Остановилась вся колонна. Люди прыгали в нарастающих струях ливня, подскакивали к автоцистернам, показывали неприличные жесты — зачем везти воду, если она валится с неба непрерывным потоком? И хотя шум дождя заглушил всю звуковую картину окружающего мира, казалось — где-то впереди, с запада раздается шипение: это гаснут остатки огненного фронта.
* * *
— Здравствуйте, это я, полпред Столбов. Я впервые говорю с открытым окном. Что же, поздравляю вас с первым летним дождем. Немножко заждались за два месяца, но лучше поздно, чем никогда. Можно сказать, что грозовой фронт предсказали метеорологи. Можно сказать, что мы вымолили дождь. Но главное… Главное, мы ЗАРАБОТАЛИ этот дождь!
Последние слова Столбов, к собственному удивлению и, тем более, удивлению окружающих, выкрикнул. Может, поэтому дальше он говорил тихо.
— Спасибо. В первую очередь тем, кто эти дни работал на Перешейке. А также тем, кто сидел эти дни у телефонов. Кто сопровождал беженцев в эвакуацию. Кто передавал в эфир новости. Кто жертвовал деньги и тратил время. И всем, кто не верил слухам и не поддавался панике. Мы прорвали огненную блокаду! Мы выстояли!
Следующие пятнадцать минут и в телевизионном эфире, и в радиоэфире шел осторожный прогноз погоды. Метеорологи, боясь ошибиться, говорили, что грозовой фронт еще долго не сдвинется, что проливные дожди будут лить двое суток. И, скорее всего, все зальют.
* * *
— У тебя чего-нибудь пожрать найдется? — спросил Столбов.
— Только разогреть мышь, повесившуюся в холодильнике, — ответила Таня.
Полпред махнул рукой — ладно. Татьяне было и радостно, и тревожно — она ехала домой со Столбовым. Поездка стала импровизацией: штаб в полпредстве прекратил работу сам собой, без приказа. Никто не говорил, что все дела сделаны. Надо было, и вернуть беженцев, и демобилизовать добровольцев с техникой, и, конечно, подсчитать ущерб.
Но самое главное произошло: беда не стала катастрофой. Поэтому работники полпредства, в том числе и самые близкие к Столбову, кто потянулся домой, заснул в офисе. Хозяину полагалось отправиться в свою резиденцию. А он спросил столь же усталого пресс-секретаря:
— Танюша, домой? — И, когда она подтвердила, предложил составить компанию, «а то надоело каждый вечер в резиденцию». Причем так просто и уверенно, будто отказ был невозможен.
Татьяна не отказала. Отметила, что Столбов сам сел за руль. Дорогу не спрашивал, уверенно мчался в сторону улицы Яхтенной, будто проезжал этим маршрутом каждый день. Город был непривычно пуст, машин стало меньше раз в пять.
Остановились возле супермаркета. Таня забежала в кулинарию, похватала парочку контейнеров салатов (деликатно отказавшись от салата с копченостями), холодец, хлеб-сыр и вернулась к машине. Там уже было подобие митинга: Столбов беседовал с двумя гражданами, еще десять стояли на уважительной дистанции, не веря своим глазам.
— Завтра вечером перезвоните по этому телефону. — Столбов передал собеседникам визитку и поторопил Татьяну: — Садись быстрей. Иначе вместо ужина нам придется решать проблемы незарегистрированного общежития.
Ехать до дому было недолго. Таня снимала маленькую студию на верхнем этаже нового небоскреба, с видом на залив. Насладиться панорамой ей так и не удалось: сначала мешал дым, теперь — дождевая завеса.
В лифте Таня трижды извинилась за легкий свинорой в комнате. Все равно Столбов критично осмотрел помещение, что-то проворчал, заодно починил свет в прихожей.
— Если тебе нравится, у меня такая же проблема в ванной, — ответила на упреки Татьяна, — Основная лампочка на неделе сдохла, остался свет от шкафчика. А я пошустрю на кухне.
Столбов, уже раздевшийся до майки, направился в ванную.
— Энергетическая безопасность восстановлена, — сказал он минут через пять. — И водная. Я кран подкрутил. Это какой этаж? Двадцать пятый? Значит, ты потеряла шанс затопить двадцать четыре этажа.
— Спасибо, — крикнула Татьяна. — В холодильнике, кстати, яйца нашлись, и, судя по маркировке, пригодные. Яичницу хочешь?
— Яичница — утренний жанр, подразумевающий определенную ночь, — ответил Столбов. Без всякой ухмылки — все однозначно и понятно.
И Татьяна догадалась: дальше не будет намеков и экивоков. Собственно, к этому все шло (они шли).
— Я за утреннюю яичницу, — сказала Таня, расставляя вилки к тарелкам.
Столбов поковырялся в салате, сказал, что кулинарный цех нуждается в проверке, и объявил себя сытым.
— Я в душ, — сказал он.
— Задвижка сломана, — предупредила Таня.
— А вот ее чинить не буду. Дудки, надоело, — отозвался полпред под шум воды.
Татьяна, сама раздевшаяся до белья, быстро перестелила кровать — спасибо, нашелся чистый комплект. Внезапно скрипнула дверь, из ванной высунулся Столбов.
— Танюша, — сказал он, и в его голосе Татьяна, впервые за пять месяцев знакомства, услышала смущение, — будь другом, потри спину.
Татьяна подавила смущение и шагнула в ванную. Судя по облаку пара, полпред предпочитал максимально горячий душ. Но и сквозь этот туман было видно, что ежедневный тренажерный зал в подвале полпредства идет ему на пользу. Если что и портило фигур, так пятна от давешних ожогов.
— Больше десяти лет никто мне спину не тер, — столь же смущенно сказал он.
— А студенток-вологжанок не просил?
— Чего-то не хотелось. Девчонки же.
— Ага. Очень изящно назвал меня бабушкой, — фыркнула Татьяна.
Сняла душ со стойки и направила Столбову в лицо. Тот зафыркал сам, потом перехватил орудие атаки и окатил Татьяну.
— Считаешь, это удобно? — спросила Таня.
— Конечно, в мокром белье неудобно, — согласился Столбов. — Раздевайся-ка да становись в ванну — спину потру.
Минуты через три они вышли из ванной, выпустив облако пара.
— Момент, — сказала Таня, — тапочки найду.
— Зачем? — ответил Столбов. Без особого усилия подхватил ее на руки и понес к кровати. По пути спросил: — Ну, она хоть не сломана?
Татьяна, хохоча от щекотки, заявила, что пока нет, но очень даже возможно…
* * *
Дождь всегда располагает ко сну. Особенно людей, не спавших четыре дня подряд.
Поэтому, хотя еще тянулось лето, Таня проснулась едва ли не в сумерках. И не от биологического будильника, не от ливня за окном, но от слов Столбова:
— Доброе утро, пресс-секретарь. Хочешь новости узнать?
— Если они такие интересные, что меня можно будить ради них, — тогда хочу, — пробормотала Таня.
— А новость простая. Пока мы в Питере дурью маялись, пожары тушили, в Москве власть поменяли. Вот так.
Неизвестно, какой московский острослов придумал слово «расгурация», но на некоторое время оно стало модным термином. Может, не самым лучшим, а что делать? В русском языке нет слова для инаугурации наоборот.
Конечно, торжественной церемонии лишения Президента принадлежащих ему полномочий не произошло. Просто Дума проголосовала конституционным большинством за пересмотр основного закона — никто не удивился, а Совет Федерации тоже согласился со всеми новациями двумя третями своих членов.
Такой неожиданный прогиб сенаторов под Премьера не обошелся без потерь: кто-то скончался от инфаркта (нет, вы не подумайте, от натурального инфаркта!). Другого сенатора доставили в Совфед на комфортной «скорой» из ЦКБ — «скорая» осталась дежурить у здания в ожидании, когда же везти обратно бедолагу. А уж сколько было микроинсультов, так и осталось вечной врачебной тайной.
Но продавили — и политическая модернизация состоялась. После чего Президенту ничего не оставалось, как подписать документ, отбирающей у него право отправлять в отставку председателя правительства, назначать губернаторов и еще примерно половину нынешних прав. Само собой, все отобранное передали Премьеру.
Ядерный чемоданчик пока оставили. Также Президенту оставили право назначать-снимать полпредов (правда, неясно, с какими полномочиями), принимать президентов других стран, да еще неприкосновенность.
Нельзя сказать, чтобы народ был в шоке. Август принес новые неприятности, и на их фоне перемены в верховной власти забылись столь же быстро, как и недавний пожар в окрестностях Питера.
Железнодорожные и автобусные тарифы не уменьшились, а картофельная чума продолжала закрывать недорогие рынки. Свой вклад в подорожание овощей-фруктов внесла и засуха. Сахар и все радости, с ним связанные, продавался по непривычно кусачей цене. Вдобавок на профилактику остановилась одна из волжских ГЭС, после чего электричество подорожало — где на десять процентов, где на четверть.
Население, особенно в малых городах, бурчало и ворчало: мол, так жить нельзя. Дальше ворчания дело не шло: вожаки, всегда охочие позвать на митинг, куда-то подевались. Партийные лидеры притихли: они если и появлялись на экране, то что-то вяло повторяли об олигархическом реванше и бюрократическом засилье. Слухи о том, что в связи с политической модернизацией они получили немалые суммы, а также предложения, от которых невозможно отказаться, наверное, были слухами. Кто проверит?
