Минула пара минут, после того как мать Ласси вышла, и в палату заглянул врач, чтобы проверить состояние пациента. Ему потребовалось всего несколько мгновений, чтобы прочесть показания приборов, к которым был присоединен Ласси, пролистать его медицинскую карту, пробежать глазами список препаратов, которые ему вводились, и убедиться, что все в порядке. Совсем скоро молодой человек выйдет из комы – это лишь вопрос времени.
Врач задержался в палате еще на полминуты, а затем вышел в коридор и удалился, не привлекая ничьего внимания.
54
Одним из имен, что Конрауд нацарапал на клочке бумаги, пока находился в цокольном этаже Вивильсстадира, было Катрин Андрьесдоуттир. Он знал, что женщине уже далеко за восемьдесят и после недолгих поисков обнаружил, как ему казалось, именно того человека, которого искал. Возраст, по крайней мере, совпадал. Он позвонил по указанному в телефонном справочнике номеру, и женщина на другом конце провода подтвердила, что в пятидесятые годы она действительно лечилась в диспансере. Плюс ко всему, она с удовольствием согласилась на его визит: гости к ней захаживали нечасто, так что посещение Конрауда было для нее прекрасным поводом разнообразить свою рутину.
Катрин была вдовой и проживала в доме, обитателями которого являлись пожилые люди. Работавшая там вахтерша оказывала жильцам различные услуги, в том числе готовила еду для тех, кто ее об этом просил. Катрин с улыбкой поведала Конрауду, что с готовкой пока прекрасно справляется и сама, так что повара ей не требуются. Он поинтересовался, как ей здесь живется, присаживаясь на предложенный хозяйкой стул. Катрин ответила, что ее все устраивает. Бодрая и словоохотливая, она произвела на Конрауда приятное впечатление. Катрин хорошо помнила свое лечение в Вивильсстадире и отметила, что персонал диспансера был достоин самых высоких похвал: все – от заведующего до последней санитарки – были заботливы и обходительны. Катрин клали в диспансер трижды – каждый раз по причине туберкулеза – и она входила в самую первую группу пациентов, которых лечили новыми препаратами, благодаря которым болезнь была со временем искоренена.
– В диспансере работали замечательные люди. Они из кожи вон лезли, чтобы наше пребывание там было приятным – насколько возможно, разумеется. В конце концов, диспансер – это ведь не курорт, – покачала головой старушка. – Когда бушевал туберкулез, страдальцев через Вивильсстадир много прошло. Болезнь-то ведь это была страшная – сколько людей покалечила и поубивала! В том числе и молодых – вернее, в первую очередь молодых. Мне вот всего одиннадцать лет было, когда я попала в диспансер – сначала были легкие поражены, потом и… ну, в общем, молодежь чаще всех страдала.
– А вы не помните среди пациентов некоего Лютера? – спросил Конрауд. – У него был туберкулез костей, и он хромал.
– Лютера?
– Лютера К. Ханссона. Он был гораздо старше вас – родился в двадцать первом году.
Женщина наморщила лоб под копной седых волос. Вокруг ее дородной фигуры витал аромат только что испеченного хлеба. Через пару мгновений она покачала головой:
– Нет, что-то не припоминаю…
– Он был хромоногий, – повторил Конрауд. – Лечил его доктор по фамилии Хейльман.
– Мне очень жаль, но мне это ничего не говорит.
Конрауд не мог решить, насколько далеко ему стоит заходить со своими вопросами и как сформировать главный из них.
– Причина, по которой я этим интересуюсь, в том, что этот Лютер, возможно… как бы вам сказать… имел дурные склонности, если вы понимаете, о чем я.
Катрин вопросительно смотрела на него, будто хотела услышать дополнительное толкование его слов.
– Нездоровое влечение… к девочкам, – объяснил Конрауд. – Того же возраста, в котором были и вы.
Только в тот момент пожилая женщина поняла, что стало поводом его визита. По телефону Конрауд был краток – сказал только, что ему требуется кое-какая информация о пребывании Катрин в диспансере, а поскольку представился он только именем, не называя фамилии, она приняла как данность, что он журналист.
– Так вы не из газеты? – спросила Катрин.
– Честно говоря, нет, – признался Конрауд. – Раньше я работал в полиции. Но теперь я уже на пенсии.
– А при чем здесь… этот Лютер? Почему вы о нем спрашиваете?
– Вы его помните?
– Ну, у меня была одна подруга… Она уже, правда, умерла…
– Так…
– Но почему вы задаете такие вопросы? Это как-то связано с полицией? – На лице Катрин появилось обеспокоенное выражение. Она поняла, что это не просто приятная беседа, поскольку сидящий напротив нее бывший полицейский расспрашивает ее о вероятных случаях домогательства со стороны педофила в стенах диспансера много лет тому назад.
Тогда Конрауд решился в подробностях рассказать Катрин о том, что было известно ему, но настоятельно попросил ее ни с кем этой информацией не делиться. Он описал ей происшествие на Тьёднине, добавив, что существует вероятность того, что утонувшая девочка была знакома с Лютером, который над ней надругался.
– Боже мой! – воскликнула старушка.
– Конечно, это все лишь догадки, как вы понимаете, – подчеркнул Конрауд. – Полной уверенности, что все так и было, нет. Именно поэтому я и пытаюсь выявить недостающие факты. Признаюсь вам, что случай с этой девочкой меня потряс. С тех пор как я о нем услышал, места себе не нахожу.
– Я вас понимаю, – сказала Катрин. – Если и правда все так и случилось… Бедное дитя!
– Вы, кажется, упомянули свою подругу…
– Да, но боюсь, что это никак не связано со случаем, о котором вы рассказали. Вряд ли это имеет отношение к этому… Как его?..
– Лютер.
– Вот. Я такого не помню. А вот врача, фамилию которого вы назвали, – Хейльмана – я помню хорошо.
– Вот как?
– Я запомнила его, потому что однажды меня навещала в Вивильсстадире одна моя подружка из Рейкьявика. Так вот она меня от него и предостерегла.
– А в связи с чем?
– Я тогда сразу и не поняла, потому что со мной он всегда обходился хорошо, был очень учтив. А вот подружка моя только увидела, как он идет по коридору, вся покраснела и напряглась. Когда этот Хейльман прошел мимо нас, она сказала, чтобы я его опасалась. Она рано созрела, гораздо раньше меня… Так вот, она тогда рассказала мне – тихо-тихо, чтоб нас никто не услышал – что однажды она ходила на прием к этому доктору Хейльману, – он тогда практиковал в Рейкьявике. И во время осмотра он трогал ее там… где не должен был трогать. Поэтому она сказала, что больше никогда к нему на прием не пойдет. До этого она вообще никому не рассказывала, что с ней произошло. Только со мной поделилась. Знаете, в те времена люди о таком старались не говорить. Сейчас все по-другому.
– Значит, это был тот самый врач?
– Да, его так и звали: Антон Й. Хейльман. Подружка сказала мне, что… Я это очень хорошо запомнила, потому что никогда раньше не видела ее такой испуганной, а еще потому что он ведь был такой уважаемый врач. А она сказала, что на самом деле он ужасный…
55
Бабушка Данни с роду не бывала в полицейском управлении на Квервисгата. Для этого у нее никогда не возникало поводов – не больше чем у других добропорядочных граждан. Поэтому когда ее вели в допросную, где ее с суровым выражением лица ждала Марта, она пребывала в состоянии крайней растерянности, если не шока. Отправляя двух полицейских в полном обмундировании за пожилыми супругами, Марта как раз и рассчитывала внушить им определенную дозу страха, а также сделать особый акцент на серьезности ситуации и подчеркнуть их значимость в статусе свидетелей. Супруга женщины дома не оказалась, поэтому ей пришлось садиться в патрульный автомобиль и в сопровождении двух полицейских ехать на Квервисгата без него.
Она могла бы и отказаться, поскольку ее никто не арестовывал. Но даже если ее бы и задержали, она могла бы настаивать на присутствии адвоката. Однако она не сделала ни того, ни другого, а застыла на месте, уставившись не мигающим взглядом на полицейских, которым пришлось повторить свое приглашение проехать с ними в управление. Тогда она попросила подождать две минуты, пока она надевает пальто, а также поинтересовалась, нужно ли ей позвонить мужу. Взяв мобильный телефон, она попыталась до него дозвониться, но безуспешно, поэтому вышла из дома за полицейскими и села в машину. Полицейская форма вкупе с патрульным автомобилем возымели должный эффект: когда женщина вошла в допросную, ее слегка пошатывало не только от нехватки сна, но и от паники. Было очевидно, что события последних дней привели ее в полное смятение, и Марта, понимая это, сочувствовала ей, но она также сознавала, что времени на реверансы и расшаркивания просто нет.
