Короче, я, как мог настойчиво, перевел стрелки на Талдыкина, и, кажется, присяжных это зацепило. Местный адвокат тоже не растерялся, с подсказки нашего Анохина добавил жару. Дескать, прямых улик на злоумышление против первых двух жертв не имеется, и где гарантия, что это не сеньор Талдыкин выступал в роли коварного убийцы, и выгода ему в том была. И попытались адвокаты хором, с моей, между прочим, подачи, представить обстоятельства в виде Тошкиной мести обидчику. Кстати, неплохо у них это вышло, вот, что называется, опыт. Прокурор как раз в этом месте несколько увял и приуныл. Но не сильно, его дело было правое, и он об этом знал.
Потом объявили перерыв, присяжные ушли на совещание. То есть настали последние часы, а может, минуты процесса. Тошку, само собой, увели под стражей. А мы втроем: я, Наташа и Анохин вышли на воздух, покурить и собраться с силами.
– Голубушка, вы заранее не расстраивайтесь, – мягко увещевал, заглядывая Наташе в лицо, говорливый адвокат Анохин. – Конечно, срок дадут, скорее немалый. Но вы не унывайте, знаете, как бывает, когда страсти улягутся. На все можно посмотреть иначе. И через пару лет подать просьбу о смягчении, по состоянию здоровья, например. Я думаю, к тому времени ваш муж станет посговорчивее, простите за откровенность. Тюрьма, какая бы она ни была, еще ни в ком не вызывала желания задержаться в ней подольше.
Наташа кивала ему в ответ, тихо плакала, я все еще держал ее за руку, и она не сопротивлялась. Впрочем, со стороны это выглядело исключительно как дружеский жест сочувственной поддержки и не более. К тому же Анохин то и дело ласково брал Наташу за другую руку под локоть и даже гладил по плечу. Почему бы ему, старому пню, не позволить себе легкую вольность по отношению к красивой женщине, пока она в горе? Анохин тоже ведь человек.
Присяжные заседали не очень долго. Нас позвали назад уже через полчаса, мы даже кофе толком выпить не успели в ресторанчике неподалеку от здания суда. Вердикт читал старший из них, мужчина лет пятидесяти, читал строго и громко, но несколько визгливым голосом с завыванием на последних слогах, что почему-то вызвало у меня ассоциации со средневековым судом инквизиции над сельской ведьмой. Потом судья огласил приговор, и этот приговор нам перевели. Пятнадцать лет с правом прошения о досрочном освобождении через десять. Анохин, старый придурковатый хрыч, был доволен. Тошка со своего места даже бровью не повел, казалось, собственная судьба не интересует его совершенно уже никак. Наташа плакала без стеснения, и, видно было, все вокруг именно ее жалеют. Я озирался, перебегая взглядом с одного лица на другое, как слабоумный на ярмарке, мне как-то не верилось, что точка поставлена так быстро.
Мы вернулись в отель. Наташа сразу пошла спать, ее ноги не держали, так она извелась. Я сказал, пусть зовет меня в любое время, хоть среди глубокой ночи, я рядом. Она с благодарностью поцеловала меня в щеку. С Анохиным я задерживаться не стал, а тоже пошел к себе, и там, у себя в номере на балконе, пил всю ночь напролет в жестоком одиночестве. Но напиться у меня не получилось, я добился только раскалывающейся головной боли и все.
Наутро предстояло еще одно мероприятие – последнее свидание, перед тем как Ливадина отправят на континент. Кажется, Анохин говорил, что нужно еще оформить какие-то важные бумаги для Москвы. Меня на это свидание никто не звал, да я и не набивался.
К обеду они вернулись. Наташа – сама не своя, адвокат Анохин – со странным выражением на лице. Впрочем, Наташа тут же пустилась передо мной в откровенность:
– Представляешь, Тоша велел, чтоб я не ждала. Чтоб в Москве получила развод. – И она опять заплакала. – Извинялся, дурак такой, что испортил мне жизнь и не хочет еще больше.
– Антон Сергеевич подписал доверенность, пришлось вызывать срочно местного нотариуса. Все дела отныне в ведении Натальи Васильевны. Не представляю, как вы управитесь с таким гигантским наследством? Я бы мог рекомендовать хорошего управляющего…
– Ну как вам не стыдно! – перебил я Анохина рассчитанно грубо. – Нашли время. Понимаю, у вас свой интерес. Но учтите, Наталью Васильевну я в обиду не дам. Я, может, человек от бизнеса и далекий, но посчитаться в случае чего не испугаюсь.
– Да-да, конечно, вы, безусловно, правы. Но я и в мыслях не имел никакого обмана. У меня репутация, все знают, можете навести справки, – торопливой скороговоркой запричитал Анохин.
А я опять увидел – теперь уже в его глазах – непонятный страх передо мной, какой до этого наблюдал не однажды в лице моей Наташи.
Перед нами стоял вопрос: что же отныне делать дальше? Антона увезли. На Мадейре оставаться не имело смысла, мы и так просидели здесь два месяца. Меня ждали дела в Москве, Наташу – хлопоты по наследству, Анохина – другие потерпевшие клиенты.
Хотите смейтесь, хотите нет, но злополучное изумрудное ожерелье так и осталось при Наташе. Никто и не думал его отбирать или в качестве улики арестовывать. Салазар сказал мне в ответ на мое любопытство, что Талдыкин при свидетелях сделал ей подарок, так что вещь теперь исключительно в неоспоримом владении сеньоры, только ей, наверное, придется уплатить налог на русской таможне. И еще Салазар поведал мне, как ему жаль, что я уезжаю (врал, скорее всего), что вряд ли мы увидимся когда еще раз (тут он был прав), что неплохо бы выпить на прощание (тут я согласился, поставив в условие, что ни грамма мадеры).
Агентство заказало нам билеты на послезавтра. Транзитом через Вену с двухчасовой пересадкой, что было очень удобно. Анохин улетел в тот же день вечером, его действительно ждали дела. А я перед отъездом, как и обещал, выпил на прощание с Салазаром и еще раз сходил на могилу к Фиделю. Остальное время проводил только подле Наташи. Помогал упаковывать вещи и утешал, как уж мог. Она собрала все, что принадлежало Тошке и не понадобилось ему с собой в тюрьму, даже негодную бритву не захотела оставлять.
У меня еще была забота, точнее не очень приятная обязанность, которую я взял на себя. Спасибо Салазару, без его помощи я бы не управился. Надо было организовать доставку еще кое-какого груза – с нами предстояло лететь четырем оцинкованным гробам и чемоданам с вещами, у которых больше не было хозяев. Ужасный груз, но на моих руках он оставался только до Москвы.
В день отъезда мы встали пораньше и вышли на пирс. Я и Наташа, и я держал ее руку в своей. Мы смотрели на скалы, где умер Ника, и молчали. На том самом месте, где началась эта безумная история, и у меня не хватило бы духу сказать, что история эта отныне закончилась. И я позвал:
– Наташа?!
– Что? – Она не повернулась ко мне, и голос ее прозвучал, как эхо.
– Я тебя люблю, – сказал я, будто произнес единственную истину на свете, которую так долго и безуспешно искали на земле мудрецы.
Она не ответила. Молча отняла у меня руку. Потом также безмолвно пошла прочь. Но через пару шагов оглянулась испуганно.
– Не беспокойся, я иду за тобой, – ответил я и поспешил следом.
Лимузин и носильщик с нашими вещами уже ожидали нас у парадного подъезда. Мы отправились в аэропорт.
Часть третья и последняя
ОБРАТНЫЙ ГОРИЗОНТ
Вот уже полчаса мы были в воздухе. Погасло предупреждающее табло, стюардесса стала разносить напитки. Хотя я и Наташа летели бизнес-классом, но самолетик был совсем небольшой, тесный, и удобств особенных не предполагалось. Впрочем, я легко обходился без них, тревожась только за Наташу. Она сидела рядом со мной у окошка, такая тихая и измученная, что я даже чуть не расплакался от жалости и любви к ней. Ну ничего, у нас еще все впереди. Успею пожалеть, успею всю ее утопить в своем обожании.
А вы еще ничего не поняли? Бедный мой, грустный читатель, мне искренне жаль вас. Так уж и быть, раскрою вам тайну. Великую тайну Алексея Львовича Равенского, без пяти минут профессора и совершенно свободного человека. Я никакой не святой, что и доказал на деле. Спросите, что же это за дело такое? Ха! Ведь это я, именно я, и никто иной, совершил те первые два, невероятно загадочные убийства! А это уж после они сами стали истреблять друг друга, я только немного помог. Здесь словом, там, опять-таки, действием. Или бездействием, лучше сказать.
Но вы все равно не понимаете? Ах, зачем? Вот о чем ваш вопрос. Уж как-нибудь постараюсь объяснить. Пусть и не вижу в том большого проку – рабу никогда не понять свободного человека. Ну ладно. Разве только вашего любопытства ради… Хотя, если честно, обо всем можно было догадаться любому дураку, если бы он слушал меня повнимательней. Я, словно ловушки для кроликов, расставил подсказки, рассыпал, словно для Гензеля и Гретель, мелкие хлебные крошки, чтобы заманить вас к себе. Если вы не увидели путь, значит, вам еще далеко до меня в том, что вы, мирный обыватель, именуете извращенным злом и кознями дьявола, а я – подлинной личной свободой.
Ведь если разобраться, кто он такой, в сущности, этот дьявол? Самый независимый, самый счастливый из обитающих в сотворенном бытии существ. Первый настоящий мирянин, плюнувший на Небо и показавший Богу зад. А почему? А потому, что он так хотел! Вы никогда ведь всерьез не задумывались, кто такой Сатана? И зря. Это совсем не владелец душ тех мрачных извращенцев, что вешают перевернутые кресты на черных мессах, не умилительный Воланд, издевающийся над людскими грехами (делать ему, Сатане, нечего!). Да и Богу, и дьяволу по большому счету безразличен наш с вами мир с его сиюминутными проблемами! Там, у них, подлинная гордость бьется в вечности с бесконечным милосердием, невообразимая свобода сражается с обязательным благом. И спрашивается, при чем здесь людишки? У нас есть право выбора, и с нас того довольно. Рабы выбирают Бога, а свободные – соответственно. Я этого тоже долгое время не понимал, пока не сделал единственно возможный вывод. Ведь что же, по сути, сотворил Сатана через миг после своего воссоздания из небытия? Он отверг дары, которые получил из чужих рук. А ведь был он призван стать первым и высшим среди ангелов. Да вот не захотел петь «аллилуйю» и славить источник вечного блаженства. Видно, это самое блаженство встало ему поперек горла, когда было ему вручено. Несвобода, даже пусть и в благе, оскорбляет сильного, а он знал, что силен. И сделал выбор. Не получил рая, зато обрел самого себя. Если это зло, что ж, значит, я на стороне зла. И я тоже заплатил за свою свободу огромную цену.
