Так подумал внедренный в отряд боевиков Тромбон.
И ошибся… Как минимум в одном из своих предположений…
Картинка была в точности такая, как на пачке папирос без фильтра, — были уходящие куда-то в самое небо горы и был одинокий, скачущий по узкой горной тропе на вороном коне черный всадник. Не было только надписи «Казбек» и предупреждения Минздрава о вреде курения для здоровья. Всадник погонял своего коня, мелкие камни горохом сыпались из-под копыт скакуна в бездонные пропасти, где бурлили и пенились быстрые горные реки, бурка развевалась на ветру, а на заднем плане ослепительно сияли освещенные солнцем шапки далеких ледников.
Однако при ближайшем рассмотрении картинка теряла романтический флер папиросного пейзажа — конь оказывался полудохлой клячей, всадник — одиннадцатилетним мальчишкой, бурка — буркой, но слежавшейся и дырявой, и только далекие заснеженные вершины были такими, какими должны быть — ослепительно белыми и заоблачными.
Мальчик доскакал до места и спрыгнул с коня, встав на открытое место, чтобы его было хорошо видно.
Через несколько минут из-за ближайшего дерева навстречу ему шагнул бородатый мужчина в камуфляже, с автоматом на боку.
Мальчик подошел к нему и сказал:
— Сахид велел передать, что все готово…
Бородатый мужчина кивнул и, развернувшись и ничего не сказав, шагнул в заросли.
Мальчик вскочил на коня, ткнул его в бока пятками и поскакал…
Его темный на фоне гор силуэт удивительно напоминал картинку с пачки папирос «Казбек». Только на этот раз всадник на фоне гор был «неправильный», был в зеркальном отражении, потому что скакал назад…
Этот одиннадцатилетний мальчик был не просто мальчиком, а был связником между партизанами и подпольщиками. Вроде Коли Мяготина и других пионеров-героев, боровшихся за освобождение своей страны от немецко-фашистских захватчиков.
Только было это не тогда, а теперь, не там, а здесь, звали мальчика не Коля, а иначе, а захватчиками были не фашисты, а внуки и правнуки тех самых пионеров-героев. Все остальное было в точности так же — глухие, не известные врагу лесные тропы, ветки деревьев, хлещущие по телу и лицу, блокпосты и патрули на дорогах, окрики «Стой! Стрелять буду!», страх, леденящий сердце, торопливые выстрелы вдогонку, свист пуль и превозмогающее страх горячее желание помочь своему народу пусть даже ценой своей жизни.
Те же декорации…
Те же реплики…
Те же самые мотивы героев…
От несчастий не застрахован никто. Но более всего люди, ведущие активный образ жизни, связанный с физическими нагрузками на свежем воздухе. Например — партизаны. Чаще всего их здоровье подрывают осколки мин, гранат и артиллерийских снарядов, автоматные и пулеметные очереди, но, случается, они получают «мирные» увечья, поскользнувшись на мокром камне или неловко перепрыгнув через препятствие.
Проще всего было бы вывихнуть ногу… Хотя это может вызвать подозрения. Кроме того, вывих могут вправить здесь же, на месте, задержав выход группы на несколько дней.
Нет, это не вариант…
Только если сломать!
Сломать-то можно, но без гарантии, что нога или рука правильно срастутся. То есть можно на всю жизнь остаться хромоногим калекой. Чего не хотелось бы…
А что, если пищевое отравление? С поносом на задание точно не пошлют. Но понос штука проходящая и может помочь, лишь если знать точное время начала операции. А поносить неделю подряд ему не дадут.
Остаются «внутренние болезни»…
Через два дня у одного из партизан резко подскочила температура. Он метался в ознобе и кричал во сне. Любому было понятно, что это больше чем простуда и что больной нуждался в срочной «госпитализации».
Ему вкололи антибиотики, положили на носилки, укрыв одеялом, и тайными тропами понесли через перевалы туда, где ему могли оказать квалифицированную медицинскую помощь. Ведь чеченцы своих в беде никогда не бросают…
Заподозрить в болезни умысел никто не мог.
Хотя болезнь случилась очень не вовремя, буквально за несколько дней до начала важной, в тылу русских, операции. И в команде террористов была произведена замена — вместо выбывшего по болезни боевика на поле брани вышел другой…
Тот, кто должен был умереть вместо него…
Вместо Аслана Салаева…
И вовсе Аслан Салаев не был никаким Асланом Салаевым.
Не был Степаном Емельяновым.
И не был уроженцем села Разливы Костромской области.
Хотя в селе Разливы бывал, чтобы представлять, как оно выглядит, в какой речке он, будучи пацаном, купался, из каких садов яблоки воровал и в какой школе учился.
На самом деле он родился совсем в другом месте — родился в Тобольске, где при рождении был наречен Сергеем. Папу его, от которого он унаследовал отчество, звали Алексей, а фамилия его была Матушкин. Соответственно в метрике он значился как Сергей Алексеевич Матушкин. И в школьном аттестате тоже. И в дипломе об окончании военного училища.
А вот потом у него стали появляться другие фамилии, так как Сергей Алексеевич Матушкин стал военным разведчиком. Таким же, как Виктор Павлович. Но иного, чем Виктор Павлович, масштаба. Потому что тот трудился «в поле», а Сергей в Главном разведывательном управлении. В том самом ГРУ.
Впрочем, у «поля» ему тоже пришлось хлебнуть, причем по самую фуражку. Закончив общевойсковое военное училище, он вдоволь наползался в тыл условного противника, которого изображали армейские подразделения, внутренние войска и кто только не изображал. Это было трудно, но интересно — обойти расставленные на твоем пути засады и дозоры, обмануть противника, уйти от него, оторваться, отправить по ложному пути и, прорвавшись через «колючку» и минные поля и ткнув охрану «мордой в пол», уничтожить объект, который считался неприступным.
Тем более что эта война была понарошку и он знал, что «убьют» его условно и что после того, как его «убьют», противник организует ему и его бойцам теплый прием, баньку, стол и койку. Такие были «игры» — для настоящих мужчин.
Он «играл» хорошо, потому что несколько раз он брал призы командующих округами, где его подразделения всегда были на самом хорошем счету. Наверное, поэтому его заметили и двинули на повышение, предложив должность в «груше».
Что это за «фрукт» такой, он знал — все знали и все туда стремились попасть. Потому что это было престижно. «Груша» для них была как министерство для периферийного чиновника или «Большой» для танцовщика провинциального театра оперы и балета.
Правда, «золотых» гор ему не обещали, все «горы» остались там, в прошлом, превратившись в «кучки». Современные гэрэушники получали меньше рядового работника частного охранного предприятия, так что на деньги рассчитывать не приходилось. Но зато он мог перебраться из далекого военного городка, где даже невест не было, аж в саму Москву.
И он собрал чемоданы.
Вернее, один чемодан, потому что обрасти вещами еще не успел.
Год к нему присматривались, а потом предложили «интересную работу». «Интерес» заключался в том, что на этот раз он имел шанс «поиграть» в войну всерьез — то есть без баньки, стола и койки после своей героической, на поле брани, «смерти». А с перспективой залечь в сыру землицу на всю оставшуюся жизнь. Так что тут было о чем поразмышлять. На что ему дали время. Сутки.
Умирать не хотелось. Даже в ранге разведчика. А жить было непонятно как. И где… Отказавшись от «лестного» предложения, он попадал в черные списки, автоматически лишаясь перспектив продвижения по службе, и мог смело выбрасывать на помойку маршальский жезл из своей походной сумки. Он, наверное, сможет остаться в армии, но, скорее всего, должен будет вернуться в часть, где примет, в лучшем случае, роту. И, черт с ним, он бы вернулся, но его жена вряд ли. За год жизни в Москве, где невест в отличие от военного городка — пруд пруди, он успел жениться на такой же, как он, лимитчице, которая ни в какую тайгу ехать не согласится. Не для того она из своей Вологды выбиралась, чтобы еще дальше Вологды ехать!
А ему командование в качестве компенсации за риск и нищенское денежное содержание пообещало предоставить в столице служебную квартиру, которая по истечении нескольких лет перейдет ему в собственность. Что тоже деньги. Прописка. И возможность стать полноценным москвичом. Поэтому его молодая вологодская жена была обеими руками «за». Не зная, за что руки поднимает, — думала, за штабную, в арбатском округе, непыльную работенку.
Он согласился. В конце концов его ведь не пилотом в эскадрилью камикадзе приглашали. Профессиональный риск, конечно, здесь присутствовал, но не намного больший, чем если бы его в Чечню пехотным офицером направили в батальон, которым предполагалось выиграть первую войну.
