однако назавтра, в четверг, юноша не появился. Анюта дала мне новый Петин телефон и сообщила, что он наотрез отказался участвовать в этом деле. Я посовещался со своими помощниками, и уже после обеда Василий Васильевич сумел поймать нашу медсестру на удочку женского сострадания:
— Вот, Вер, писатель тут у нас одинокий, всеми брошенный. Как бы ему с Москвой связаться?
— Телефон только в кабинете у Ирины Евгеньевны, но она не разрешает не по делу звонить. Если попробую ее уговорить?
— Верочка, вы не могли бы сделать для меня одолжение — купить в Отраде на почте талончики для междугородных переговоров? Тогда, думаю, Ирина Евгеньевна разрешит.
Ирина Евгеньевна разрешила, оговорив: только коротко — на аппарате не висеть. И в тот же вечер я услышал голос юного Вертера:
— Да, Петр.
— С вами говорит член Союза писателей Иван Арсеньевич Глебов.
— Ну и что?
— Вам передали мою просьбу? Необходимо поговорить.
— Следствие закончилось, и вы не имеете права требовать…
— Я не требую. Однако срок давности на убийство не распространяется.
— Ну и пусть, а я не хочу и не буду. И никто не заставит…
— Мне не понятна ваша агрессивность. Ведь вы просто свидетель, не так ли? (Молчание.) Я собираю материал по этому делу, и каждый из участников охотно идет мне навстречу. А вы? Неужели вам не хочется восстановить справедливость? Не могу поверить. (Молчание.) Ваше поведение и эти детские какие-то препирательства на фоне преступления выставляют вас в… странном свете.
— Да у меня сейчас сессия, завтра португальский сдавать…
— После Португалии — сразу в Отраду. Там спросите больницу. Травматологическое отделение, палата номер семь, — не дожидаясь ответа, я опустил трубку.
Португалией не Португалией, но какой-то заграницей повеяло на нас при вступлении в палату Петеньки — во всей красе самых последних фирменных атрибутов. Широкоплечий бронзовый юноша вызывал в памяти дискобола или метателя копья на постаменте в каком-нибудь спортивном комплексе. Я глядел с любопытством: его любила Мария — загадочная прелестная актерка, бедный ангел на коленях и врунья.
— Это отец Маруси, — я указал на Павла Матвеевича, и Петя застыл у двери.
Больной, как всегда при виде нового лица, заговорил о лилиях в полной тьме, улыбаясь Петеньке, с которого мгновенно осыпались остатки спортсменского мужества.
— Присаживайтесь. — Он опустился на табуретку посреди палаты для всеобщего обозрения. — Вы сменили телефон?.
— Я живу у жены.
Ага, юный Вертер не только поступил в университет, но и женился. Однако Дмитрий Алексеевич психолог!
— И давно вы женаты?
— Три года.
— Прямо в то лето и свадьбу сыграли?
— Нет, пятого октября.
Через три месяца после исчезновения Маруси ее зять заговорил о разводе, а возлюбленный женился. Ничто не вечно под нашей банальной луною.
— А со своей невестой когда познакомились?
— В августе, на теннисном корте.
— Быстро вы управились.
— Ничего противозаконного в этом нет. А вы материал для детектива собираете?
— До сих пор, видите ли, я этим жанром пренебрегал. А вы?
— Увлекался когда-то. Из-за детективов начал и языки изучать.
— Португальцы стоящие детективщики?
— Нет, португальский для карьеры. У нас редко кто им владеет. А Агату Кристи я, наверно, всю по-английски прочел.
— Теперь охладели?
— Поумнел.
— После того как три года назад в реальном детективе приняли участие, а? Ну, мне приятно, что вы знаток этого жанра, филолог, человек духовной культуры, вам вкус не позволит уклониться от истины, так?
— Я и не уклонялся.
— Прекрасно.
Этот юноша, единственный из всей компании, был фактически неуязвим: оставалось только перебирать психологические струны.
— Вы любили Марусю?
— Никогда! — воскликнул юный Вертер. Ничего подобного!
— Даже так? — я удивился. — Что же вас с ней связывало?
— Чисто товарищеские отношения.
— А вы не могли бы припомнить, из-за чего поссорились товарищи третьего июля, когда плели в лесу венки?
— Мы поспорили. Я сказал, что театр — искусство отживающее. Маруся обиделась.
— А вы не обиделись?
— И я. Она меня обозвала.
— Как?
После молчания Петенька пожал плечами и признался:
— Кретином.
— Действительно обидно. Именно эту версию вы и преподнесли следователю?
— Это не версия, а правда. А что там ее сестра выдумывает, за это я не отвечаю.
— Понятно. Вам не пришло в голову, что Маруся о ваших поползновениях намекнет сестре, и вы придумали интеллигентную версию. А когда следователь с помощью показаний Анюты припер вас к стенке, отступать было уже поздно. Я прав? Надеюсь услышать все-таки, что же произошло в том июльском лесу.
— То, что я сказал.
— Ну, ну… Итак, вас с Марусей связывали товарищеские отношения. И давно связывали?
— С весны. Вообще мы принадлежали к разным компаниям.
— К какой принадлежала Маруся?
— К театральной. Они с Жоркой Оболенским все главные роли играли.
— Маруся дружила с этим Оболенским?
— Не там ищете. Он июль в Прибалтике провел с родителями.
— Ясно. Вы видели Марусю на сцене?
— Вся школа видела.
— Вам нравилась ее игра?
— Да ничего.
— А какая роль особенно запомнилась?
— Да ничего мне особенного не запомнилось!.. Ну, Наташа Ростова ей, по-моему, удалась.
— Расскажите об этом спектакле.
— Ну, второго февраля, на вечере встречи бывших учеников… Три сцены. Первая: Наташа с Соней ночью, она говорит, что полетела бы и тэдэ, а Болконский подслушивает. Потом пляска после охоты у дядюшки. А в третьей Наташа приходит к раненому князю Андрею. Вот и все.
— Что же вам больше всего понравилось?
— Пляска под гитару. Ребятишки в зале балдели.
— А вы?
— Произвело впечатление.
— В чем же она плясала?
— Она выступала в настоящих театральных костюмах. Ей дядя достал, художник, у него связи.
— Что за дядя?
— Дмитрий Алексеевич.
— Щербатов? Какой же он дядя?
— Она называла его дядя Митя. Я думал — дядя.
— И какой костюм на ней был?
— Платье длинное, старинное, в сборку, коричневое, вроде бархат, а на талии широкий замшевый пояс. И платок — большой, красный, с кистями: она ж плясала. В общем — эффектно.
Я представил ее, тоненькую, в тяжелом бархате, в русской пляске, ослепительные кудри и пунцовая шаль на плечах. Правда, эффектно.
— Однако какие вы подробности помните! Дмитрий Алексеевич был на спектакле?
— Он на все ходил. И родители ее, и Анюта с Борисом.
— Ага. Вся наша отрадненская компания в полном составе.
— Маруся собиралась стать актрисой?
— Ну да. Ее в школе и звали актеркой.
— А почему она передумала?
— Понятия не имею. Первого апреля, после каникул, она вдруг подошла ко мне в коридоре на переменке… мы, по-моему, с ней до этого и не разговаривали толком никогда… Она подошла и говорит: «Ты ведь на филфак собираешься?» Я подтвердил, а она в ответ: «И я собираюсь. Давай заниматься вместе, хочешь?» Ну, говорю — хочу.
— Мягко выражаясь, Петр, вы были к ней неравнодушны.
— Да нет же! Неужели не понимаете? Она была у нас звезда, элита. Никому в голову не пришло бы ей отказать. Наоборот. Если хотите знать, это… ну, своего рода честь: сама просит. Вы меня понимаете?
— Пока нет. Я пытаюсь понять ваши отношения и не могу. Вы шарахаетесь от ее тени, а она говорила, что любит вас.
— Мне она этого не говорила! Это ее родня пытается на меня все свалить.
— Что свалить — убийство?
— А я спокоен. Я был в Ленинграде.
— К Ленинграду мы еще вернемся. И я бы не сказал, что вы спокойны. Давайте пока поговорим о вашем визите на дачу в среду, шестого июля. Вы заранее договорились с Марусей, что приедете?
— Да, в воскресенье она сама пригласила, на среду. Наверное, забыла или подумала, что после «кретина» я не приеду.
— А вы приехали. Зачем?
— Помириться и попрощаться, ведь я в Ленинград уезжал.
— Итак, вас оскорбили, а вы на третий день едете мириться. Как хотите: или Маруся была вам дорога, или вы имели другие причины для приезда.
— Ну… это была самая блестящая девочка из моих знакомых, и все оборвалось как-то по-дурацки.
