Настя, от греха подальше, подбежала к двери.
- Что с вами?! – Не понимал профессор.
- Что с вами, я бы хотела спросить?! Может, здесь и принято раздеваться из-за каждой отметки, но, простите, мне пора!
И без того естественно красный Аркадьев покраснел еще больше:
- Потрудитесь объяснить, я что-то не понял…
- Вы попросили, чтобы я открыла что?!
- Зачетку.
- Щёлку!!
- Не может быть. Вы за кого меня приняли? Черт, кажется, я вас застращал. Приношу свои извинения, но вам послышалось. Я такого сказать не мог.
- Неужели? - не верила Настя.
- Голубка моя, - захихикал Аркадьев, - Я импотент.
- Вы надо мной смеетесь?
- Да, да, да! - продолжал веселиться профессор: - Ой, чего только не услышишь! Идите сюда, давайте зачетку!
- Не может быть.
- Что не может? Я им-по-тент. Вы о таких слыхали?
Настя молча вернулась к столу и положила перед повеселевшим изувером зачетную книжку.
- Я не занимаюсь сексом. - Профессор расписался в графе "Зарубежная литература": - Я никого не трахаю - меня никто не трахает. А постращать люблю. Ни одной юбки не пропускаю. Ничего не могу с собой поделать. Много ем, читаю, пробую исправиться, а результат один и тот же… Берите вашу зачетку, идите с богом.
- Тройка? - спросила Настя.
- Пятерка, вы ее выстрадали.
- Спасибо.
Перед тем, как выйти, Настя остановилась в дверях:
- Вы знаете Кобру? - спросила она.
- Африканскую? - улыбнулся Аркадьев.
- Ну, я, короче, должна была сказать: там очень грязно...
- В щёлках? - Он подмигнул. - Со змеями?
- Да, - ответила Настя. - До свиданья.
- Салют!
Покинув аудиторию, которая за полных два часа превратилась в настоящий зал закрытого судебного заседания, Настя пошла по еле освещенному коридору в сторону главной лестницы и неожиданно почувствовала, что за ее спиной кто-то есть. Замедлив шаг, она стала гораздо осторожнее наступать на иглы каблуков и прислушиваться.
Точно!
- Не оборачивайся! - попросили ее в затылок, - застрелю.
"Это он, больной!!" - Она смотрела прямо перед собой.
- Я не очень стильно выгляжу, - объяснил Вадик. - Так что, пока не надо сюда смотреть. Время еще не пришло.
- Что еще?
- Шагай, шагай.
- Зачем? - Она остановилась. - Что тебе не понятно? У меня нет твоих денег!
- Не в деньгах счастье, любовь моя.
- Я тебе не любовь твоя, ну, как это еще объяснить?!
- Не оборачивайся.
Дверь аудитории скрипнула, из зала суда вышел профессор Аркадьев с удовлетворенной улыбкой на красном лице. Свое он получил сполна. Чтобы не мешать делам сердечным, профессор быстро проплыл мимо молодой пары, на прощанье махнул любимой студентке рукой и исчез из поля видимости.
- Ну, зачем ты пришел? - пролепетала Настя.
- Надо побазарить.
- Пойми: не о чем нам больше базарить.
- Не понял? Мы разве не забили стрелку?
- Какую еще стрелку?
- Ну, мы же договаривались о свидании - да? - только чтобы ты и я...
- Когда?
- Вообще. Только ты и я. Никого, кроме нас. Ты же зачем-то сюда пришла.
- Я здесь учусь.
- И я, и я хочу учиться, подснежник, - а как же? - не серым же помирать.
- Что ты делаешь?!
- Шагай, шагай! - Вадим подтолкнул девушку стволом револьвера: - Вон туда.
- Я туда не пойду, там темно!
- Шагай, шагай.
- Я сейчас закричу.
- Не закричишь. Не оборачивайся! Шагай! - Он поковылял следом за девушкой.
Так и не позволив Насте увидеть свою разбитую физиономию, Вадим завел ее в кромешный темный угол на третьем этаже и разрешил смотреть куда угодно. Он знал, что дева не увидит здесь собственного носа, не говоря уже об его обгрызанном ухе, нескольких фингалах под глазами или опухшей правой руке.
Настя, действительно, ни черта не могла разглядеть. Ей "не светило Солнце, не пели херувимы..." – тут даже не горело ни одной лампочки. Почувствовав на запястье холодное прикосновение его лапы, она оцепенела:
- На что ты рассчитываешь?
- На то, что мы будем вместе учиться, да? Глубже изучим друг друга, - заплетаясь, произнес. Вадик. Поймем, познаем, опять станем как одна семья...
"Господи, он же вдрабадан!" - поняла Настя.
С этого момента она решила придерживаться тактики беспрекословного согласия - уж очень не охота было оставаться здесь, в углу, на третьем этаже филфака до прихода утренних уборщиц, с пулей в голове.
- Хорошо, - согласилась Настя.
- Что хорошо, любовь моя? А? Будем учиться?
- Да, Вадик, все хорошо.
- Все хорошо, - вдумчиво повторил он во мраке. - Мы научимся любить друг друга, прощать, да?
- Разумеется.
- Не обманывать...
- Научимся.
- Не искать того, что нам не принадлежит, и хранить то, что у нас есть...
- Да-да.
- Хорошо… Хорошо. А Миня - слышь? - что это он? Где он сейчас? Он что, с нами собирается учиться?
- Как-кой Миня?
- Ну, козел с той визитки.
- Какой визитки?
- А которую ты потеряла. Наш Миня, ты что, его видела?
- Где? - Спина у Насти чудовищно взмокла, руки тоже. Пульс как у спортсменки.
- Не знаю. Это я у тебя должен спросить, где. Он же меня продал. За тридцать кусков, прикинь?
- Тот, что директор "Кобры"?
- Да никакой он, в жопу, не директор. Он тебе пургу нагнал, а ты повелась как ребенок. У Мини ж ни хрена за душонкой - одни долги. Директор, блин! Этих директоров сейчас как мух не перебитых - через полгода всех на навоз изведут. Директор, нах! А у меня скоро будут миллионы - слышишь? - все будет: Италия, Рим, Палермо, - все у твоих ног, я же обещал. Э, ты мне веришь или что?!
- Да-да, верю.
- Хорошо, - вновь протянул он. - Очень хорошо. А я почему-то вдруг подумал: может, не верит? Может, считает меня за барана вонючего?
- Да что ты, Вадик!
- Веришь, да?
- Конечно.
- Не считаешь, нет?
- Нет, Вадик, нет, ни в коем случае!
- Хорошо. А то ведь без тебя... без тебя мне ж никак, любовь моя. Без тебя я черт знает что. Слышишь?
- Да-да.
- Без тебя я только летаю над землей, и все. Ничего у меня без тебя не получается. Летаю, блин... А земля близко-близко. Я все пытаюсь поставить ногу, застолбиться, а она не ставится, скользит. А почему? А потому что без тебя. Постоянно не хватает двух-трех миллиметров, какой-то мелочи. Скользит, и все. Вниз уходит, проваливается. Проклятье! Всегда надо, чтобы было за что зацепиться, да? Вот, хотя бы, твоя рука, клочок земли, один взгляд, одно движение, - много не надо, - грамм любви, капля нежности… А ты говоришь, в деньгах счастье! Без тебя, любовь моя, мне не надо никаких денег, без тебя я никто, нигде... Короче, будем учиться вместе, или что? - вспомнил он.
- Да, Вадим.
- А…, хорошо. Я доказал тебе, что я есть, что я должен быть, да?
- Более чем, - вздохнула Настя.
- Вот и все, что требовалось доказать. Смотри: твоя рука в моей руке, и тебе из нее никуда: ни туда, и не сюда. Значит, я существую?
- Существуешь, существуешь.
- Значит, все начинается сначала, да, любовь моя? История любви, круг первый?
- Ну, не знаю, наверно.
- Наверняка. Я, знаешь, что тут понял? Настоящее всегда прячут там, где начало, - я видел. Первый поцелуй, первая любовь, - разве это можно променять на то, что будет потом? Я хочу родиться и начать сначала. Завтра - ты слышишь, подснежник? - завтра я это сделаю. Завтра я буду стоить столько, что ты обалдеешь и сама бросишься ко мне на шею, - мне больше не придется ставить между нами "Кобру". Не смотри на то, что сегодня, еще рано - завтра будет в сто раз круче. Сегодня я сделаю всех, кто нам мешал быть вместе, а завтра... Может, ты опять не веришь, думаешь, я лапшу вешаю?
- Верю, почему… - согласилась Настя, от которой уже поднимался дым.
- Хорошо, - одобрил Вадик, - Ты должна верить. Без веры ты не будешь стоить рваного рубля. Так что, поверь: сегодня я отоварю всех, кто был со мной не согласен. Патронов хватит. Всех положу на сковородку, блин, всех приготовлю. Завтра посмотришь. Это будет завтрак. Ты только... только не вставай поперек меня, подснежник, и тебе будет хорошо.
Вадим надолго умолк.
- ... Что еще? - спросила шепотом Настя.
- А пока все. Не вставай, и все, ясно?
- Ясно.
- Вот. А так, ступай. Иди, любовь моя!
Пальцы парня, стиснувшие запястье девушки, наконец, разжались. Она была свободна.
- Я что, пойду? - неуверенно прошептала Настя.
- Ага. Извини, но мы не прощаемся.
Так и не увидев того, кто ее стращал в темном углу, Натя отправилась по коридору в направлении света от главной лестницы.
- Я всегда с тобой, - полетело ей вслед, словно из трубы: - Не расслабляйся.
15
Продавец ликероводочного ларька на станции метро «Проспект Просвещения» Михаил Эдуардович Яновский в десять часов вечера переоделся в малиновый пиджак и уже готовился закрывать заведение, как вдруг в окошко заглянула побитая морда с залепленным ухом: она оглядела клетку, самого продавца и сказала:
