— А ты? — с тревогой спросил Губерт. — Ты же не можешь остаться здесь? Они, они… — юноша осекся: он видел, какие взгляды бросал толстяк Бибуло на его возлюбленную, и понимал: сегодня вождь разбойников удовольствуется Юдит, а завтра позовет к себе и ее дочь. — Вдруг они убьют тебя?.. И поехать со мной ты не сможешь. Как я представлю тебя герцогу?
На этот счет у Арлетт имелось иное мнение. Она всегда быстрее соображала, чем молочный брат.
— Я? — переспросила она и озорно подмигнула Губерту, чья озабоченная физиономия веселила рыжую чертовку. — Если ты собираешься стать рыцарем, Губ… то есть, прости, конечно, Роберт, тебе понадобится оруженосец, не так ли?.. Что ты смотришь на меня, точно видишь впервые? Пли ты предпочтешь выбрать другого?
— Верно, — прошептала Юдит, — вот, — она показала на сверток, который принесла с собой. — Вибуло уснул, и я взяла доспехи барона, которые разбойник вознамерился оставить себе, сняла с его пальца перстень господина. — Прачка перекрестилась: — Прими, Господи, его душу, все-таки он был добр со мною и другими женщинами… Это все, а, да, еще, для тебя, Арлетт, я взяла мужскую одежду и немного денег… Торопитесь!
Губерт и Арлетт принялись торопливо облачаться, как-то и не думая впопыхах, какая кара ждет Юдит поутру, когда разбойники поймут, что их обманули, да еще прихватили лакомый кусочек из добычи Вибуло. Кольчуга весила, наверное, больше пуда, она давила, гнула к земле Губерта, привыкшего к более легким доспехам. В кольчатую броню Роберта облачилась юная воительница Арлетт, надев ее поверх залатанного камзола, принадлежавшего последнему любовнику Юдит. Губерт опоясался мечом Роберта, нахлобучил на голову его шлем, Арлетт подхватила самострел.
Юдит, озираясь по сторонам, отправилась к воротам, а беглецы поспешили спуститься в конюшню. Грекобойцу Губерт нашел в обычном стойле. Пробудившийся разбойник, которому выпала честь исполнять обязанности конюха, и его помощник, продрав глаза спросонья, не сразу и поняли, кого видят, а когда, наконец, уразумели это, меч Губерта пропорол горло одного из них.
Второй также не успел поднять тревоги — черный султан оперения арбалетной стрелы расцвел у него в глазу. Второпях беглецы непослушными пальцами, трясущимися от волнения, вызванного страхом и азартом, подседлали двух кобыл, а затем Грекобойцу и мерина Диогена, которым суждено было идти заводными.
Покончив с этим, беглецы покинули конюшню и отправились к воротам. Там все обстояло вполне благополучно. Юдит удалось поднять тяжелую перекладину, на которую запирались дубовые створки ворот. Железный засов, справиться с которым у женщины вряд ли хватило бы сил, победители, никого не опасавшиеся, по счастью, задвинуть поленились. Один из двоих стерегших выход стражей зашевелился, но в тот момент в руках Юдит очень своевременно оказалась дубовая перекладина, с помощью которой прачке легко удалось погрузить разбойника в глубокий и продолжительный сон.
— Может, и ты с нами, Юдит? — спросил Губерт, тяжело взгромоздившись в седло.
Та покачала головой.
— Нет. Рыцарю понадобится оруженосец, но не прачка, — сказала она и грустно улыбнулась. — Будьте счастливы, пусть Бог поможет вам.
— Куда это вы собрались? — раздалось змеиное шипение. Никто и не слышал, как Летиция Кривая подкралась сзади, точно спустившись с неба, а скорее выскочив из преисподней, где давно дожидался ее дьявол. Колдунья обернулась и закричала на своих товарищей, валявшихся то тут, то там среди неубранных трупов (не поймешь, кто пьяный, кто мертвый). -Эй, поднимайтесь, скоты! Говорила вам, смотреть в оба! Голубки собираются упорхнуть!
Двое или трое разбойников выползли на зов Летиции и, схватив оружие, направились к ней.
Дротик просвистел у самого уха Арлетт, стрела ударила в кольчугу барона Рикхарда, надежно защитившую грудь того, кто стал виновником его страшной гибели. Еще одна стрела, чиркнув о конический колпак на голове Губерта, отлетела в сторону, не причинив ему вреда. Стрелки, несмотря на близость цели, к счастью для беглецов, меткостью не отличались.
— Бегите! — крикнула Юдит.
— Ах ты, сука! — завопила Летиция и, выхватив длинный кинжал, спрятанный под лохмотьями, поверх которых она надела одно из лучших платьев Адельгайды, ударила Юдит в бок. — Получай! Хотела быть тут главной? Так на же! На! — Высвободив лезвие, Летиция еще несколько раз с удовольствием погрузила его в слабеющее тело несчастной матери Арлетт. — На! Получай!
— Мама! — закричала Арлетт. — Мама!
— Бежим! — чужим голосом завопил Губерт, протягивая руку, чтобы схватить под уздцы лошадь подруги. Вес кольчуги сместился в одну сторону, и тяжелая броня потянула непривычного к ней всадника вниз, так что он едва не упал.
Летиция, издав победный клич, выхватила у одного из подбежавших разбойников короткое копье и занесла его над головой.
— А теперь ты, маленькая шлюшка! Я видела, как Бибуло смотрел на тебя! Я уже больше не нравлюсь ему, потому что окривела? Да?! Получай!
Всего лишь две секунды понадобилось злобной ведьме, чтобы произнести свои слова: так мало отделяло Арлетт от смерти — слишком близко была Летиция, чтобы промахнуться. Продев в скобу самострела носок мужского сапога, едва ли не сползавшего с изящной ножки, Арлетт привела в движение механизм, вложила в желобок стрелу и вскинула оружие. Звонким колокольчиком звякнула тетива, и жало короткой стрелы вонзилось в щеку Летиции. Копье упало на землю, так и не отправившись на поиск жертвы. Лишившаяся последнего глаза, злобная колдунья страшно закричала и схватилась за лицо.
Грехобойца, точно устав от нерешительности людей, заржал и ударил передними копытами в дубовые ворота. Обретя равновесие, Губерт пришпорил лошадь и, вцепившись в уздечку кобылы Арлетт, поскакал прочь из замка, провожаемый свистом стрел и ругательствами, изрыгаемыми Летицией.
В тот вечер фортуна мирволила юным беглецам. Их бегство было таким стремительным, что поднятому с постели Бибуло пришлось лишь, скаля зубы, смириться с поражением; а тем временем лошади, благополучно спустившись вниз по склону, весело бежали привычной дорогой, унося седоков все дальше от свирепых разбойников, вперед, навстречу судьбе.
Кто-то ткнул его копьем! Значит, спастись не удалось?!
Богданов подпрыгнул и, повернув голову, ошалело поднял глаза, чтобы увидеть «старого знакомого», Мишу-алкоголика. В облике последнего произошла не столь уж неожиданная метаморфоза. Ценный свидетель по делу о благополучной кончине издательства «Фора» пребывал в изрядном подпитии. Вместе с тем было в Мише что-то странное: не то вопрос, не то мольба в глазах.
Никто, конечно, не тыкал в Валентина копьем, хотя бы потому, что в двадцатом веке, куда возвратился майор из экскурсии в одиннадцатый, копьями в обыденной жизни старались не пользоваться. Просто Миша осмелился потрясти его за плечо и тут же испугался своей дерзости, так как ни в коем случае не мог предположить, что тот подпрыгнет точно укушенный.
— Ты, это… вы того, — пробормотал Миша. — Спали, да?
«Ладно, — подумал Богданов. — В гости к барону Рикхарду я летал во сне. Опять началось… А это что?»
Вопрос имел под собой почву. У самого выхода из двора за спиной Миши темный, как чугун решетки заборчика, печально раскачиваясь, стоял великолепно освещенный игривым весенним солнечным лучиком в дымину пьяный… негр и громко и жалобно икал, а редкие прохожие и любопытные Мишины соседи могли лишь с грустью отметить печальный факт падения нравов среди лиц «африканской национальности».
— Брат! — простонал Миша и, поедая Богданова преданными глазами, бухнулся на колени перед дверью его «семерки». -Христом Богом, брат! Помоги!
— Э-э-э… — протянул Валентин, но прежде чем он успел поинтересоваться, чем должен помочь «молит-веинику» Мише, как чернокожий борец с зеленым змием, издав протяжный всхлип, также рухнул на колени.
— Па-ам-маг-ги, бр-рат! — простонал африканец.
— Какого хрена вам от меня надо?! — разозлился Богданов от обилия самозваных братьев. — А ну встаньте!
Ответом ему было нестройное, но истовое «Помоги, брат!».
— Какого хрена?!
— Все тебе расскажем, только выручи, помоги! — взмолился Миша и, косясь себе за спину, проговорил с великой скорбью в голосе: — Это все Мангус, падла черкожопая!
— Я Огюст, — жалобно пропел негр и снова икнул.
— Он, халява, пузырь второй уронил, — продолжал Миша со злостью и добавил: — Теперь икать начал! Смотреть не могу, убил бы!.. Да жалко… Учился у нас, с бабой нашей любовь крутил да присох крепко, а она его послала подальше, вот он и запил, неделю возле меня кантуется. Жалко, живая душа…
Богданов уже ни на секунду не сомневался, что «помоги» и «выручи» в системе понятий Миши означает только одно — «дай на бутылку». А вот что они собираются ему рассказать за следующую пятерку?
