— Мне нужно лишь одно: быть уверенной, что ты любишь меня всем сердцем и что никакая другая привязанность — ничего из твоего прошлого — никогда не встанет между нами.
— Я клянусь тебе всем, что есть в мире святого! Если ты хочешь спросить меня о чем-нибудь, о чем угодно, — спрашивай, и я отвечу со всей прямотой… только…
— Только?..
— Только если ты действительно в силах простить меня, не лучше ли нам начать совместную жизнь с чистого листа, не оглядываясь в прошлое?
Феликс встал, подбросил топлива в камин и вышел из гостиной, пробормотав что-то насчет хозяйки и завтрака. Неподвижно глядя на раскаленные докрасна угли, я осознала, что он не сказал мне ничего такого, о чем я не догадывалась бы. Но буду ли я больше уверена в его любви, если узнаю все о каждой женщине, которую он обнимал когда-либо? Разве не будет это знание мучить меня, сколь бы я ни старалась от него отрешиться? И не кончится ли дело тем, что при каждом поцелуе, каждом объятии я стану ревновать, представляя на своем месте другую?
Один уголек с треском рассыпался, выбросив сноп искр, мгновенно погасших.
— Ты прав, — промолвила я, когда тень Феликса упала на диван. — Давай начнем все с чистого листа.
Феликс предупредил, что первая близость может сопровождаться болезненными ощущениями. Наслушавшись расхожих разговоров о греховности и постыдности плотского сношения, я смутно предполагала, что все должно происходить в полной темноте, но мы не стали гасить свечи, и он овладел мной столь нежно, столь бережно, что я почти не почувствовала боли. Мы занимались любовью до рассвета (теперь я понимаю, почему это называется «заниматься любовью»), причем с таким самозабвением, с такой ненасытной страстью, что я опасалась, как бы нам не разбудить хозяйку стонами и криками. Супружество между людьми, истинно любящими друг друга, сродни тайному обществу (и вы с Годфри к нему принадлежите): как можно стыдиться такого наслаждения, такого экстаза тела и души, такой любви, переполняющей сердце?
Мы проснулись в объятиях друг друга и выехали в Белхавен, окрыленные счастьем. Я никогда прежде не видела столь прекрасных пейзажей, столь ярких и сочных красок. Все вокруг — пение птиц, ароматы цветения, соленый запах моря — дышало жизнью, как в первый день весны после долгой, унылой зимы, но в гораздо большей степени.
Сам коттедж просто превосходен: он стоит всего в сотне ярдов от берега и скрыт от соседних домов густой рощей. По утрам к нам приходит женщина из деревни, а все остальное время мы предоставлены друг другу и можем делать все, что душе угодно. Феликс умеет заваривать чай и жарить бифштексы; вчера мы ужинали в постели хлебом с сыром, мясными консервами и кексом — и остались премного довольны.
На сем заканчиваю: мы собираемся сходить в деревню, чтобы отправить письмо с вечерней почтой. Я не решаюсь перечитать написанное и успокаиваюсь лишь мыслью, что на твоем месте я бы хотела знать все. Если отец не найдет нас здесь, мы с Феликсом поженимся (мне только сейчас пришло на ум упомянуть об этом, поскольку у меня такое чувство, что мы уже женаты) в понедельник, четвертого июня, в Данбаре. Мне бы очень хотелось, чтобы вы с Годфри были свидетелями при бракосочетании, но вам долго добираться, и, возможно, ты считаешь… нет, я должна гнать прочь подобные мысли, иначе смалодушничаю и порву письмо, вместо того чтобы снести в почтовую контору. Можно ли будет нам приехать в Неттлфорд в ближайшее удобное для вас время после четвертого числа? Мне не терпится поскорее обнять тебя, и в самом скором времени я напишу еще. Не тревожься за меня, дорогая кузина: я безмерно счастлива.
С любовью к тебе и милому Годфри,
твоя любящая кузина
Розина
Керкбрайд-коттедж,
Белхавен
Среда, 23 мая 1860
Дорогая Эмилия! Читая твое письмо, я пролила столь обильные слезы радости, что Феликс испугался, уж не стряслась ли какая беда. Что значат для меня твои исполненные любви слова, я не сумею выразить словами, покуда не заключу тебя в объятия девятого июня. Да еще знать, что Лили благополучно устроена на Тэвисток-сквер… поистине чаша моего счастья переполнилась.
Мы прожили здесь уже девять дней, не имея ни малейшего повода для тревоги. О нашем местонахождении не знает никто, кроме поверенного Феликса, мистера Карбертона, которому велено писать до востребования в почтовую контору Данбара. Выронив письмо от него в ходе драки с Нейлором, Феликс посчитал необходимым написать мистеру Карбертону, дабы объяснить причины нашего побега и предупредить, что ни одному слову моего отца нельзя верить. Если отец появится у него в конторе, мистер Карбертон должен сообщить, что мы скоро поженимся, но ничего более.
Феликс также счел нужным написать своему брату, хотя Эдмунд не одобрит наш брак: он твердо держится мнения, что Мордаунтам нельзя жениться. Эдмунд по-прежнему резко возражает против продажи Треганнон-хауса, невзирая на заверения Феликса, что вырученная сумма будет поделена между братьями поровну, — со стороны Феликса это тем более великодушно, что он был вынужден войти в долги под залог своей доли и сейчас с великим нетерпением ждет, когда придут бумаги о купле-продаже. Письмо пойдет через руки мистера Карбертона, поскольку Феликс не хочет, чтобы Эдмунд знал о нашем местонахождении, пока мы не сочетаемся браком.
Но это единственное облачко, омрачающее нашу радость, и бóльшую часть времени мы его даже не замечаем. Погода здесь стоит теплая и солнечная; совершая прогулки вдоль берега, мы проходим по нескольку миль, не видя нигде поблизости ни одного человека. Последние ужасные дни на Портленд-плейс уже кажутся далеким кошмарным сном, лишь изредка у меня случаются странные приступы суеверного страха, когда мне приходится щипать себя за руку, дабы удостовериться, что я не сплю — что я действительно свободна и счастлива сверх всякой мыслимой меры. Феликс обладает просто поразительной жизненной энергией: он спит всего по нескольку часов в сутки, и очень часто, просыпаясь среди ночи, я вижу, как он сидит за столом при свече, торопливо записывая стихи собственного сочинения или глядя на звезды. А услыхав мое шевеление, он оборачивается ко мне с таким восторженным лицом, что сердце мое заходится от радости. В голове у него постоянно роятся идеи, и зачастую мысли скачут с такой быстротой, что я не поспеваю за произносимыми им словами, но мне кажется, я всегда понимаю общую музыку речей, хоть и пропускаю отдельные слова. Феликс мечтает найти или даже основать сообщество (похоже, несколько таких есть в Новой Англии), основанное на принципах любви и уважения к ближнему, — братство по духу, как он выражается, где женщины уравнены в правах с мужчинами и все имущество общее. В моих глазах он истинное воплощение человеческого духа: пылкий, страстный, полный любви и радости жизни.
До встречи девятого июня. Феликс шлет тебе горячую сердечную благодарность за приглашение и разделяет со мной надежду, что вы с Годфри пребываете в добром здравии.
Твоя любящая кузина
Розина
Керкбрайд-коттедж,
Белхавен
Пятница, 25 мая 1860
Дорогая Эмилия! Увы, я сглазила наше счастье. Вчера утром мне неможилось, и я осталась дома, когда Феликс пошел в Данбар узнать, пришли ли бумаги о купле-продаже. Он вернулся мрачный, с огорчительным письмом от мистера Карбертона, в которое было вложено еще более неприятное письмо от Эдмунда. Оказывается, в утро нашего побега мой отец отправился прямиком в полицейский участок Мэрилебона и получил постановление об аресте Феликса за насильственное похищение и оскорбление действием. Потом он ворвался в контору мистера Карбертона и грозно осведомился, где мы находимся. Разумеется, мистер Карбертон ничего не знал о происшедшем (письмо от Феликса пришло только в пятницу), однако он не на шутку встревожился и написал о визите моего отца Эдмунду в Треганнон-хаус. Ответ Эдмунда гласил:
Любезный брат! Я давно потерял надежду, что ты откажешься от распутного образа жизни, но мне и в голову не приходило, что ты способен учинить такое безобразие. Похитить наследницу (даже если она уехала с тобой добровольно, это все равно похищение) и избить преданного слугу, пытавшегося защитить ее честь, — это деяния столь гнусные, что мне остается лишь предположить и почти надеяться, что ты напрочь лишился рассудка. Я письменно снесся с мистером Вентвортом, чей гнев не утолило бы даже зрелище твоей казни, и умолял его о единственной милости, о какой мог умолять: чтобы тебя посадили в заточение как душевнобольного, а не как опасного преступника. Но он непреклонен и заявляет, что не успокоится, покуда не упрячет тебя в Ньюгейтскую тюрьму.
Тем не менее у тебя еще остается слабый шанс избежать позора тюремного заключения. Тебе надлежит сейчас же устроить возвращение глупой девицы в отцовский дом, если только ты еще не соблазнил ее (что, скорее всего, произошло). Коли мистер Вентворт откажется принять блудную дочь обратно, нам придется назначить ей содержание. Не вздумай, однако, отправиться вместе с ней в Лондон, но незамедлительно возвращайся домой. Мейнард Стрейкер любезно изъявил готовность приехать по первому зову и обследовать тебя. Если он признает тебя невменяемым — а я нисколько не сомневаюсь, что так оно и будет, — мы объявим тебя процессуально недееспособным и заточим здесь, в Треганнон-хаусе.
