А Сергей вообще, нахмурясь, курил и что-то думал про себя.
Когда поезд тронулся, мы уже сидели в купе и слушали продолжение рассказа.
«А вот все то, что было дальше – я долгое время сначала вообще не осознавал. Позже для понимания происшедшего мне опять-таки понадобилось время.
Но попробую все же попытаться передать все, как было, максимально точно.
Я помнил, как брел куда-то, держась за заборы и постоянно при этом падал. Особой боли не было – просто сильно ныло в груди. Впрочем, иногда боль то стремительно нарастала, то также внезапно затихала, о т х о д и л а куда-то на время.
Врачи потом говорили – боль отпускала. Действительно, она то как бы хватала меня изнутри, то отпускала, и тогда мне становилось легче.
И так, как мне кажется, продолжалось вечно. Повторяю, я не понимал, куда бреду, что со мной. Все мысли были заняты этой болью.
Позже мне рассказали, что нашли меня прямо на откосе, ведущем к берегу моря. Зачем я стремился к воде – это ведь просто чудо, что меня нашли. Ночью берег моря пуст, воздух наполнен запахом соли и шумом от прибоя. Я почему-то запомнил именно этот запах и этот шум – до начала выздоровления они как будто преследовали меня.
А наткнулась на меня влюбленная парочка, которая ходила на берег полюбоваться на море под луной. И, возвращаясь по тропинке домой, молодые люди чуть не споткнулись о мое тело.
Парень остался возле меня, а девушка побежала в поселковую больницу. Оттуда прислали машину, и меня привезли прямо на операционный стол.
Больница в поселке Рыбсовхоза неплохая, и там даже хирург есть – вот он и дежурил в ту ночь. На мое счастье.
Хотя честно говоря, как потом мне этот врач говорил, случай был у меня не особо сложный. Проникающее ранение, нож был узким, глубина раны – не более пяти сантиметров. Единственная опасность – могли быть задеты сосуда сердца, но, по словам доктора: «Более удачного для вас проникающего ранения ну просто не могло получиться».
Да, сразу после реанимации ко мне приходили из милиции, и я подписал какую-то бумагу. Заявление, скорее всего.
Нет, Аллу я больше не видел. Ко мне приходил следователь где-то через неделю и сказал, что Акико Дзери задержана, но молчит. А я к тому времени уже все вспомнил и меня охватил ужас – мало того, что я искалечил жизнь матери, я теперь уничтожаю ее дочь – я просто не мог и не желал представить себе эту тоненькую, на вид чуть ли не подростка, девочку где-нибудь в тюремной камере.
И поэтому при последующей беседе со следователем у меня хватило ума либо отмалчиваться, либо отвечать на все его вопросы «Не знаю», «Никак не могу вспомнить» – и все примерно в том же духе.
От него я узнал, что нож был весь в крови, отпечатков пальцев на нем не нашли. И поэтому прямых доказательств вины девушки нет…
Почему Алла сделала это? Молоденькая девушка…
Но это, как раз, понять можно. Виноват я сам. А она просто защищала свою маму. Давайте попробуем рассмотреть ситуацию со всех сторон.
И начнем издалека.
Припомним, какой была Мила в 1975 году? Вы только представьте – девчонка ее возраста, которая стала лидером и безоговорочным авторитетом для сверстников, причем – и парней тоже? И где – на Кавказе, где знаете ли, всегда господствовала психология полнейшей подчиненности женщины воле мужчины? Какой сильной натурой нужно обладать, какой волей!
Так что – сами понимаете!
А теперь представьте себе, что такая вот девочка неожиданно даже для себя самой влюбляется. Сразу, возможно – единомоментно, как влюбиться могут именно такие необыкновенные натуры.
Причем это – первая любовь!
Они же – не как мы, они совершенно другие. Представим себе две крайности эмоциональной сферы – сильную и слабую. Мы, обыкновенные люди, с нашими обычными страстями находимся где-то посередине.
Но здесь речь идет ведь не только о силе эмоций, но и о критериях их оценки. Думаю, наши обычные мерки к таким людям, как Мила, просто неприемлемы.
Наверное, только так такие, как Мила-Сумико и могут влюбиться – без памяти, даже в человека, которого совершенно не знают. Но которому – заранее, как все влюбленные, доверяют безоговорочно во всем. И, конечно, они готовы для него и ради него на все…
И, естественно, они ждут такого же отношения к себе.
В такие моменты влюбленная женщина верит всему, что говорит ей о н…
Ведь черт знает как давно сказано кем-то: «Любят не за что-то, а вопреки чему-то».
Наверное, что-то в этом выражении есть. Любить, например, вопреки обстоятельствам…
И она любит. Любит и ждет год за годом, как умеет ждать может быть, только восточная женщина.
А дочь… если она такая же сильная и необыкновенная натура… Она, наверное, очень тяжело переживала за маму. Нет, конечно, на нее влияло и то обстоятельство, что, как ей казалось, мама кого-то любит гораздо сильнее, чем ее. И это при том, что она готова на все для мамы, да что там – все делает для мамы.
А мама год за годом ждет кого-то другого…
Возможно, она просто хотела освободить маму от наваждения. Но думаю, что все дело во мне. Скорее всего, желание причинить мне боль пришло к ней внезапно.
После того, как она узнала, что человек, из-за которого жизнь мамы, как она, наверное, считала, прошла впустую, оказывается, прожил все эти годы вполне нормально, как говорится – полнокровно…
И это после того, как он когда-то пообещал маме приехать к ней.
Вы ощущаете, какой раздрай происходил в голове Аллы? Человек, сломавший жизнь маме, просто обманул ее когда-то! Походя, несколькими словами внушил надежду, а сам и не собирался возвращаться!
Так что то, что сделала девочка, было неосознанным, спонтанным, причем жертва заслуживала того, что получила.
А я…
В какой-то момент лишь теперь я в полной мере осознал, что упустил свою птицу счастья. И какого счастья! Попытайтесь представить себе. Просто попытайтесь представить, к а к может любить такой человек, как Мила! Как она будет заботиться о вас, беречь вас, беречь семью, делать все, чтобы вам было хорошо…
По лицам вижу – с трудом идет процесс… Не удается представить? Потому что ни сами мы такого не пережили, ни из знакомых – никто…
Но это был лишь короткий миг – миг сожаления о потере. Все моментально отошло на второй план при мысли об Алле.
Девочку нужно было спасать.
И как только я окреп в достаточной степени, чтобы более-менее безопасно передвигаться, я взял свой загранпаспорт, который лежал в прикроватной тумбочке – следователь забрал его у врачей и после допроса отдал его мне. Потом уговорил санитарку открыть мне камеру хранения. Я взял из своих вещей лишь куртку, брюки и деньги на дорогу, оставив все остальное на месте.
Ну, чтобы не сразу догадались о моем бегстве.
А я – именно сбежал! Было это около недели назад. Понимаете, мне нужен был совет профессионала, а здесь я никому доверять не мог. И связаться с Милой я не мог – ни номера телефона, ни даже названия журналов, принадлежащих Сумико Дзери, я не знал. Да и что я мог сказать ей? После того, что произошло?
И я решил – сделаю все сам! Но для этого мне нужно было оказаться дома, в Барнауле.
Нет, Мила конечно, скорее всего сама узнала обо всем быстро – не забудьте, кто она, откуда родом, и как к ней относятся в поселке Рыбсовхоза…
А может быть – и не сразу, наверняка ведь дочь должна была отзвониться, е с л и я все-таки приеду. Хотя бы через столько лет.
Почему не связалась со мной? Ну, откуда я знаю! Может быть, поздно узнала обо всем, а может быть, и пыталась, но я же после операции был сначала в реанимации, а потом… А потом она связалась.
Нет-нет, что она говорила, и к а к – об этом после. Все по-порядку!
Пограничный пункт перехода находился невдалеке от Яламы, я доехал на такси до границы, пешком прошел таможню и скоро ехал на попутной машине в Махачкалу.
Мне повезло – были билеты на авиарейс до Новосибирска и уже через полсуток после побега я летел в самолете.
Перевязку мне сменили в фельдшерском пункте в Новосибирске, на железнодорожном вокзале. Здесь везение мое закончилось, и пришлось до утра ждать поезда на Барнаул.
Уже на следующий день я связался по телефону с Сережей Мокроступовым, бывшим следователем милиции, а теперь – адвокатом по уголовным делам.
Он подробно расспросил меня об обстоятельствах дела, а когда узнал, что свидетелей нет, отпечатков на рукоятке ножа – тоже, он сказал, что сам он развалил бы обвинение запросто. Кроме того, что я, раненый, шел из дома Аллы, и что нож – из кухонного набора ее родственников, у обвинения вообще ничего нет.
Кроме бумаги, которую я подписал. Сразу после операции.
Эту бумагу необходимо из дела изъять. Или дезавуировать то, что в ней написано».
