– Извините, – рассеянно промолвил Аллейн, – я перепутал день с ночью.
Он не был пьяный.
На столе перед ним лежал билет на самолет для Макса. Рейс на завтра, на одиннадцать тридцать.
– Вас отвезет Шанталь, – сообщил Аллейн.
– Где она?
– Во вторник умерла ее мать. Она повезла прах в город, где мать родилась.
– Печально слышать, – сказал Макс. – Она знает, что произошло?
– Да. Кое-что. В детали я ее не посвящал. И был бы вам очень благодарен, если бы вы сделали то же самое.
– Разумеется.
Макс спросил о рейде на остров Гонаив. Аллейн рассказал, что там обнаружили. Его губы тряслись, он не выдержал и расплакался.
Макс дождался, когда Аллейн придет в себя, и задал еще несколько вопросов. Говорил ли отец ему когда-нибудь о Гонаиве? Нет, никогда. Играл ли ему отец когда-нибудь на кларнете? Нет, но он знал, что отец играет. И не только на кларнете. Густав был также весьма приличным трубачом. Не задавался ли Аллейн когда-нибудь вопросом, почему у отца столь обширные связи? Нет. А почему он должен что-либо подозревать? Карверы занимали видное положение на Гаити. Он вспомнил встречу с Джимми Картером, перед тем как тот стал президентом. На Гаити? Нет, в Джорджии. Отец заключил сделку на импорт орехов с плантаций Картера, когда на Гаити случился неурожай. Здесь они тоже встречались, Картер приезжал вести переговоры о мирной сдаче хунты. Макс спрашивал, Аллейн отвечал, глядя на него печальными покрасневшими глазами, слегка затуманенными то ли горем, то ли алкоголем. Макс все больше убеждался, что он действительно ничего не знал о том, что происходило вокруг.
– Вероятно, вам это неизвестно, но он меня ненавидел! – выпалил Аллейн. – За то, кем я был и кем не был.
Он пригладил ладонью волосы. Макс заметил на левом запястье у него широкий розовый шрам.
– А вы, Аллейн? Ненавидели его?
– Нет, – ответил он сквозь слезы. – Я бы простил Густава, если бы он попросил.
– Даже сейчас? После того, что вы узнали?
– Я ни в коей мере не оправдываю его, – сказал Аллейн. – Но отец есть отец.
– Он с вами использовал какие-то психологические приемы?
– Что? Гипноз? Нет. Он хотел пригласить психоаналитика, чтобы тот меня «выправил», но мать не позволила. Она была ко мне очень привязана. – Аллейн вгляделся в свое расплывшееся отражение в крышке стола. Допил бокал и вытер рот тыльной стороной кисти. Потом вдруг щелкнул пальцами и похлопал по карману пиджака. – Чуть не забыл. Это для вас – Он вытащил смятый запечатанный конверт, протянул Максу, держа между пальцами.
Макс раскрыл конверт. Там лежала квитанция о денежном переводе на его счет в Майами. Пять миллионов долларов. Макс потерял дар речи. Огромная куча денег на тарелочке.
Завтра он вернется в Майами. И сможет начать новую жизнь. С такими деньгами.
– Но… – Макс оторвал взгляд от нулей.
Он вспомнил, что это за деньги. Плата за Клодетту Тодор и сотни других детей, проданных в рабство. Империя Карверов создана на их плоти и крови.
– Этого недостаточно? – Максу показалось, что Аллейн испугался. – Я буду рад заплатить больше. Назовите сумму.
Макс покачал головой.
– Я еще никогда не брал денег за невыполненную работу. А мне так и не удалось разобраться, что произошло с Чарли.
– Винсент не желает больше возвращаться к этому делу, – произнес Аллейн. – А мой отец относился к вам с большой симпатией. Считал вас достойным человеком.
– Да, но вчера мы сильно испортили отношения, – усмехнулся Макс. – И я не могу принять его деньги. – Он положил квитанцию на стол.
– Но деньги уже у вас на счете. Они ваши! Кроме того, деньги, как говорится, не пахнут.
– Для меня пахнут, – заявил Макс. – И это большая проблема. Я переведу их вам обратно, как только получу возможность. До свидания, Аллейн.
Они пожали друг другу руки. Макс вышел из зала заседаний и направился к лифту.
* * *
Он поставил машину рядом с католическим собором с пастельно-розовыми стенами и направился к центру Порт-о-Пренса. Недалеко от рынка остановился у здания, на котором было написано «Церковь», несмотря на то, что оно выглядело снаружи как товарный склад. Толкнул дверь, вошел и оказался в незамысловатой, но очень красивой часовне. В конце прохода, за алтарем, всю стену, от пола до трех закрытых ставнями окон под сводом, покрывала фреска метров семь высотой. Макс прошел между скромными деревянными скамьями и сел во втором ряду. В разных местах сидели и молились на коленях человек десять, в основном женщины.
На сюжете, посвященном Рождеству Христову, доминировала Дева Мария в желтом одеянии и синей накидке. Она двигалась к верующим, прижав руки к сердцу. За ней два ангела поддерживали концы накидки. Вдалеке стояла крытая соломой хижина, очень похожая на те, какие он видел из окна автомобиля на подъезде к Петионвиллу. На фреске, наверху и по бокам, ангелы играли на арфах и трубили в трубы, спускали вниз цветочные гирлянды, а на остальной поверхности была показана жизнь Иисуса, от начала до Воскресения, как единое действие.
Макс помнил времена, когда в церкви к нему приходили блестящие идеи, после чего удавалось быстро раскрыть дело. Он сидел час, иногда дольше, рассматривая роспись, витражи, дыша застоялым воздухом, насыщенным испарениями свечей, слушая тишину. Это помогало разложить в голове все по полочкам.
А теперь что дальше?
Возвращение домой, где нет Сандры? А есть лишь воспоминания, которые обступят его со всех сторон? Он начал думать о Сандре, и сразу нахлынула непереносимая тоска.
Он вернется в Майами, где ему запрещено заниматься частным сыском. И вообще нигде в Штатах. То есть конец всему. Это единственное, что он умел делать, и, как ни странно, до сих пор хотел этим заниматься, несмотря ни на что. Ни на опасность, с чем была связана его работа, ни на страх, что он потерял квалификацию и уже не так хорош в деле, как прежде.
Что он привезет с собой с Гаити? Что здесь приобрел? Не деньги, не удовлетворение от хорошо сделанной работы, ведь впервые за свою карьеру частного детектива он не раскрыл дело. Так и уезжает, оставив незавершенным. Лицо мальчика будет преследовать его до конца жизни. Он так и не выяснил, что с ним произошло. Только предположения домыслы, догадки, слухи. Бедное дитя.
Разумеется, Макс помог разоблачить международную банду педофилов, по крайней мере инициировал процесс. Спас жизнь бесчисленному количеству детей и избавил их родителей от страшного горя, потери ребенка. Но что станет с теми детьми, которых освободили? Будет ли за ними присмотр? Сумеют ли они восстановиться, стать такими, как до похищения? Надо подождать и посмотреть.
«Ждать. Неужели это единственное, что мне осталось в жизни?»
От этой мысли его бросило в дрожь.
Через час Макс вышел из церкви. Спросил женщину у входа, какая это церковь.
– Собор Святой Троицы, – ответила она.
На улице опять солнце, жара. Он добрался до места, где оставил автомобиль. Его там не было. Осколки разбитого стекла на тротуаре намекали на то, что здесь произошло.
Ну и плевать.
Макс снова двинулся к рынку. Напротив стоял длинный ряд тап-тапов, ожидающих пассажиров. Побитые купе и седаны шестидесятых годов, расписанные символикой вуду. Он спросил водителя, первого в очереди, поедет ли он в Петионвилл. Тот кивнул и пригласил садиться.
Ждать пришлось сорок минут. Люди все подходили и подходили. С корзинами овощей, риса, бобов, с живыми курами и рыбой. Макса притиснула в угол крупная женщина, рядом ухитрились поместиться еще четверо.
Наконец водитель решил, что достаточно, и поехал. Макс безразлично смотрел в окно на улицы столицы. А внутри машины царило оживление. Казалось, все знают друг друга, разговаривают, смеются. Ясное дело, кроме Макса, который не понимал ни слова.
Он уложил вещи и пошел поужинать в ресторан рядом с баром «Купол».
Поел рис, рыбу, жареные бананы, оставил хорошие чаевые симпатичной улыбчивой девушке, его обслуживавшей.
Возвращаясь к дому, он смотрел на детей. Грязных, тощих, рахитичных, одетых в лохмотья. Одни рылись в мусоре, другие играли в какие-то игры, третьи слонялись по улице, некоторые ковыляли куда-то за родителями.
«Неужели я спас их для такой жизни?»
Утром приехала Шанталь. Он выразил ей соболезнования по случаю кончины матери. Она ничего не ответила, только кивнула.
Машина двинулась в аэропорт.
– Вообще-то для нее смерть облегчение, – неожиданно произнесла Шанталь. – В последние дни мама сильно мучилась. У нее были жуткие боли. Никому не пожелаю таких страданий.
Максу нечего было сказать. Он сам совсем недавно испытал горечь потери и знал, что слова утешения бесполезны.
– Что собираетесь делать? – спросил он.
