В конце концов я прямо в одежде улеглась в постель и плотно закуталась в прохладные одеяла. Спустя несколько минут дрожь отпустила меня, и я погрузилась в тревожную дремоту, от которой, вздрагивая, пробуждалась всякий раз, когда били часы или птичьи коготки стучали по наружному подоконнику. Потом я забылась более глубоким сном и спустя неопределенное время проснулась от стука в дверь.
Я в панике отбросила в сторону одеяла, гадая, давно ли Феликс ждет под дверью, и только на полпути к лестничной площадке меня осенило, что ведь это может быть и не Феликс вовсе.
Стук не повторился. Я на цыпочках вернулась в спальню, опустилась на четвереньки подле кровати и подползла к окну. Юбки громко шуршали по ковру — или то внизу хрустел гравий под чьими-то ногами? Очень медленно я подняла голову.
У каменной стены, в каких-нибудь в десяти ярдах от дома, стоял человек, пристально смотревший прямо на меня, — во всяком случае, мне так показалось. Коренастый, крепко сбитый мужчина, в серовато-коричневом сюртуке, похожем на форменный, из бокового кармана которого торчала фуражка. Череп совершенно лысый и бугристый, обтянутый бледной кожей, блестевшей, как полированная кость. Левую щеку пересекал синевато-багровый шрам, тянувшийся от виска до нижней челюсти и проходивший в опасной близости от глаза.
Я замерла на месте, боясь шелохнуться. Мужчина стоял с таким видом, словно имел полное право здесь находиться; взгляд его бегло скользил по окнам, но постоянно возвращался ко мне, обдавая холодом, почти ощутимым физически: на меня будто веяло сквозняком из щелей оконной рамы. Наконец мужчина повернулся и зашагал прочь, но, прежде чем скрыться за деревьями, обернулся и еще раз пристально посмотрел на окно спальни.
Заметил ли он меня? Он повернул налево, словно намереваясь обогнуть рощу и выйти на Эдинбургскую дорогу, но, вполне возможно, он притаился за деревьями в ожидании, когда я покажусь на глаза. В любую минуту с противоположной стороны к коттеджу мог подойти Феликс, не подозревающий об опасности.
Если его еще не схватили.
В прихожей начали бить часы, и я испуганно вскочила на ноги, не сразу сообразив, что это за звуки. Если мужчина все еще наблюдает за домом, теперь он меня точно увидел. Пять вечера. Феликс отсутствует уже почти четыре часа.
Однако, если бы Феликса уже взяли под арест и мужчина таки заметил меня в доме, полицейские сразу взломали бы дверь. Но ничего не происходит, а значит… Мысль потонула в волне паники, но я уже хорошо понимала, что это значит. Единственная надежда спастись — выскользнуть сейчас через кухонную дверь, пробраться через рощу окружным путем и молить небо, чтобы я успела найти Феликса раньше их.
За окном никого не было видно. Я подошла к шкафу, трясущимися руками надела плащ и башмачки на низком каблуке и спустилась по возможности быстрее и тише.
Найдется ли в доме какое-нибудь подобие оружия? Ничего более грозного, чем кочерга, мне на ум не пришло, а одной мысли о человеке со шрамом хватило, чтобы я отказалась от намерения вооружиться. Низко над рощей висело расплывчатое серое облако; позади дома я тоже не увидела ни души, но за деревьями могло прятаться сколько угодно людей.
Ничего не поделаешь. Я отодвинула засов и подняла щеколду. Тишину нарушал лишь бешеный стук моего сердца. Медленно, дюйм за дюймом, я приотворила дверь — только бы петли не скрипнули! — и выглянула в щель. Никто не выскочил из-за деревьев, но пол под ногами повел себя очень странно: покачнулся, потом закружился. Дверная ручка выскользнула из пальцев, и меня поглотила тьма.
Очнулась я, лежа щекой на холодном камне и ощущая тяжелое биение в висках. Несколько секунд я не могла понять, где нахожусь, сознавала лишь, что валяюсь на каком-то пороге и что-то врезается мне в голени. Сколько времени я пролежала здесь? Дрожа всем телом, я с трудом поднялась и осмотрелась по сторонам.
Ни звука, ни шевеления в заросшем саду и сумрачной роще за ним. Держась вплотную к стене, добралась до угла дома и осторожно выглянула. По-прежнему никого, только низкая каменная ограда да луг за ней. В двадцати ярдах от меня, за полосой кустистой травы, начиналась роща.
Земля была вся в кочках и сплошь устлана палой листвой, поэтому приходилось смотреть под ноги. Пять шагов, десять. До рощи оставалось всего ничего, когда вдруг слева от меня раздался крик: «Стой!»
Я бросилась бегом, наступила на подол плаща и упала. Услышав приближающиеся шаги, я неловко вскочила, в отчаянии повернулась к своему преследователю — и увидела перед собой Феликса.
— Розина! Бога ради, что стряслось?
Я сбивчиво рассказала о подозрительном субъекте, но Феликс, к моему удивлению, ничуть не встревожился.
— Он был один, говоришь? И ты никогда прежде его не видела?
— Да, но…
— Значит, он понятия не имел, кто ты такая. Я тут поразмыслил на обратном пути и сообразил, что они прислали бы кого-нибудь, кто может тебя опознать: Нейлора, к примеру. Даже твой отец побоялся бы похитить не ту женщину. А теперь пойдем в дом, дорогая, ты вся дрожишь и бледная как полотно.
— Ах, Феликс, ты не понимаешь, они могут вернуться в любую минуту…
— Они не появятся здесь, любимая, потому что не знают, где мы. Во время наших прогулок никто за нами не следил, я уверен. Ты переволновалась — по моей вине, мне не следовало тебя расстраивать — и вдобавок неважно себя чувствовала. Твой человек со шрамом, невзирая на зловещий вид, скорее всего, был безобидным путником, нуждавшимся в воде или пище. И не забывай, ты крепко спала: стук в дверь вполне мог тебе присниться — и даже сам подозрительный незнакомец.
Не обращая внимания на мои возражения, Феликс отвел меня в дом и уложил в постель так ласково и сноровисто, как сделала бы Лили. Только когда он разжег камин и принес мне бокал глинтвейна, я наконец спохватилась и спросила, как у него все прошло в Данбаре.
— Превосходно, моя дорогая. Врач поначалу впал в легкое замешательство, но после пятнадцатиминутной беседы охотно согласился выдать мне заключение. Потом, пока я разыскивал нотариуса, я вдруг подумал про свое завещание, которое подписал по настоятельному совету Карбертона через несколько дней после смерти отца, — согласно ему все мое имущество переходит к Эдмунду как ближайшему наследнику; бедный Хорас лишен права вести свои дела. Тогда вместо нотариуса я нашел стряпчего — некоего мистера Макинтайра, чья контора расположена на Касл-стрит, далеко от почты, — и он составил новое завещание, по которому все поместье отходит к тебе. Составлено оно «в преддверии брака», как выражаются юристы, и вступит в силу лишь после того, как мы поженимся.
— Но ты же обещал поделиться с братьями, милый! Это несправедливо по отношению к ним — даже по отношению к Эдмунду, сколь бы отвратительно он себя ни вел.
— Ну, в известном смысле дело именно в нем. Как только документ был заверен подписями и скреплен печатью, я написал брату о новом завещании, но копию оного не приложил и имени стряпчего не назвал. Таким образом, до продажи поместья и раздела вырученных денег моя смерть будет крайне невыгодна Эдмунду.
— Феликс… ты боишься, что он попытается тебя убить?
— Нет, но это покажет брату, что своими угрозами он ничего не добьется. Это — и заключение о моем психическом здоровье, которое я отослал Карбертону вместе с распоряжениями насчет сделки. Одна копия завещания осталась в сейфе мистера Макинтайра, другая будет храниться у тебя. А теперь тебе надо поспать, и пообещай мне, что никакие незнакомцы со шрамом тебе во сне не привидятся. Мы бы не задержались здесь ни минутой дольше, если бы я думал, что нам грозит хоть малейшая опасность.
Успокоенная уверенностью Феликса (и, вне сомнения, горячим глинтвейном, допитым до последней капли по его настоянию), я согласилась, что человек со шрамом вполне мог мне присниться, и сама почти поверила в это ко времени, когда погрузилась в сон.
Сейчас почти полдень пятницы. Я опять дала волю перу, но не нарушу своего обыкновения поступать так, как хотела бы, чтобы поступала ты на моем месте (вернее, писать так, как хотела бы, чтобы писала ты). Я все еще остаюсь в постели по настойчивой просьбе Феликса, по-прежнему с головной болью и общим недомоганием, но всего лишь с парой царапин и синяков, свидетельствующих о вчерашнем приступе паники. Мой возлюбленный винит себя, что поспешил вернуться домой, все еще пребывая в расстройстве чувств из-за письма Эдмунда, когда прежде следовало успокоиться. А мне, со своей стороны, ужасно стыдно, что я впала в такую панику при виде безобидного незнакомца. Через десять дней мы благополучно поженимся, и девятого июня, даст Бог, я наконец обниму тебя.
С любовью к тебе и милому Годфри,
твоя любящая кузина
Розина
Керкбрайд-коттедж
