— Что? Костюм от Версаче с розовым галстуком? Да половина клиентов от меня отвернулись бы. Тебе что, так не нравится мой стиль?
— Нет. Это замечательно, но слишком официально. — Анна вдруг почувствовала, что краснеет. — Ты, наверное, думаешь, что я взбалмошная. Мне так обидно, что я не знаю, как жарить эти чертовы французские сосиски. Я всегда чувствовала себя ущербной по сравнению с матерью. Она никогда не давила на меня своим авторитетом, хотя была в моем представлении само совершенство. Она умела великолепно обставить квартиру, была прекрасной хозяйкой и всегда знала, что следует надеть по какому случаю, что сказать и как поступить. До шестнадцати лет я не отходила от матери ни на шаг, а потом словно потерялась от страха.
— Это произошло после смерти отца?
— Да.
— Ты хочешь рассказать об этом?
— Обычная история, особенно когда живешь в Северной Ирландии, — заметила Анна, переворачивая мясо.
— Белфаст?
— Теперь у этого города ужасная слава, но на самом деле он такой красивый и милый. Белфаст был для меня самым лучшим городом в мире, ведь я родилась там.
Когда мясное блюдо поджарилось, Анна отнесла его на стол, а Филипп открыл бутылку калифорнийского бургундского. Молча они подняли бокалы и продолжили ужин. Анна чувствовала, что Филипп ждет дальнейшего рассказа. Рассмеявшись, она спросила:
— Ты что, действительно хочешь узнать об этом?
— Да, — совершенно серьезно ответил Уэстуорд.
— Хорошо, я буду кратка. Мой отец был юристом, когда они встретились с мамой. Его звали Патрик О'Коннелл Келли, отпрыск состоятельной североирландской протестантской семьи. Их взгляды представляли довольно странную смесь — гордость за свое ирландское происхождение и в то же время — сторонники Британской империи. В семье полагали, что объединенная Ирландия будет означать полный крах всего, что зовется цивилизацией, потому что кельты, по их мнению, были воплощением варварства. Ты понимаешь, что я имею в виду?
— Очень хорошо понимаю, — сказал Филипп, внимательно ее слушая.
— Семья моего отца имела большое влияние в юридических кругах Ирландии. Когда отец впервые встретил мою мать, то он был молодым адвокатом с прекрасной перспективой. Скорее всего, его поразила странность и необычность этой женщины. Ведь Кейт наполовину итальянка. И конечно же, мама очень красивая и немного загадочная женщина.
— Как ты.
Анна бросила быстрый взгляд в сторону Филиппа:
— Нет, пожалуй, в ней преобладал классический стиль, а он мне не свойствен. Отца нельзя было отнести к фигурам романтическим, но мать полюбила его за ум и неподкупную честность. Он из тех людей, которые всегда говорят правду, какой бы горькой она ни была. Пожалуй, в молодости подобное качество вызывает искреннее восхищение. А моя мать была в то время молода — двадцать лет. Разумеется, семья отца не могла одобрить подобный союз: Кейт была леваком.
— Леваком?
— Католиком. Правда, в их кругах быть итальянским католиком — это не самое плохое. Но семья никак не могла одобрить смешанный брак — между протестантом и католичкой. Однако в 1965 году они все-таки поженились. А в 1966 году родилась я. Вот ты и узнал, сколько мне лет.
— Твой возраст мне был известен и раньше.
— Как и твой мне.
— Болезненная тема. Однако вернемся к свадьбе твоих родителей.
— Да, брак оказался не из счастливых. Скорее всего, даже чисто физически отец не мог удовлетворить мою мать, но на эту тему мне бы не хотелось говорить. Всю жизнь я знала, что между ними существует какое-то отчуждение, холодность. Для Кейт брак, пожалуй, был подобен тяжелому испытанию, нелегкому кресту, который следовало нести всю жизнь. Но родители уважали друг друга, и мне ни разу не приходилось слышать их перебранок. Мы обосновались в Белфасте. Отец купил дом в грегорианском стиле, они отреставрировали его.
Ирландия околдовала мою мать. Ирландцы, особенно южные, очень похожи на итальянцев. А у матери была какая-то симпатия, влечение к республиканцам. Ничего политического, она никогда не являлась социально активной личностью, но, будучи католиком в такой стране, как Ирландия, поневоле втягиваешься в политику. Во всяком случае, эту часть населения мать понимала лучше, чем ирландских протестантов. Не знаю, бывал ли ты в тех местах, но Северная Ирландия — это действительно земля, полная скорби и печали.
— Все страны, разделенные на две половины, представляют собой грустное зрелище.
— Пожалуй. Мой отец к этому времени стал общественным прокурором. Он начал крестовый поход против Ирландской республиканской армии, которая разворачивала свою деятельность. Наступили тяжелые времена, о которых ты, наверное, слышал.
— Читал, — подтвердил Филипп. Он перестал есть, впрочем, как и Анна, и слушал ее очень внимательно. Анна чувствовала, что от волнения она потеряла аппетит.
— В 1972 году было установлено самоуправление в рамках Британской империи. И все началось с новой силой. Ненависть и насилие наводнили Белфаст. Марши протеста, взрывы бомб, барабаны, дудки — все это могло свести с ума кого угодно. Женщины снимали крышки с мусорных баков и барабанили по ним, дети бросали в окна камни, мужчины собирались группами, выжидая нужного момента. При появлении полиции даже относительный порядок тут же нарушался, и камни летели отовсюду. Затем в ход шли дубинки. Повсюду были видны разбитые головы и окровавленные носы, а после побоищ на земле оставались лежать люди. Каждую ночь все повторялось вновь. Удушливого газа, пластиковых пуль и крови становилось все больше. На улицах появились баррикады, солдаты начали стрелять прямо в толпу, и смертей стало намного больше.
Анна замолчала и посмотрела на Филиппа. Тот не мигая глядел на пламя свечи, которое отражалось в его зрачках: будто он ясно видел горящие улицы Белфаста.
— Все прекратилось так же неожиданно, как и началось. Проходили массовые похороны — бесконечные вереницы людей во всем черном, над головами — патрульные вертолеты. На стенах домов повсюду были написаны имена мучеников.
— Не волнуйся так, — тихо произнес Филипп и взял Анну за руку.
— Ничего.
— Но ты вся дрожишь.
— Я всегда дрожу, когда начинаю говорить об этом. Не надо было спрашивать, если тебя так волновало мое самочувствие.
— Хорошо. Но ты не описала мне сам Белфаст. А нечто подобное мне приходилось видеть и самому.
— Значит, тебе должно быть известно, как чувствуют себя в подобных ситуациях женщины. Моя мать испытала, например, настоящий стресс. Она никак не могла объяснить себе, почему это замечательное место охватила такая волна насилия. Ей захотелось оставить Ирландию и уехать со мной в другое место, но отец был категорически против. Он был очень мужественным человеком. Его приговоры всегда оказывались строгими, но продиктованы они были не местью, а чувством справедливости. Говорили даже, что он сам присутствовал при пытках, но я в это не верю. Даже если это правда, не хочу об этом ничего знать. Неожиданно отец стал чем-то вроде политической фигуры. Он публично выступал против республиканцев в суде, в прессе, по телевидению — везде, где мог. Это привлекло к его личности огромное внимание. Некоторые думали, что он святой, другие считали его дьяволом. Однажды я вдруг открыла для себя, что отец причастен к этому миру ненависти и насилия. Люди начали бросать в окна нашего дома камни и писать на двери слово «убийца». Иногда дети католиков преследовали меня, когда я возвращалась домой из школы. Если бы им удалось поймать меня, то они обязательно меня избили. Однажды мне выбили два зуба. — Анна подняла верхнюю губу и показала Филиппу. — Это искусственные. Отцу пришлось возить меня из школы и в школу на машине каждый день.
Филипп протянул Анне руку, и она сжала ее. Ей приходилось раньше рассказывать об этом, но никогда она не была так открыта и доверчива.
— Маме было намного хуже. В нее начали откровенно плевать. Однажды на рынке женщины-католички окружили ее, выкрикивая «проститутка» и «убийца». То, что я и мама были католической веры, только распаляло всех. Куда бы теперь ни отправлялся отец, его сопровождали полицейские в штатском или специальные агенты. При такой жизни под постоянным присмотром семейный очаг, казалось, вот-вот угаснет. Даже в обычной, мирной ситуации в доме хватало молчаливого напряжения, а сейчас этот брак должен был рухнуть в любую минуту. Мама постоянно чувствовала себя несчастной. Она все время вспоминала прошлое, и знаю — она решила, что брак был ошибкой молодости. Но вскоре все кончилось: отец сел в автомобиль, и тот взлетел на воздух. Соседи рассказывали, будто он предусмотрительно оглядел дно машины, но взрывчатку стали закладывать столь искусно, что найти ее было не просто. — Ногти Анны при этих словах впились в ладонь Филиппа. — Я выбежала на улицу и увидела пылающий автомобиль. Все стекла в соседних домах были выбиты. Я подбежала к машине, отца там не было. Труп нашли на расстоянии ста ярдов вниз по улице, в чьем-то саду. В этот год мы оставили Ирландию и переехали в Вейл. Мать встретила Конни Граф и начала с ней работать. Я пошла в Вейле в школу, окончила ее, а затем вырвалась на свободу.
