– Сколько ты украл? – наконец спросил я. – Миллион йен? Может, два миллиона? Думаю, там мог быть и не один конверт. Блин, карманы у твоего плаща глубокие, а сумочка у девчонки была немаленькая. Сколько денег ты спер?
Гомбэй снова развернулся ко мне и опустил руки. Он не ревел и даже не просто улыбался. Как ни странно, он смеялся. Не мультяшный жуткий хохот злодея из второсортного фильма, не отчаянный смех человека, которому нечего терять. Просто смех. Смех подлинного веселья, может, с толикой облегчения. От этого я сам чуть не разрыдался.
– Ты меня поражаешь, – переводя дыхание, сказал Гомбэй. – С какого бодуна ты эту идею себе в голову вколотил?
– Это ты мне скажи.
– Ладно, кое-что я взял, – согласился он. – Но не деньги! Думаешь, если бы я набрел на пару миллионов йен, то рискнул бы это выдать? Думаешь, хвастался бы, нацепив красивые шмотки и покупая тебе подарки? Думаешь, я вообще остался бы в Токио, рискуя быть ограбленным? Забавно, с тех пор, как я заполучил эту физиономию, люди считают, что я кретин. Поверь мне, если бы я нашел столько капусты, ты бы в жизни больше не услышал про Гомбэя Фукугаву.
– Тогда что ты взял?
– Ничего такого, о чем стали бы жалеть.
– Что? – Мой голос стал жестче.
– Ты правда хочешь знать? – спросил Гомбэй. – Талисман на удачу. Дешевую мелкую фигурку, такие на храмовых барахолках продают. Один из Семи Богов Удачи.
До меня не сразу дошло. А потом шло и шло. Дошло до упора и еще чуть дальше.
– Даже не знаю, с чего это я ее взял, – удивленно сказал Гомбэй, вспоминая. – Просто взгляд на нее упал. Меня как дернуло. Бывает же такое. Ну и что?
– Фигурка, – пробурчал я.
– Ага. Дурацкая статуэтка. Вот такая примерно. Гомбэй дюйма на три развел большой и указательный пальцы.
– Дай угадаю, – сказал я. – Черная стеклянная штука. Типа из вулканической породы и вырезанная в форме Бэндзайтэн.
Глаза у него запали, будто хотели поглубже залезть в череп, – вот и все, чем он выдал свое удивление.
– Из какой породы?
– Так я прав.
– Ага. Но как ты узнал?
– Удачная догадка, – ответил я.
Не только Гомбэй не устоял перед желанием украсть идола Бэндзайтэн. Я вдруг сразу понял, что в 1945 году, когда офицер Такахаси и его головорезы напали на Храм Бэндзайтэн, случилось тоже самое. Чудесная статуэтка, которая, как полагают, изверглась из горы Фудзи, вовсе не потерялась во время пожара. Последние пятьдесят шесть лет она была у офицера Такахаси. Пока Миюки не стырила ее из особняка Накодо и не упрятала в собственную сумочку.
– Так что ты будешь делать? – спросил Гомбэй. – Напустишь на меня полицию? Расскажешь всем читателям «Юного Востока», что я – воришка?
Не обращая внимания на Гомбэя, я постарался все обмозговать. Бесполезно. В последние дни я так много думал, что все мысли кончились.
– Чака, ты еще здесь? – спросил Гомбэй.
– Ты отдашь мне идола. Прямо сейчас.
– Отдать тебе? А тебе он на кой сдался?
– Даже если весь день проболтаю, все равно не объясню. Скажу просто, что на кону – жизнь девушки. И может, еще моя, и, может, даже твоя.
– Серьезно?
Лучшим ответом была моя собственная физиономия.
– Ладно, – сдался Гомбэй. – Блин, эта штука мне без надобности. И все это барахло без надобности, если вдуматься. Хочешь, возьми пару тюбиков зубной пасты, может, еще шампунь. Думаю, журнал юге в разъездах, вроде тебя, всегда пригодится лишняя…
– Где статуэтка?
– Хорошо, мужик, полегче, – сказал Гомбэй, выставив ладони. – Вон в том шкафу, о'кей? Прямо за тобой. Только отойди в сторонку, и я ее достану.
В его голосе появилось что-то новое, придушенная хрипотца, но мне было плевать. Зуб даю – он связан с Боджанглзом. или с Человеком в Белом, или у него в шкафу пушка, или гадюка, или напалмовая бомба «М-69». Паранойя наступала по всем фронтам, тисками сжимая мне голову, – и пускай, если она удерживает меня на плаву. Кроме того, не надо быть параноиком, чтобы знать: никогда нельзя доверять чуваку, который все время улыбается, даже если это результат операции.
– Забей, – сказал я, выбросив руку и его притормозив. – Сам достану.
– Супер, – вздохнул Гомбэй. – Достань сам. Бред какой-то.
Не поспоришь. Бочком я подобрался к шкафу, не сводя глаз с Гомбэя. Он торчал как вкопанный в этом своем костюме «Зенга» с иголочки, наполовину удивленный, наполовину раздраженный. Наверное, соглашаясь на статью «Павшие звезды», он понятия не имел, во что ввязывается. Как и я, впрочем, но, пожалуй, никто из нас не знает, что на самом деле случится. Ни Амэ Китадзава, ни Накодо, ни Миюки. Ни Боджанглз, ни Афуро, ни Гомбэй. Ни даже китайский крестьянин.
Я дернул дверцу шкафа, но та не шелохнулась.
– Сначала толкни, – объяснил Гомбэй, явно разозлившись. – Нажми на нее, потом ручку поверни. Косяк слишком тугой. Дай я…
– Стой где стоишь! – рявкнул я. Гомбэй в отвращении вскинул руки.
Обращай я поменьше внимания на Гомбэя и побольше – на саму дверцу, я заметил бы четырехдюймовую круглую дырку, просверленную в верхнем углу. Но ее я разглядел уже потом.
Навалившись на дверь, я крутил ручку, пока не услышал щелчок. Потом дверь напрыгнула на меня, чуть не сбив с ног. Звук я услышал прежде, чем рассмотрел их, прежде, чем смог убраться с дороги. Всего раз я раньше слышал этот звук, в тот первый день в салоне «Патинко счастливой Бэнтэн». Только сейчас он был гораздо громче.
С оглушительным грохотом из шкафа на пол ринулась волна шариков патинко, точно гигантский металлический прибой ударил в берег. Волна стукнула меня куда-то иод коленки, достаточно сильно, чтоб слегка выбить из равновесия.
Я выровнялся как раз вовремя, чтобы словить второй удар по котелку. Рухнув, я еще успел смутно разглядеть ухмыляющегося Гомбэя, который замахивался клюшкой в третий раз, но я так и не узнал, огреб ли этот удар. Я очнулся гораздо позже с чудовищной головной болью, в совершенно темной комнате, заваленной шариками. Гомбэя давным-давно и след простыл.
За окмном прошла семья, облаченная в легкие летние юката в багряных и золотых разводах. Семья поднималась по холму к храму Ясукуни – его массивные ворота тории освещались двумя здоровенными прожекторами, выжигающими в темпом небе гигантскую «X». Родители лет тридцати с хвостиком и их малыш направлялись на Митама Мацури, летний фестиваль. В поезде я видел его рекламные плакаты. Ночные танцы бонодори, дабы умиротворить души усопших, демонстрация боевых искусств, киоски с вареным угрем и якитори, карнавальные игры, «комната страха», пиво и сахарная вата. Хотел бы я тоже взбираться на холм вместе с этой семьей. А вместо этого торчу в книжном магазине «Ханран», вдыхаю воздух такой затхлый и тяжелый, словно его уже раз сто вдыхали.
– Вы на самом-то деле видели идола Бэндзайтэн? – спросил Кудзима.
Я покачал головой. Голове это пришлось не по нраву. Я просто рассказал профессору Кудзиме обо всем, что случилось, начиная с «Патинко счастливой Бэнтэн» и заканчивая тем, как я отрубился в куче шариков на полу захламленной квартиры Гомбэя. Выложил все свои теории, в том числе все, что мне понятно, и кое-что из того, что непонятно. Если бы я взялся рассказывать Кудзиме обо всем, чего я не понял, пришлось бы мне торчать у него до следующего летнего фестиваля.
– Не знаю, – промычал Кудзима. – Это возможно. Определенно это не невозможно. Но, так или иначе, без нужных исторических данных наверняка я не скажу. Невероятно, но не невозможно.
– Не думаю, что так уж невероятно, – парировал я. – Вот как я это понимаю. Когда в тот день в 1945 году офицера Такахаси пригласили на чай, монахи Храма Бэндзайтэн по доброй воле отдали фигурку. Вот только Такахаси решил, что, пожалуй, не стоит отдавать ее императорскому двору. Но ему надо было заставить эту вещицу исчезнуть, чтобы все было шито-крыто. И он спалил храм, начав со священника и монахов.
– Это не невозможно, – согласился Кудзима. – Но если у Такахаси уже была фшурка, зачем он остался снаружи, пока храм горел? И зачем потом ему было мчаться в горящее здание? Думаю, в этом аспекте происшествия в Храме Бэндзайтэн показания свидетелей вполне последовательны.
– Потому что ему надо было прикинуться, будто он ждет решения монахов, – ответил я. – Такахаси не мог выдать, что монахи уже отказались от идола. Но он забежал в горящий храм и разрушил любые подозрения, которые могли бы возникнуть, когда фигурку не нашли. Ему пришлось так поступить, чтобы доказать свою абсолютную преданность императору и его священной миссии: «семь жизней на службу нации» и все такое. А уж если Такахаси готов был пожертвовать собственной жизнью и ворвался в горящее здание, никто бы не заподозрил его в краже идола Бэндзайтэн.
– Любопытная интерпретация событий, – сказал Кудзима. – Из вас вышел бы первоклассный историк. Но вот загвоздка: судя по тому, что вы мне рассказали, ваша интерпретация не такая уж беспрецедентная.
