Я оставил пустую затею убить колумбийского охранника. И в самом деле, я не мог взять на себя столь тяжкий грех, как убийство ни в чем не провинившегося передо мной человека. А если у него отец, мать, жена, дети, да к тому же он единственный кормилец? Я сам себе улыбнулся. Мелькнула забавная мысль: надо поискать злого полицейского, да еще без семьи. Потеха! Я подхожу к нему и спрашиваю, например: «А что, если я тебя убью, будет ли кто по тебе скучать?» Утром семнадцатого октября я пребывал в мрачном настроении. Попались на глаза кристаллы пикриновой кислоты. Я слышал, что если их проглотить, то можно разыграть желтуху. Может, меня отправят в больницу, а там люди Жозефа вызволят меня? На следующий день, восемнадцатого, я был желтее лимона. Дон Грегорио пришел во двор «полюбоваться» на меня. Коляска моя в тени. Я полулежу на ней, задрав ноги кверху. Я не стал ходить вокруг да около, а сразу приступил к делу:
– Госпитализируйте меня и получите десять тысяч песо.
– Француз, я попытаюсь. Но не ради десяти тысяч песо. А потому, что мне больно смотреть на тебя, как ты бьешься, словно об стену головой, за свою свободу, и все впустую. Но я не думаю, что тебя положат в больницу. И причина тому – статья в газете. Они там все перепуганы.
Через час тюремный врач отправил меня в больницу. Но я так и не прикоснулся к полу больничной палаты. Меня вынесли на носилках из санитарной машины, внимательно осмотрели, проверили мочу и на этих же носилках, на этой же машине отправили назад в тюрьму, в которой я отсутствовал ровно два часа.
Наступил четверг, девятнадцатое октября. Меня навестила Анни и вместе с ней еще одна дама, жена какого-то корсиканца. Они принесли сигареты и сласти. Их милая болтовня растрогала меня и успокоила. Невероятно! Проявление их дружеского участия ко мне быстро растопило утреннюю горечь, и для меня снова засияло полуденное солнце. Сколько бы я ни говорил о солидарности и поддержке, оказанных мне со стороны богемного мира в период моего пребывания в тюрьме «Восьмидесятке», будет мало. Не говоря уже о Жозефе Дега, который постоянно рисковал своей свободой и положением, помогая мне в осуществлении побега.
Но одно только слово, брошенное Анни в шутку или нечаянно, заронило в моей душе навязчивое желание. Продолжая мило болтать, она сказала:
– Дорогой Папийон! Вы сделали все, что только в силах человека, чтобы добыть себе свободу. Судьба поступила с вами жестоко. Вам остается единственное – взорвать тюрьму.
– А почему бы и нет? Почему мне не взорвать эту старую тюрьму и не оказать тем самым некоторую услугу колумбийцам? Может, они построят новую, с более приемлемыми санитарными условиями?!
Я расставался с этими милыми и очаровательными женщинами навсегда. Обняв и расцеловав их на прощанье, я сказал Анни:
– Передай Жозефу, чтобы он пришел в воскресенье.
В воскресенье двадцать второго октября пришел Жозеф.
– Послушай, сделай невозможное. Достань мне к четвергу динамитную шашку, детонатор и бикфордов шнур. Сам я постараюсь достать дрель и три сверла.
– Что ты собираешься делать?
– Взорвать тюремную стену средь бела дня. Пообещай парню, работающему под таксиста, о котором мы говорили, пять тысяч песо. Пусть он стоит и ждет на улице в условленном месте каждый день от восьми утра до шести вечера. Он получит пятьсот песо в день, если ничего не произойдет, и пять тысяч, если дело выгорит. Через пролом в стене после взрыва меня вынесет на себе один детина-колумбиец, донесет до такси, а дальше пусть кумекает тот парень. Если с такси будет все в порядке, то пришлешь шашку, а на нет и суда нет, и прощай надежда.
– На меня можешь рассчитывать, – сказал Жозеф.
В пять часов вечера я попросил друзей отнести меня на руках в часовню. Сказал, что хочу помолиться наедине и чтобы позвали дона Грегорио. Он пришел.
– Парень, тебе осталась только неделя. Нам предстоит расстаться с тобой.
– Поэтому я вас и позвал. Речь пойдет о моих пятнадцати тысячах песо. Я хочу перед отъездом передать их другу, чтобы он переслал деньги моей семье. Прошу вас принять три тысячи. Я это делаю от чистого сердца, вы столько раз защищали меня от грубого обращения солдат. Не откажите в любезности вернуть мне деньги сегодня с рулоном клейкой бумаги, чтобы я их мог подготовить к четвергу и передать одной пачкой.
– Договорились.
Дон Грегорио вернулся с деньгами. Двенадцать тысяч разложены пополам. Себе он взял три тысячи. Возвращаюсь в коляске. Отозвал колумбийца, принимавшего участие в последнем побеге, в тихий уголок. Рассказываю о замысле и спрашиваю, хватит ли у него сил оттащить меня на закорках метров двадцать-тридцать до такси. В ответе колумбийца звучит даже некоторая торжественность: он все может, и сил хватит. Прекрасно. Веду себя так, как если бы не было ни тени сомнения в успехе Жозефа. В понедельник рано утром устраиваюсь в коляске под навесом общей душевой комнаты. Как всегда, Матюрет и Клузио за «шоферов». Посылаю Матюрета отыскать сержанта, которому я заплатил три тысячи песо и который бил меня больше всех за неудавшийся побег.
– Сержант Лопес, мне необходимо с вами поговорить.
– Что вы хотите?
– За две тысячи песо я хочу мощную трехскоростную дрель и шесть сверл. Два на пять, два на десять и два на пятнадцать миллиметров.
– У меня нет денег, чтобы это купить.
– Вот пятьсот песо.
– Ты все получишь завтра, во вторник, при смене караула в час дня. Готовь две тысячи.
Во вторник в час дня заказанный инструмент уже лежал в мусорном баке. При смене караула бак опорожнялся. Все это хозяйство принес Пабло-колумбиец в картонной коробке и хорошо припрятал.
В четверг, двадцать шестого, Жозеф не появился. Шел последний час, когда еще пускали посетителей. Меня вызвали в комнату свиданий. Ко мне приблизился старичок-француз от Жозефа. Морщинистое лицо похоже на печеное яблоко.
– Что просил – в буханке хлеба.
– Вот две тысячи для таксиста. По пятьсот на день.
– Водитель такси – старый перуанец. Бедовый мужик, не подведет. Чао.
– Чао.
Чтобы буханка хлеба не привлекала лишнего внимания, в большой бумажный мешок мне положили сигареты, спички, копченые сосиски, колбасу, пачку сливочного масла и флакон с автолом. При проверке я дал охраннику пачку сигарет, коробок спичек и две сосиски.
– Отломи-ка кусочек хлеба, – сказал охранник.
Это уж было слишком!
– Нет. Хлеб купишь сам. Вот тебе пять песо. А нам на шестерых буханки только-только.
Фу! Слава богу, пронесло! Полный идиотизм – предлагать сосиски этому кретину – он их не жрет без хлеба. Коляска сорвалась с места и помчалась прочь от набычившегося полицейского. Попробуй угадай, что он захочет хлеба. Меня прошиб холодный пот.
– Завтра – фейерверк! Все готово, Пабло. Пролом надо сделать под выступом будки часового. Часовой сверху нас не увидит.
– Но услышит.
– И это я продумал. Завтра в десять утра эта часть двора будет в тени. Там, у стены, должен работать жестянщик. Он будет править молотком медный лист. Хорошо, если бы их оказалось двое. Попробуй подыщи. Плачу каждому по пятьсот песо. Надо, чтобы они стучали беспрерывно. Мы будем рядом.
Пабло все устроил.
– Будут работать мои друзья. Постучат как следует. Часовой не расслышит звук дрели. Но ты на своей тележке и французы должны находиться посередине двора, чтобы прикрыть нас от часового с противоположного угла. Разговаривайте между собой погромче.
Через час подготовили шпур. Жестянщики стучали. Помощник Пабло подливал автол на сверло, чтобы от дрели было меньше шума. Часовой ни в чем нас не заподозрил. Динамитная шашка была заложена в отверстие вместе с детонатором и двадцатисантиметровым шнуром. Пустоты в шпуре заделаны красной глиной. Мы отступили от стены. Если все пойдет хорошо, взрыв обеспечит пролом в стене. Будка вместе с часовым полетит вниз. Я верхом на Пабло помчусь к такси. Остальные действуют по собственному усмотрению. Я полагал, что Клузио и Матюрет все равно добегут до такси первыми.
Перед тем как поджечь бикфордов шнур, Пабло предупредил группу колумбийцев:
– Если кто-то хочет бежать, не зевайте: через несколько минут в стене будет дыра.
– Это дело! Надо поторапливаться, а то со всех сторон сбегутся охранники и будут стрелять по последним.
Зажгли шнур. Взрыв потряс весь квартал. Будка полетела вниз. Сверху на нас свалился часовой. В стене образовались большие трещины. Через них просматривалась улица. Но они не были достаточно велики, чтобы через них мог пролезть человек. Проломом даже не пахло. Я понял, что это конец. Сама судьба предписала мне вернуться в Кайенну.
Последовавшая за взрывом суматоха просто не поддается описанию. Во дворе более полусотни полицейских. Дону Грегорио хорошо известно, где искать виновных.
– Ну, француз, думаю, что это последний раз. Куда уж больше!
Начальник гарнизона вне себя от ярости. Он даже не может отдать приказ избить раненого человека, лежащего в коляске. Чтобы не навлекать неприятности на других, я всю вину взял на себя. Взрыв подготовил я один без всяких помощников. Шесть охранников перед растрескавшейся стеной, шесть во дворе и шесть снаружи, на улице, несли постоянную службу до тех пор, пока каменщики не привели стену в порядок. К счастью, часовой, упавший со стены вместе с будкой, отделался легким испугом.
