На ступенях никого нет. На дорожке, насколько мне видно, тоже никого. Только Эсмеральда, но она занята травами и прочими вещами, которые ослы считают для себя важными. Ее спокойствие как прохладная ладонь, прижатая к моему лбу, предлагает мне расслабиться. Уши слушают. Мозг обрабатывает информацию. Мой пульс продолжает галопировать, несмотря ни на что.
Мы с Ириной ходили туда вчера, и она показывала мне представляющие интерес объекты: стадион, храм Аполлона, толос — круглое строение с тремя сохранившимися из двадцати колонн дорического ордера. Но мы не приблизились вплотную и насладились дыханием древности на расстоянии.
Я попала в петлю дежавю. Изменилась лишь картинка, но чувство опасности и сопутствующие ему ощущения остались. Что-то меня преследует, кто-то ускользает, а я спешу за ним, но не успеваю, чтобы помочь. Признаться, ничто не говорит о том, что Ирина в опасности. Нет следов борьбы, и, если бы она позвала, я бы ее услышала. Но интуиция шепчет мне, что это обман, и я напряженно вслушиваюсь.
Руины горделиво возносятся в небо, белея в солнечном сиянии. Какой-то шум струится между камнями, разливаясь в утреннем воздухе. Поначалу я думаю, что это Ирина разговаривает сама с собой, но вскоре шум разделяется на два различимых голоса: мягкий деликатный, принадлежащий Ирине, и другой, более низкий и грубый, преодолевающий затруднение в самом себе.
Пойди. Останься. Пойди. Останься. Во мне происходит внутренняя борьба, а затем все решается без моего участия.
— Иди сюда, я знаю, ты там, — доносится до меня низкий голос.
Я иду словно во сне.
— Ближе, я хочу увидеть тебя.
Огибаю угол. Иду по Священной дороге, пока моему взору не открывается полигональная стена. Затем я останавливаюсь, потому что на дороге возвышается камень, и мой мозг пытается найти хоть какое-то осмысленное толкование тому, что я вижу. Да, это странный светлый камень, но с человеческой серединой. Руки и ноги растут из каменной сердцевины, висят наподобие постиранного белья на солнце. Эти бесполезные конечности венчает женская голова с собранными в высокий пучок волосами; ее глаза проницательны, как будто она все знает. Плеть вьющегося растения поднимается до середины ее роста, разветвляясь и обвивая ее наподобие широкого зеленого пояса. Она старше Ирины, но у обеих карие глаза, а носы имеют одинаковый изгиб.
Дженни лежит неподвижно на тротуаре, у нее на лбу красный кружок.
Дыра в моем сердце увеличивается еще на дюйм.
— Это правда, — запинаясь, говорит она на английском, — что ты беременна?
Я прикрываю руками живот.
— Да.
— Подойди сюда.
— Нет.
— Ты не веришь?
— Почти никому и никогда. Сейчас нет.
Она кивает.
— Зачем ты сюда пришла?
— Искала Ирину.
— И что бы ты могла сделать, окажись она в опасности? Рисковала бы ты своей жизнью и жизнью своего нерожденного ребенка ради ее спасения?
— Мой ребенок подвергается риску с самого начала.
— Ирина сказала мне, что ты ищешь своего мужа.
Я не поправляю ее.
— Да.
— Ты проделала весь этот путь из Америки через полмира, чтобы найти этого человека?
— Да.
— Сколько женщин способно на такое? Если бы наш мир не погиб, о тебе сложили бы поэму, длинную, состоящую из историй, наполненных полуфантастическими событиями, связанными одним непреложным фактом: ты — героиня.
— Герои смертны.
— Мы все смертны. Герои умирают за нечто большее, чем они сами, стяжая этим славу.
Она обращает взгляд на Ирину.
— Пожалуйста, воды.
Ирина подносит бутылку к губам женщины и медленно наклоняет. Видно, что они делали это и раньше, доведя действо до совершенства.
— Что случилось? — спрашиваю я. — Мы можем вас освободить? Где-нибудь поблизости, возможно, есть инструменты.
Ее смех больше похож на хриплое дыхание.
— Это не камень. Это кость.
Потрясение заставляет меня замолчать. Мои щеки краснеют от смущения.
— Сначала у меня была болезнь, превращавшая мое тело в камень, как говорят. Ткани, кости — все твердело, превращаясь в однородную массу. Но это происходило медленно. Потом пришла другая болезнь, и мой собственный скелет стал меня поглощать.
Еще один хриплый смешок.
— Моя сестра превратилась в Медузу, а я стала частью ландшафта.
— Но почему здесь? Почему не стоять поближе к укрытию?
— Мне нравится этот вид. Он помогает мне поверить, что я свободна.
Весь мир стал «комнатой страха». Женщины, состоящие из змей и кости, мужчины с хвостами, первобытные существа, питающиеся человеческим мясом. Оставшиеся в живых пытаются найти хоть какой-то островок безопасности в этом кипящем котле.
— Мне нужно идти дальше, — говорю я им. — Я должна найти Ника, если он еще жив.
— Он жив, — говорит каменная женщина.
— Откуда…
Ирина склоняет голову.
— У моей сестры дар провидицы. Она видит будущее. Она многое знает. Она — сивилла, оракул дельфийский. До нее в Дельфах не было оракула уже много столетий.
— Замолчи, сестра. Боги и так уже достаточно прогневались. Не давай им повода забрать у тебя еще больше.
— Что они могут еще забрать? — спрашивает Ирина.
— Ты все еще жива, разве нет?
— Это не жизнь, — выпаливает Ирина и сразу же низко опускает голову, раскаиваясь. — Извини, я не подумала.
Каменная женщина смотрит мне в глаза.
— Возьми ее с собой, я тебя прошу.
Ирина вскидывает голову.
— Нет!
— Иди с ней.
— Я должна остаться с тобой, сестра. Кто тебя будет кормить, кто подаст воду?
— Мое время выходит. Ты пойдешь с американкой, поможешь появиться ее ребенку в этом разрушенном мире. Может, из этого получится что-нибудь хорошее. У каждого должна быть цель жизни. Это будет твоя.
Пронзительный крик будит меня на третье утро. Держась за живот, я бегу туда, где стоит Ирина, на ее лице застыл ужас. Мой мозг сканирует действительность, словно детальные цветные фотоснимки. Голова каменной женщины свисает под неестественным углом, ее бесполезные конечности отрублены, на земле кровавыми буквами написано:
ОТБРОСЫ.
Мой мозг пробегает по обжигающим зрение картинкам с возрастающей скоростью.
— Нужно идти. Сейчас.
Ирина не спорит. С отстраненной методичностью она собирает вещи, аккуратно складывая их в большую сумку. Сумка сделана из хорошей кожи, такие, прослужив долгое время нескольким поколениям хозяев, становятся только лучше. Минут через десять мы уже идем, ведя в поводу Эсмеральду.
Смерти оставляют зияющие раны в моей душе.
— Не призрак.
— Нет.
— Кто тогда?
Я понимаю, чего она хочет. Ей нужны какие-то объяснения, придающие смысл смерти ее сестры. Но все, что есть в моем распоряжении, — это неправдоподобная история, больше похожая на вранье. Я последовательно рассказываю ей о событиях, и мой рассказ обнажает скрытое во мне сожаление: нужно было дважды, трижды убедиться, что швейцарец мертв.
— Почему? — спрашивает она.
— Что почему?
— Почему ты?
— Я не знаю.
— Ты должна знать.
— Но я не знаю.
— Тогда зачем он тебя преследует?
Почему сумасшедшие совершают свои поступки? Почему я пересекла полмира, чтобы найти одного человека?
— Я не знаю.
Тогда
Я оставляю в коробке записку, ставлю ее перед входной дверью. Когда Моррис приходит, она читает, шевеля губами.
— Крекеры и «твинки»?
— От всего остального меня тошнит, — говорю я ей губами через стекло двери.
Она пожимает плечами, чешет нос.
— Ладно.
Она уходит через дорогу, унося с собой коробку. Мы это делаем уже в течение недели. Я оставляю коробку перед входом, она через несколько минут приносит мне припасы. Только на этот раз минуты тянутся так долго, что я успеваю дважды сбегать в туалет на первом этаже — проблеваться. Она возвращается с пустыми руками.
— Где моя коробка?
— Идем, доктор хочет тебя видеть.
— Я на карантине.
— Ему все равно.
— Хорошо.
Я неохотно открываю дверь, выхожу на тротуар, удерживая между нами дистанцию. Наши шаги эхом отзываются в холле, когда мы входим в старую школу. Шаги Моррис звучат радостно, в то время как в моих слышится бремя, которое я тащу на себе.
Джо ожидает нас в изоляторе. Он надувает резиновую перчатку, приставляет ее к своей голове и скалится.
— Я петух. Сколько времени прошло с того времени, как Ник уехал?
Моррис бросает на меня взгляд.
— Шесть недель.
— Шесть недель, два дня, шесть часов. Плюс-минус минуты.
Она поднимает бровь, чешет нос.
Он выдвигает ящик стола, шарит в нем, бросает мне коробку. Я смотрю на нее не мигая.
