Однажды Гомбэй спросил меня, считаю ли я себя удачливым, а я ответил – мол, не знаю, что такое удача. Теперь у меня было рабочее определение. Удача – это когда в четырех футах от твоего носа кто-то держит пушку, наставляет ее на тебя и стреляет, а ты все же не умираешь. Удача – это когда ты не только не умираешь, но даже не ранен. Удача – это когда выстрел, который должен был покончить с тобой, заклинивает пушку. И еще удача – когда пушка взрывается, оторвав руку мужику, который эту самую пушку держит.
Если, конечно, вы не тот мужик с пушкой.
Когда замигал и снова включился свет, профессор Кудзима пялился на остатки собственной руки с молчаливым изумлением подлинного неудачника, который, даже будь на кону его жизнь, не догадался бы, как это прежде функциональная и обычная часть тела вдруг превратилась в месиво из костей, разодранной плоти и крови, в бесполезную массу, которую можно было распознать как бывшую руку только по большому пальцу и мизинцу, все еще дергающимся на культе, словно щупальца омара.
Я попытался встать с пола и почувствовал, как сквозь общее жжение рвется дикая боль. С плеча на грудь ползло красное пятно, сливаясь с кровавым пятном на животе, и такая расцветка на рубашке напомнила мне карпа кохаку в пруду Накодо. Не настолько мне повезло, чтобы избежать двух первых выстрелов Кудзимы, но, видимо, нельзя всю дорогу выигрывать.
Мои трепыхания оторвали Кудзиму от созерцания отсутствующей руки. Не успел я встать на ноги, как он рванулся вперед и нацелился пнуть меня в череп. Он не промазал, и это был, пожалуй, сильнейший пинок, какие я получал от историков. От удара я грохнулся на раненое плечо и заорал. Должно быть, удача моя уже почти сошла на нет, потому что Кудзима ухитрился еще пару раз заехать мне по почкам и разок по затылку. А после этого я бросил считать. После этого я вообще бросил что-либо делать.
Но в сознании я был достаточно долго, чтобы увидеть, как профессор заковылял по комнате и попытался сдвинуть с дороги книжный шкаф. С одной рукой выходило неловко, но Кудзима уперся в шкаф плечом и наконец отодвинул его в сторону, открыв дверь за шкафом. Затем профессор снова приблизился ко мне, здоровой рукой схватился за мой воротник и потянул. В мозгах у меня смутно брезжило, что истекающему кровью парню, которого тащат по полу, надо бы посопротивляться, пока Кудзима его не прикончил. Идея хорошая, по заставить мое тело повиноваться указаниям было все равно что орать на героев ужастика на экране.
Башка у меня перекатывалась из стороны в сторону, и, пока тело мое задом наперед со стуком прыгало вниз по лестнице, я слышал собственные стоны и вопли, но ничего не чувствовал. Я просто глазел вверх на носки собственных ботинок и будто со стороны отмечал, что, судя по кровавому следу, который я оставлял за собой наподобие улитки, парень, которого тащат по лестнице, теряет угрожающее жизни количество драгоценной телесной влаги.
Наверное, мы добрались до конца лестницы: я заметил, что больше не двигаюсь. Кудзима включил свет, и вдруг из каждого угла комнаты на меня уставились сотни глаз. Некоторые – размером с серебряный доллар, другие, – не больше булавочной головки, блестящие тусклые – все они принадлежали одной женщине и, по-моему, не особо удивились. После всего, что за сотни лет наблюдала Бэндзайтэн, вряд ли ее брови поднимутся в изумлении при виде гайдзина, подыхающего от огнестрельных ран. Здесь, в подвале «Ханрана», Кудзима собрал удивительную коллекцию: от трехфутовых бетонных статуй и резных деревянных кукол до крошечных золотых Бэндзайтэн, какие впору цеплять как брелок на ключи. Все инкарнации богини, какие только можно вообразить, но, видимо, все же не та Бэндзайтэн, которую искал профессор.
В подвале было пусто, если не считать идолов и несколько раскиданных картонных ящиков. Не знаю, были в этих ящиках книги, фигурки Бэндзайтэн или страницы незаконченной рукописи профессора. Тут в поле моего зрения снова явился Кудзима, таща за собой здоровенную квадратную алюминиевую канистру. Спокойно опустив ее на пол, он шагнул вперед и наклонился глянуть на меня поближе. Лицо у него кривилось от боли, а по восковой коже струился пот, точно воду из полотенца выжимали, но взгляду профессора был жесткий и настороженный, полностью сосредоточенный на следующей задаче. Вот сейчас, подумал я, самое время парню на полу как следует врезать ногой профессору подколенку. Вот сейчас, может, для парня последний шанс, подумал я.
Но чувак на полу меня не услышал, в отличие от чувака, стоящего надо мной. Словно в наказание за мои мысли, Кудзима пнул меня в живот, а потом в морду. Я услышал слабый треск, но почувствовал лишь зуд и отстраненное неудовольствие. До парня на полу было просто не достучаться.
Из-за ударов Кудзимы я сдвинулся так, что теперь пялился на стену позади себя. А на меня пялились новые глаза. В углу над маленьким столом к стене были приколоты фотографии и желтеющие вырезки из газет. Амэ Китадзава рядышком с Накодо на фоне массивных деревянных ворот тории: он – с улыбкой до ушей, она – застенчивая, стесняется камеры. Портреты Миюки были по большей части расплывчатые и темные, точно снятые скрытой камерой – скорее всего, одним из тех крошечных фотоаппаратов, какие продают в специализированных магазинах «Акихабара». На некоторых фотографиях была и Афуро – сидела рядом с Миюки в баре кафе «Акрофобия», насколько я понял. Все люди на снимках улыбаются, дошло до меня, и все они мертвы.
Потом раздался плеск, и я безошибочно унюхал бензин. Я изо всех сил старался не закрывать глаза, наблюдая, как профессор там и сям поливает комнату бензином, вдоволь намочив армию фигурок Бэндзайтэн. Оставшийся бензин по большей части достался мне. Я вдыхал запах, слышал, как бензин плещется по моему телу, но ничего не чувствовал. И решил, что это хороший знак. Если уж я не чувствую, как бензин заливает открытые раны, может, через несколько секунд не почувствую, как горю заживо. Может, ровно на это и хватит остатков моей удачи.
Уронив пустую канистру на пол, Кудзима подошел к столу и пошарил в ящике. Его самоконтроль отчасти слабел, потому что он вдруг взвизгнул, как пес, которому наступили на хвост. Хныча, Кудзима вернулся, сжимая коробок спичек. Открыть их одной рукой – то еще дельце, но профессор справился, стиснув коробок в зубах. Вытащив одну спичку, он разжал челюсти и уронил коробок на пол. С сухим треском спички рассыпались по полу, а Кудзима отступил на пару шагов, в последний раз оглядывая комнату, словно проверяя, не забыл ли чего.
Должно быть, забыл, потому что бросил спичку, наклонился и стал шарить по моим карманам. Вновь тявкнул и, плюясь, разразился серией полузадушенных криков, но, по-моему, себя он уже не слышал. Свет надо мной обрисовывал силуэт его уродской культи, с нее мне на лоб капала кровь – точно извращенная версия китайской пытки водой. Вероятно, это месиво из порванного мяса адски болело, и я уже слегка пожалел было Кудзиму, когда какая-то укромная извилина в моей башке напомнила мне, что этот чувак подстрелил меня, избил и собирается спалить.
Профессор нашел то, что искал. Розовый мобильник. Ткнул большим пальцем в кнопку «включить», и подвал наполнила мелодия «Незнакомцев в ночи». В углу, отставая на полтакта, эхом отозвался второй телефон. Вытащив из цветастой сумочки телефон Афуро, Кудзима вырубил оба мобильника и сунул их в карман своего вельветового пиджака.
А потом вернулся к спичкам.
Подняв спичку с пола, Кудзима приставил ее к переднему зубу и чиркнул. Искра, потом огонек. А потом мимо физиономии Кудзимы пролетел густой клуб дыма, и огонек сдох. Профессор тявкнул, брызгая слюной. И поднял с пола еще одну спичку.
Тут-то я и заметил, что на картонном ящике восседает Человек в Белом. Одна нога с геометрической точностью закинута на другую, в бледных длинных пальцах зажата коричневая сигаретка. Человек в Белом молчал, и лицо его было бесстрастно.
Почему-то Кудзима его даже не замечал. Он снова чиркнул спичкой о зуб, и снова народился огонек, чтобы заглохнуть в облаке дыма, которое выдохнул Человек в Белом. Хотя щеголеватый человечек был всего в паре футов от профессора, тот сто не видел, лишь таращился на почерневший кусочек дерева – озадаченно, как и на свою взорванную руку.
Еще три раза повторилась эта странная пантомима. На финальной попытке морда у Кудзимы чуть в узел не завязалась от боли, разочарования и недоверия. Хныкал он уже не переставая и взвизгивал все чаще. Потом вдруг заковылял вверх по лестнице, свесив вдоль тела бесполезную руку и оставляя за собой кровавую дорожку. Грохнув напоследок дверью, он исчез.
Глянув на меня сверху вниз, Человек в Белом затушил сигарету о подошву и аккуратненько бросил окурок на пол. Потом сунул в тонкие губы новую сшарету, извлек зажигалку и прикурил, взмахнув рукой, точно птица лапкой. Я начал жалеть, что Кудзима не поджег всю шарашку, потому что вдруг стало зверски холодно. Я немного потрясся и постучал зубами, а потом медленно потеплело, как будто солнце явилось из-за туч. Я закрыл глаза, тело мое словно плыло в мягком течении, тихо скользя по глубокой темной реке. Где-то вдалеке открылась дверь, по ступенькам застучали шаги. Я услышал свое имя и увидел, что надо мной стоит Афуро, широко распахнув глаза в темноте. А за ее спиной на картонном ящике сидел Человек в Белом, закутавшись в кокон из дыма, но девчонка его так и не увидела.
