С биноклем в руках Стернер рассмотрел Хоффманна в обрамлении оконной рамы и понял, о чем на самом деле идет речь.
Теперь он смотрел на Гренса.
— Как? Так этот, там… он… живая мишень?
— Да. И… что это означает?
— Это означает… мои боеприпасы — это зажигательные и разрывные пули. Я не могу стрелять ими в людей.
Гренс хохотнул — или издал что-то похожее на короткий раздраженный смешок.
— Ну и… какого вы здесь делаете?
— Расстояние до объекта — тысяча пятьсот три метра. Такое задание я получил.
— Задание, которое вы получили, — это не дать одному человеку отнять жизнь у двух других людей. Или, если вам так больше нравится, — одной живой мишени отнять жизнь у двух других живых мишеней.
Стернер отрегулировал бинокль, чтобы лучше видеть террориста. Тот так и стоял у окна, на том же месте, он нарочно подставлялся — и было неясно зачем.
— Я подчиняюсь только международным законам.
— Законы… черт вас дери, Стернер… законы сочиняют те, кто привык отсиживаться по кабинетам! Но это… это реальность. Этот, который стоит там, в мастерской, живая мишень, именно он сейчас — та самая реальность, и если его не остановить, то погибнут люди. И уж конечно, и они сами, и их скорбящие близкие будут обалдеть как рады узнать, что вы соблюдали… как там… международные законы.
Бинокль был мощный, и, хоть руки у снайпера слегка дрожали из-за сильного ветра, не составляло труда следить за мужчиной с длинными светлыми волосами, который иногда оборачивался и смотрел вниз на что-то. На заложников, понял Стернер. Они лежат на полу возле него. Именно там.
— Если я сделаю по-вашему, выстрелю из своей снайперской винтовки теми пулями, что у меня с собой, его попросту разорвет. В клочья. — Он опустил бинокль и посмотрел на Гренса. — Так что вы будете собирать живую цель, человека… ошметки тела… по всей мастерской.
Лицо, рот — он возник снова.
Человек в мятой синей форме надзирателя поднялся на ноги. Тот же монитор, что и в прошлый раз, та же камера — ее отвернули от бетонной стены. Бергу было по-прежнему жарко, но он выключил и унес вентилятор. В тесной будке вентилятор мешал, Бергу нужно было больше места — одна из камер ожила, и картинка пошла на все шестнадцать экранов.
Рот что-то сказал, потом возник другой рот. Появился еще один человек, Якобсон, голый, связанный. Террорист держал его и вдруг отступил на шаг, он хотел, чтобы стало видно — он целится из миниатюрного револьвера Якобсону в голову, а потом беззвучно произносит слова.
На этот раз Бергу не понадобилось отматывать назад.
Два первых он узнал моментально.
«Я их убью»
Истолковать три последних слова оказалось удивительно легко по отчетливым движениям губ.
«Через двадцать минут»
Свен Сундквист с мобильным телефоном в руке бежал вверх по церковной лестнице. Звонок, взволнованный голос дежурного с центрального поста яснее ясного дал понять: обратный отсчет пошел, и с каждой минутой, с каждой секундой для принятия решения остается все меньше времени. Свен замедлил шаги, открыл люк и прополз под колоколом на балкон, где стояли Эверт, новый снайпер и наблюдатели. Свен почти прокричал им, что на долгие разговоры больше нет времени.
Эверт посмотрел на него — взгляд сосредоточенный, на виске пульсирует жилка.
— Когда?
— Минуту двадцать секунд назад.
Гренс ждал этого, хотя думал, что все будет не так быстро, что у них еще есть время; он вздохнул — ситуация развивалась так, как развивалась. Вечно времени в обрез. Он вцепился в перила, глядя на поселок, на тюрьму. Два мира, между которыми — несколько метров и граница. Поразительно: система правил и предписаний одна и та же, но при этом у них нет ничего общего.
— Свен!
— Что?
— Кто он?
— Кто?
— Инспектор.
Этот, в окне, за пуленепробиваемым стеклом, знает, Хоффманн точно знает, как вся эта хрень происходит. Он знает, что все начнется прямо сейчас, рассчитал, что мы среагируем на пожилого инспектора. И он прав. Мы нервничаем из-за этого седого. Если бы… там был просто еще один долгосрочник-наркоторговец… трудно сказать, но мы бы вряд ли так напрягались.
— Свен?
— Сейчас.
Свен полистал свой блокнот, страницы убористо исписаны карандашом. Не так много народу сейчас пишет карандашом.
— Мартин Якобсон. Шестьдесят четыре года. Поступил на работу в Аспсос в двадцать четыре года. Женат. Взрослые дети. Живет в поселке. Пользуется симпатией и уважением, угроз не получал.
Гренс с отсутствующим видом кивнул.
— Еще что-нибудь нужно?
— Не сейчас.
Гнев. Его внутренний мотор, движущая сила, без него Гренс — никто. И вот гнев охватил его, грубо встряхнул. Какого черта! Почему именно этот человек оказался там, голый, связанный, с приставленным к глазу мини-револьвером? Человек, который сорок лет за гроши проработал среди людей, презирающих его, — ради того, чтобы погибнуть на вонючем полу мастерской за год до пенсии…
— Стернер!
Военный снайпер лежал с биноклем возле перил, на некотором расстоянии от Гренса.
— Сейчас вы полицейский. Сейчас вы полицейский. И будете полицейским еще пять с половиной часов. А полицейское руководство операцией поручено мне. Так что я — ваш командир. Это означает, что с настоящей минуты вы делаете ровно то, что я приказываю. И меня, слушайте внимательно, не интересуют рассуждения о живых мишенях и международных законах. Это понятно?
Они посмотрели друг на друга. Гренс не получил ответа, да он и не ждал.
Вон то большое окно.
Голый шестидесятичетырехлетний человек.
Гренс вспомнил другого человека, других заложников. С тех пор прошло уже лет двадцать, но он до сих пор ощущал удушающую злость. Несколько сопляков из колонии, многообещающих юных уголовников, решили сбежать и захватили заложника — работавшую на кухне пенсионерку, приставив ей к горлу дешевую отвертку. Они расчетливо выбрали самого слабого из всех работавших в колонии. Женщина потом скончалась — не во время самого захвата, а от его последствий. Негодяи словно отняли у нее душу, и она не знала, как вернуть ее себе.
И вот теперь — то же трусливое, просчитанное нападение на самого пожилого, самого слабого.
— Обезвредьте его.
— В каком смысле?
— Подстрелите.
— Не получится.
— Не получится? Я же только что сказал…
— Не получится, потому что мне придется стрелять в торс. А отсюда… поверхность мишени очень мала. Если я буду целиться… например, в верхнюю часть руки… то, во-первых, я рискую промахнуться, а во-вторых, если я попаду в руку, то и все остальное превратится в клочья.
Стернер протянул винтовку Гренсу.
Черное, аскетичного вида оружие было тяжелее, чем ему казалось. Килограммов пятнадцать; жесткие края врезались в ладони.
— У этой винтовки… убойная сила, сокрушительная для человеческого тела.
— При попадании?
— Он погибнет.
Наушник уже дважды чуть не выпал, пришлось прижать его пальцем, каждое слово было решающим.
— Подстрелите.
Что-то затрещало, что-то стукнулось обо что-то. Хоффманн сунул наушник в другое ухо; стало не намного лучше. Пит сосредоточенно слушал, он должен, должен слышать все.
— При попадании?
— Он погибнет.
Этого достаточно.
Пит Хоффманн прошел через мастерскую к кабинету, к столу в глубине кабинета, вытащил верхний ящик и достал бритву, лежавшую там в пустой папке среди карандашей и скрепок, потом — ножницы из подставки для ручек. Вернулся в пустое складское помещение. Охранник по фамилии Якобсон так и сидел, привалившись к стене. Хоффманн проверил пластиковые ленты на его руках и ногах, одним рывком сорвал занавеску с окна, поднял с пола коврик и возвратился в мастерскую, ко второму заложнику.
Пластиковые емкости с нитроглицерином уже приклеены к коже, детонирующий шнур крепко накручен на тело. Хоффманн встретил умоляющий взгляд зэка, наматывая на него ковер и крепко связывая шторой.
Отпихнул чан с соляркой от верстака, поставил возле ног заложника.
Порылся под ковром, ухватил капсюль-детонатор и накрепко приклеил скотчем к концу шнура.
Потом подошел к окну и посмотрел на колокольню. Прямо в дуло направленной на него винтовки.
* * *
Они стояли бок о бок у высокого окна на третьем этаже правительственной канцелярии. Распахнули настежь тонкие рамы и вдыхали свежий прохладный воздух. Они закончили. Сорок пять минут назад они назначили полицейского, который будет руководить операцией на месте, в Аспсосской церкви. Затребованный им военный снайпер уже направляется туда.
