— Какого хрена?!
— Все тебе расскажем, только выручи, помоги! — взмолился Миша и, косясь себе за спину, проговорил с великой скорбью в голосе: — Это все Мангус, падла черкожопая!
— Я Огюст, — жалобно пропел негр и снова икнул.
— Он, халява, пузырь второй уронил, — продолжал Миша со злостью и добавил: — Теперь икать начал! Смотреть не могу, убил бы!.. Да жалко… Учился у нас, с бабой нашей любовь крутил да присох крепко, а она его послала подальше, вот он и запил, неделю возле меня кантуется. Жалко, живая душа…
Богданов уже ни на секунду не сомневался, что «помоги» и «выручи» в системе понятий Миши означает только одно — «дай на бутылку». А вот что они собираются ему рассказать за следующую пятерку?
— А почему он тут-то болтается? — спросил Валентин.
— Так баба здесь жила, выгнала его, хату заперла, да и свалила… — сказал Миша и сплюнул в сердцах: — Шалашевка.
— Так чего же он в общагу не едет? — изумился майор.
— Так ждет, Рамеа, мать его!
— Чего ждет?
— Так ее, бл…дину, и ждет, — произнес Миша с подлинным сочувствием. — Горюет мужик.
Трагедия неразделенной любви африканца не могла не тронуть майорского сердца, однако отрывать от него — большого и отзывчивого — очередной пятерик он не спешил, решив сначала оценить информацию, которую утаил от него лукавый или нерадивый свидетель, и только потом произвести или не произвести выдачу безвозмездной ссуды.
— Встань и его подними, — приказал майор, опасаясь подвергнуться обвинениям в расизме со стороны прохожих и выглядывавших из окон жителей домов.
Поняв по тону, что надежда не умерла, Миша встал и, подойдя к товарищу, начал уговаривать того подняться, что Огюст и сделал, икая и всхлипывая:
— Я Нина любить, жениться хатеть, он ушел, я совсем помирать…
— Не надо, Мангус, помирать, — уговаривал его Миша, — бабу другой находи… тьфу, мать, привязалось! Другую найдешь!
— Ну, говори, мне некогда, — пригрозил Богданов. — Что там еще?
Забыв об Огюсте, Миша снова подбежал к Богданову и быстро-быстро заговорил, показывая куда-то в сторону.
— Тут рядом, тут недалеко, — начал он и сбивчиво принялся объяснять Валентину суть дела.
— Покажешь, и если наврешь, пришибу, понял? Из-под земли достану! — заявил майор, сверля глазами алкаша.
«Вроде не врет, хотя черт его знает!»
— Пойдем-дойдем, тут рядом, покажу, как есть, — запричитал Миша после многократных заверений в своей честности.
У подъезда дома, действительно расположенного в трех минутах ходьбы, Миша остановился.
— Вот здесь, — сказал он. — Я не пойду, мало ли зачем ты к нему, чтобы после не обижался. Он парень добрый…
Майор, не слушая дальнейших славословий в адрес «доброго парня», сунул Мише еще одну пятерку и, бросив через плечо: «Смотри мне!», вошел в старый, давно не ремонтированный, пахнувший кошками подъезд.
Щелкнули браслеты наручников, и спецназовцы в масках, завязав Илье глаза, запихали его в фургон без окон.
Ехали долго, минут, наверное, сорок, может, даже пятьдесят: часов у Иванова не было.
Кое-что казалось странным. Илья подумал, что если бы его везли на Петровку, то уж давно управились бы. Фургон шел резво, без постоянных остановок, неизбежных в Центре, где полным-полно светофоров. Наконец, машина остановилась, Иванова вывели во двор. По тому, насколько чистым был воздух вокруг, и по особенным запахам, не свойственным столичным кварталам, он понял, что оказался за городом.
Спецназовцы протащили его несколько метров по прямой, а потом он почувствовал ногами ступеньки. Скрипнули двери, под подошвами ботинок Иванова оказался гладкий каменный пол.
Повязку сняли, и Илья увидел, что находится не в унылом казенном здании милиции или прокуратуры; обитатели дворца (иного слова не находилось) явно привыкли жить в роскоши. Метрах в десяти впереди начиналась широкая лестница, устланная толстым ковром цвета темного пурпура.
«Кому же все это принадлежит?» — спросил себя Иванов, которому подумалось, что он попал на дачку какого-нибудь генерала или стройбатовского прапорщика. Однако долго любоваться мрамором и позолотой Илье не пришлось. Свет погас. Запели рога герольдов (запись, как подумал Иванов), послышался топот множества ног. Оттаявший было Илья вдруг подумал, холодея сердцем:
«À что, если теперь так казнят? В торжественной обстановке, минуя следствие и суд…»
Илье Представилось заседание (чисто формальное): защитник, горя негодованием, восклицает: «Нет кары, которой бы не заслужил мой подзащитный!» Все аплодируют — какой смелый и принципиальный человек адвокат, — а потом решают, что смертная казнь, которой требует прокурор, слишком мягкое наказание.
Свет между тем зажегся снова. Актеры заняли места. Илья понял, что наступил торжественный момент. Иванов снова ощутил прилив сил и понял, что привезли его сюда вовсе никакие не спецназовцы, а… настоящие Diaboli canes — подручники кого-то, обладавшего огромной властью.
Иванова грубо толкнули в спину тыльной стороной копья. Илья понял, что попал в тот мир, в котором жили герои переведенной прадедом книги.
Иванов зашагал вверх по лестнице и… точно, как было это во сне или в бреду, увидел он магистра, сидевшего на троне с подлокотниками (один в виде оскаленной пасти волка, другой в форме змеиной головы с торчащим изо рта раздвоенным языком). Получив еще раз копьем меж лопаток, Илья упал на колени перед изузоренными витыми ножками трона, утыкаясь носом в густой ворс ковра. Прошла целая вечность, прежде чем он осмелился поднять голову. Тут его ждало удивление. Восседал на резном стольце великий князь владимирский Иван… или, может быть, Василий, или все-таки Иван Какой-то там.
«У, черт! — подумал Илья, отводя глаза. — Государи московские — это уж очень чересчур, норманны — ладно, они далеко. Пусть их режут кого хотят. Чего от них еще ждать? Одиннадцатый век — сплошное беззаконие».
Он почувствовал вдруг, что надо посмотреть на венценосного хозяина, ибо неведомым образом понял: тому так угодно. Черт его знает, что там еще у бугра на уме? Лучше лишний раз не раздражать его.
— Паша? — с удивлением проговорил Иванов. — Логинов?
Было тут чему удивляться. Вглядевшись, Илья увидел, что перед ним сидит вовсе не русский князь, а самый настоящий западноевропейский рыцарь, но не в боевых доспехах, а в наряде, предназначенном для приемов. Как ни старался он скрыть лицо под кожаной маской, Илья узнал нового приятеля, который выручил его в минуту опасности, а потом бросил в трудный час.
— Кто это?.. Почему позволяет себе непочтительно разговаривать с магистром ордена Посланцев Тени?.. Что это за невежа?.. — раздалось сразу несколько возмущенных голосов, и Илья ужаснулся, увидев, как руки мужчин, собравшихся возле трона, потянулись к рукоятям мечей и сабель (одеты все присутствовавшие были очень разномастно — на одних оказались римские, покрытые узорами и вензелями бронзовые доспехи, на других — тяжелые длиннорукавные кольчуги и шлемы-горшки или сложные, со множеством деталей, кованые брони времен Луи Одиннадцатого.
Тут же рядом с рыцарями переминались от нетерпения с ноги на ногу пылавшие праведным гневом спесивые паны Ржечи Посполитой и длиннобородый владимирский воевода в богатой ферязи с кривой татарской саблей в усыпанных драгоценными каменьями ножнах.
— Раб!.. Холоп!.. Пес нечестивый!.. — перебивая друг друга, кричали они, щуря налитые кровью глаза. — Повесить его за ребро!.. Вынуть кишки у живого!.. Зажарить на медленном огне!.. — предлагалось наперебой.
— На кол его! На кол! — нашелся боярин-воевода. — Но сперва горяченьких всыпать! — добавил он великолепным басом.
Заявление это немного разрядило ситуацию, послышались даже два или три негромких смешка, но тут сидевший на троне человек стукнул об пол посохом. Магистр успел сменить одежду, теперь на нем была белоснежная римская тога и сандалии, а волосы охватывал тонкий, несколько даже кокетливый золотой венчик, сверкавший в слабом дрожащем сиянии свечей рубинами и изумрудами редкой величины.
В наступившей вдруг мертвой тишине зазвучал властный, сухой и жесткий, с некоторой особой хрипотцой баритон магистра:
— Богу — Богово, кесарю — кесарево, а… слесарю — слесарево!
— Что-о-о?! — удивился Илья.
Магистр нахмурился и поднял правую бровь. Иванов понял, что допустил бестактность, за которую здесь казнят.
Древко копья ударило его по затылку.
Придя в себя, Славик судорожно припал губами к краю кружки с водой и сделал несколько больших глотков. В дверь позвонили.
«Женька, — подумал мальчик. — Нет… он звонит по-другому. Наверное, это дядя Лёня пришел… Тоже нет, он бы царапал ключом в замке», — прежде чем «отправляться в путешествие», Славик запер дверь на щеколду.
