Они займут оборону возле носилок, расползутся, забираясь за камни, и будут ожесточенно отстреливаться, защищая человека, который сам себе помочь не может. Потом у них кончатся патроны, а противник подтянет свежие силы, и тогда они бросятся на него с кинжалами, чтобы умереть как мужчины. Или, обнявшись, бросятся в пропасть, чтобы не попасть в плен. И умрут все до одного. Как умирали их обложенные войсками генерала Ермолова предки, которые предпочитали смерть неволе! Из-за раненого… которого могли бы бросить и спастись… Но никогда не бросят, потому что это несмываемый позор — бросить своего, нуждающегося в твоей защите соплеменника. И не только раненого, но даже убитого, над телом которого будет глумиться враг.
Чеченцы никогда не бросают своих — ни живых, ни мертвых, они вытаскивают их, даже если при этом гибнут сами! Потому что так велит им их честь, так требует закон гор!..
Четверо обросших, в черном от пота камуфляже мужчин несли носилки, забираясь все выше и выше, забираясь на перевал.
Шаг…
Шаг…
Шаг…
Четыре обросших, уставших чеченца спасали «брата», не зная, что спасают предателя. Вернее, не предателя, а шпиона. Еще вернее — внедренного в их отряд разведчика. Они спасали его лишь для того, чтобы он, выздоровев, навел на них войска, которые уничтожат их.
Они рисковали жизнями ради того, кто менее всего этого заслуживал. Ради чужого, который прикинулся своим!
Шаг…
Шаг…
Лежащий на носилках больной обливался потом, стонал и периодически терял сознание. Но, даже находясь в бреду, он помнил, кто он такой есть, и даже в бреду вспоминал не свое прошлое, а чужие для него имена, населенные пункты и события не своей, а чужой, выдуманной жизни, которая в точности соответствовала вызубренной им легенде…
Шаг!..
Четыре «чеха», напрягаясь, из последних сил, рискуя сорваться в пропасть, угодить под камнепад или пули врага, спасали — врага… Который оказался здесь единственно для того, чтобы, выжив с их помощью, забрать их жизни…
Потому что это война. На которой всякое бывает… В том числе такое, чего вроде бы и быть не должно!..
Мерно урчал двигатель. В автобусе все спали, кроме водителя, который привычно всматривался в бесконечную, бегущую под колеса полосу дороги, периодически зевая и зябко поводя плечами — не потому, что замерз, потому что смертельно устал, не смыкая глаз уже вторые сутки.
Водитель делал свой нелегкий и непростой бизнес, таская из Чечни в Россию «челноков».
Впереди показался пост, перед которым маячили фигуры людей с автоматами и полосатыми жезлами. Этот автобус они, конечно, не пропустят…
И — точно…
Дэпээсник взмахнул жезлом. И, на всякий случай, автоматом.
Автобус имел кавказские номера и обещал неплохой приварок.
В салоне завозились, просыпаясь, пассажиры.
— Чего там?
— Пост…
Шипя, как питон, открылась передняя дверь, впуская внутрь холодный утренний воздух.
— Включи свет!
Два милиционера, встав на ступеньку, заглянули в салон, где сидели женщины и несколько мужчин.
— Предъявите документы, — лениво приказали они.
Все привычно потащили из карманов паспорта.
Один из милиционеров остался на ступеньке, направив на пассажиров дуло автомата. Другой прошел по рядам. Он смотрел не столько на документы, сколько на лица. На женщин — почти не смотрел. А мужчины на этот раз были безынтересны — один пацан, двое русских и еще один «чех» с нехарактерным для боевиков лицом. Документы были у всех в порядке…
Потому что документы были настоящими. Хотя были «липовыми». Документы были выписаны на вымышленные имена, но бланки были натуральными, гознаковскими, полученными и оформленными по всем правилам в паспортных столах районных отделов внутренних дел. Получить утраченные документы в Чечне не так то просто, потому что каждый человек должен проверяться на причастность его к бандформированиям. Но если за баксы, то нет проблем, нужно лишь фотографию дать и новое свое имя и возраст продиктовать…
Дэпээсник выбрался из автобуса. Вслед за ними выскочил водитель. Он о чем-то стал говорить, оживленно жестикулируя, и скоро вернулся в салон.
— По полтиннику с носа, — сказал он.
— Почему так дорого? — возмутились женщины. — Прошлый раз было сорок.
Водитель пожал плечами. Он за тарифы не отвечал.
Одна из женщин прошла по рядам, собирая мятые десятки и полтинники. Деваться было некуда, если не сунуть в лапу, то менты станут проверять документы и шмонать сумки, придираясь к каждой мелочи. И все равно свое получат. А тех, кто упрется, могут ссадить с автобуса, могут избить и даже — о чем ходят неясные, но упорные слухи — совсем убить, бросив тело где-нибудь на обочине дороги. И ничего им за это не будет.
Деньги отдали, и автобус тут же поехал дальше. До следующего поста… Постов было много, и на каждом приходилось оставлять от десяти до пятидесяти рублей с носа. Такой был тариф за право передвижения по русским дорогам. К чему все давно привыкли — и пассажиры, и милиционеры.
Прибыли.
Ростов…
Автобус ехал по непривычно мирным, с целыми домами улицам, по которым толпами ходили ярко одетые люди. Все они давно отвыкли от городов… А кое-кто и вовсе ничего другого, кроме разрушенных сел и разбитых дорог, не видел.
Например, Мурад…
Прилепившись лицом к окну, широко раскрыв глаза и рот, он с детским, непосредственным удивлением смотрел на чистенькие здания, на неразбитые стекла витрин, на голые коленки русских девушек.
Этот мир ему был не знаком. Этот мир он видел впервые!
Здесь все было не так, было удивительно и интересно. Он слышал рассказы земляков, бывавших в России и даже в самой Москве, но их рассказы он воспринимал как «чеченские народные сказки», потому что в своей жизни не видел и не знал ничего, кроме войны, кроме привычных его глазу «АКМов», бэтээров и обугленных руин. А там были какие-то чудные троллейбусы и трамваи, очень высокие здания, были дискотеки и ночные клубы, где перед всеми, перед совершенно чужими им мужчинами, раздеваются — причем совсем! — женщины.
Мурад верил, что такое возможно.
Но представить это не мог! А теперь и представлять не надо было — сиди и смотри в окно…
Магомед смотрел туда же. В окно. Но смотрел по-другому — смотрел жадно, не отрываясь, напряженно сцепив пальцы в кулаки. Там, за окном, был привычный ему мир, тот, из которого он ушел и который, увидев, вдруг вспомнил. И, вспомнив, вспомнил ту свою прежнюю жизнь и то свое, почти забытое им имя — Саша Скоков. Его звали Саша, он бегал точно по таким же улицам, жил в такой же вот «брежневке», учился в школе с похожими на этих и совершенно не похожими на чеченских девочками. Это был его мир. В нем было все то, что он наблюдает теперь со стороны, в окно автобуса. В нынешнем его мире все было не так — были горы, мины, «вертушки» и смерть. Было очень много очень разных и очень страшных смертей. И не было «хрущевок» и девятиэтажек с целыми окнами, не было грохочущих по рельсам трамваев, «киношек» и голых коленок…
Магомед Мерзоев вернулся в свое прошлое и стал Сашкой Скоковым, которому трудно было понять, куда, для чего и во имя чего едет живущий в нем Магомед Мерзоев…
— Все, приехали…
Пассажиры, потянув за собой вещи, вышли из автобуса и тут же разбежались — женщины на базар, закупать товар, который на этом же автобусе вечером повезут в Чечню, чтобы заработать на нем несколько сотен рублей и поехать за новым. Потому что другой работы в Чечне нет — только мелкая торговля для женщин и война с русскими для мужчин и мальчиков.
Женщины убежали на базар, а мужчины разошлись кто куда. Но через некоторое время все собрались на вокзале. Где купили билеты в разные вагоны.
В поезде они тоже сидели, не отрываясь от окон, их вновь шмонали и проверяли у них документы проходящие по вагонам милиционеры. Но документы у них были в полном порядке, и ничего предосудительного они с собой не везли.
Везли другие. Не теперь. И не в этом поезде…
На нужной станции они сошли и отправились по заранее известным им адресам — в снятые не ими, но для них квартиры. Где они должны были находиться несколько дней и где им совершенно нечего было делать…
Мурад сидел перед окном и, сам того не желая и завидуя текущей там, внизу, мирной, легкой жизни, все больше и больше ненавидел русских, которые, живя в больших городах и имея все, пришли на его Родину, чтобы убивать его народ и разрушать их города и села. Это было неправильно, чтобы они жили вот так, не слыша выстрелов и взрывов, в целеньких домах, в сытости, а его близкие замерзали и недоедали, ютясь в руинах, и умирали от русских пуль и бомб.
Они тоже должны были страдать и должны были умирать. Как чеченцы! Что было бы справедливо. И было угодно Аллаху!..
