Я пожимаю плечами. Но мне кажется невежливым совсем ничего не ответить, так что я спрашиваю, кто ее навещает.
— Якоб иногда приезжает, — отвечает она. — Но с ним я предпочитаю встречаться дома, когда меня отпускают в увольнительную.
— Якоб — это твой муж?
На этот раз Адриана пожимает плечами.
— Можно и так сказать, если нравится, — отвечает она.
— А дети у вас есть?
— К сожалению, нет. Но ты уходишь от вопроса. Ты не хочешь посещений?
— Может быть, у меня нет никого, кто захотел бы приехать сюда.
— У каждого человек есть хоть кто-нибудь.
— Раньше и у меня тоже был.
— А теперь нет?
— Нет, — нехотя отвечаю я. — Теперь уже нет.
В полицейской камере и в изоляторе в первые месяцы пребывания в тюрьме я думала об Алексе Лагеберге каждую секунду. С каждым дыханием. О мужчине, в которого я страстно влюбилась, хотя и была замужем за Симоном. Одна, оторванная от всего и ото всех, я тосковала по Алексу так, что душа разрывалась на части.
В мечтах я уносилась туда, где мы с ним танцевали всю ночь, а потом на рассвете поехали домой на такси и занялись любовью. Вспоминала, как ходили на художественные выставки и бродили по Старом городу — все то лето, которое мы провели как туристы в собственном городе. Сидеть рука об руку на террасе какого-нибудь уличного ресторана теплым летним вечером, просыпаться утром, зная, что Алекс принадлежит мне. Знать, что он хочет меня — и никого более. Чувствовать себя желанной и любимой.
Снова и снова я предавалась воспоминаниям, чтобы сохранить надежду и найти утешение. Это была попытка ускользнуть от реальности, из той невыносимой ситуации, в которой я оказалась. Обычно она приносила мне лишь дополнительные мучения.
Сейчас, когда я думаю о прошлом, воспоминания об Алексе по-прежнему причиняют боль. Не как та бездонная скорбь, от которой все сжалось внутри, которая повергла меня в апатию на многие недели. Скорее, как ноющая боль где-то в глубине, где похоронена вся моя предыдущая жизнь.
Я слышу свой голос, рассказывающий Адриане о том, как друзья и сестра Микаэла отвернулись от меня, когда меня задержали, и никто не желал меня слушать. Даже моя лучшая подруга Тесс. Она была одним из немногих, кто выступил в мою защиту, утверждая, что невозможно представить, будто я перерезала кому-то горло, в особенности мужу. Мы с ней познакомились еще в музыкальной гимназии и много общались. Но после двух-трех писем в тюрьму, написанных из чувства долга, она перестала мне отвечать. Я узнала, что ей дали прекрасную роль в мюзикле и что она иногда записывает треки с группой Симона. Поддерживать контакты со мной стало конечно же невозможно. Если раньше у меня было много друзей, то теперь никто не желал со мной знаться. Но Алекс меня любит, это я точно знала. Вера в нашу любовь стала последней соломинкой, за которую я ухватилась.
Только попав в тюрьму, я написала ему. После девятимесячной разлуки мы наконец-то сможем встретиться. Наконец-то я смогу сама рассказать ему, что же произошло, и он поймет, что это правда, что меня осудили безвинно. Вместе мы позаботимся о том, чтобы реабилитировать меня. Я была более чем готова вернуться к обычной жизни после долгой и несправедливой вынужденной изоляции, а Алекс встретит меня у ворот и отвезет домой.
Вспоминаю об этом и чувствую, как меня заливает стыд. Рассказываю об этом, словно речь идет о молодой женщине, с которой я когда-то была знакома. Наивной и инфантильной — и конечно же ее надежды не сбылись, наоборот. У нее все пошло плохо. Но я думаю о ней с теплым чувством, хотя было бы легче, осознай она правду с самого начала.
— Не будь так сурова к самой себе, — говорит Адриана. — Какой от этого толк? Так что произошло, он ответил?
— Поначалу нет, — рассуждаю я. — Я изливала ему чувства, писала одно письмо за другим. Просила о прощении, но прошло немало времени, прежде чем получила ответ.
— И что он написал?
— Что приедет сюда.
Само собой, бюрократическая процедура растянулась на недели, прежде чем я получила согласие на посещение, и когда настал тот день, меня буквально мутило от ожидания.
Будучи дочкой знаменитости, я много встречалась со всякими успешными людьми на ужинах и вечеринках — политиками, актерами и музыкантами, шведскими и иностранными. Была замужем за знаменитым певцом, выступала в роли хозяйки дома, произносила речи. И никогда не нервничала, даже стоя на сцене вместе с мамой перед многотысячной публикой. Но в ожидании Алекса я вся перенервничала.
Минуты тянулись невыносимо долго. Помню, как я смотрела на часы в комнате свиданий. То садилась на стул, то вставала и начинала ходить кругами. Красный диван, ковер на полу, стол с двумя стульями, маленький туалет. Плакаты на стенах и лампа для уюта на окне. На стуле возле дивана — стопка бумажных простыней и пластиковая банка с презервативами.
— Алекс пожалел, что приехал, едва переступив порог, — говорю я Адриане.
— Он сам это сказал?
— Нет, но он пришел в шок, когда увидел меня. Когда увидел, как я выгляжу, какой стала. И в чем его обвинить, в тюремной одежде любая бы выглядела не очень, — я усмехаюсь. — Я оказалась не той женщиной, в которую он влюбился. А увидь он меня сейчас, даже не узнал бы. И я бы его поняла. Сама себя не узнаю.
Алекс был так великолепен в своих прекрасно сидящих джинсах и черной футболке под серым джемпером. Волосы у него отросли и завивались за ушами, на лице был загар, как будто он только что побывал за границей. Мы сидели за столом и разговаривали, а потом перешли на диван.
Плакала ли я до того, как он пришел? Думаю, что да. Плакала ли я у него на глазах? Не помню. Может быть, его испугали мои слезы, так что он выставил перед собой щит, не давая мне подойти близко.
О чем мы говорили? Он спрашивал из чувства долга о повседневной жизни в тюрьме? И что я отвечала? Что все дни выглядят одинаково и что работа на фабрике превращает меня в бездушного робота?
Видишь ли, я сортирую винты. Цель в том, чтобы научить меня сотрудничать.
Личный досмотр и обыск камер, когда они без предупреждения вторгались в наше личное пространство, вваливались с собаками, переворачивая вверх дном все и вся, ища наркотики и запрещенные предметы. Интересно ли было бы ему все это узнать? Стоило ли рассказать об обязательных анализах мочи на глазах у охранников? Что нижнее белье, которое сейчас на мне и которое я получила из стирки в понедельник, на прошлой неделе носила другая женщина?
В моей жизни в Бископсберге не было ничего, имеющего отношение к той реальности, в которой жил Алекс. Все это было для него так далеко. Наша совместная жизнь происходила в другом мире, на другой планете.
Его визит, ради которого я жила долгие месяцы, превратился в событие, которого мне хотелось бы избежать. Получился натянутый разговор между двумя людьми, насильно разлученными, ставшими друг для друга чужими.
— Лучше бы мы вообще больше не встречались.
— Так он не поверил в то, что ты невиновна? — спрашивает Адриана.
— Я ничего ему об этом не сказала, — отвечаю я. — Все равно это не имело никакого смысла. Перед тем, как уйти, он удостоверился, что я поняла: между нами все кончено. Как будто я не догадалась об этом, едва увидев его. Мог бы написать об этом в письме, мне не пришлось бы так унижаться. На самом деле у него не было никаких причин ехать сюда.
Я не планировала рассказывать все так откровенно. Вероятно, прямой вопрос Адрианы вывел меня из равновесия, заставив вспомнить то, о чем я много лет предпочитала не думать. Или же все дело в этих кошмарных снах. Наверное, такое происходит с людьми, пережившими момент, близкий к смерти.
Я вспомнила жизнь, которую вела, те решения, которые принимала, все, что имела и потеряла. Тех, кого любила и по кому тосковала. Тех, кого больше нет. Что из всего этого осталось?
Когда начнешь размышлять, остановиться уже невозможно. Если мысли добрались до тебя, они размножаются в страшных количествах. Они переполняют, разъедая изнутри, и вскоре от тебя остается лишь тонкая оболочка.
