Другая забавная особенность. В стране, в которой Иисус ходил на рыбалку, евреи продают христианским паломникам бутылки с водой, помеченные крестом, с приложением документа, подписанного епископом, удостоверяющего, что данная вода взята из Иордана, где ловил рыбу Иисус. Еще они продают мешочки, наполненные святой землей. К ним также прилагается свой сертификат о происхождении земли, заверенный епископом. Каждая бутылка и каждый мешочек стоят два доллара. Дело, что называется, стоящее, поскольку земля не очень дорогая, а в Иордане всегда полно воды.
Уже две недели, как я в Израиле. Я собрал кучу материала о том, как управлять коллективным хозяйством.
На этой неделе объявили, что страна находится в состоянии войны. Я не видел абсолютно никакой необходимости вмешиваться в это дело, опасаясь получить по голове. Но, явившись в представительство авиакомпании «Эр Франс», чтобы срочно заказать билет на самолет, я узнал, что все рейсы зарезервированы для женщин и детей. Наконец мне удалось найти самолет авиакомпании «Сабена», летящий в Белград. Рейс через два дня, вечером.
В оставшееся время я наблюдал за подготовительными работами по защите города от возможных воздушных налетов и бомбардировок. Складские помещения на цокольных этажах всех зданий Тель-Ханама срочно освобождались от пожиток. Люди не проявляли ни страха, ни подавленности. Они все делали спокойно. Только мать Риты в силу возраста выказывала некоторую обеспокоенность.
А еще они рыли траншеи. В этом принимали участие все, в том числе женщины и дети.
В наш квартал приехали автобусы за мужчинами. Сержант со списком в руке стал выкликать тех, кто должен был уехать. Перед отъездом он снова провел перекличку и обнаружил семь или восемь «лишних», в списке не обозначенных, но проскользнувших в ряды защитников. Хороший признак на будущее: никто не уклоняется.
В Белград я отправлялся с надеждой, что в последний момент войну удастся предотвратить. Еще через два дня я вылетел из Белграда в Каракас.
В самолете у меня перед глазами беспрестанно мелькали образы этого длительного путешествия. Но ярче всего представлялась Тиберия, она буквально преследовала меня: узкие улочки, ослики, арабы, мавританки, евреи, арабы-христиане, базар, продавцы святой воды. По этим самым улочкам, между теми же каменными домами, по тем же мостовым, мимо тех же фонтанов, под те же крики, ругань или песнопения Иисус Христос шел босиком к Иордану купаться или ловить рыбу. Насколько глубоким должно быть впечатление, чтобы отозваться во мне, атеисте, с такой силой!
Самолет мягко приземлился в аэропорту Каракаса. Рита пришла меня встретить. Мы обнялись.
– Тебя могла бы застать война!
– Война? Почему война, Рита? Будем надеяться, что она не начнется.
– Поздно, Анри, вот уже три часа, как она началась.
* * *Через шесть дней война, которая могла бы застать нас врасплох, закончилась. С матерью Риты ничего плохого не случилось, а мы спокойно вступили в первые числа июля.
Дела шли хорошо, мы были счастливы вместе. Из Франции я привез огромный букет засушенных цветов, так что если каждый день брать оттуда по цветочку, то можно предаваться мечтам и воспоминаниям до конца своих дней.
Грядущее, о котором я не переставал думать все последние годы (надо хорошенько позаботиться о собственной старости), представлялось мне безмятежным, ведь мы приняли все необходимые меры для обеспечения безбедной старости, если, конечно, и дальше все пойдет нормально.
Двадцать восьмое июля тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года Каракас праздновал четырехсотую годовщину со дня своего основания.
Восемь часов вечера. Я только что сходил в бар, чтобы зажечь огни неоновой рекламы. Бар располагался как раз напротив восьмиэтажного дома, где у нас была большая квартира на шестом этаже. Застекленная дверь балкона была распахнута, две люстры полыхали огнями, а мы с Ритой сидели рядышком на банкетке и смотрели какую-то передачу по телевизору.
– Уходящий месяц был хорошим, Анри, как ты считаешь?
– Очень хорошим, моя дорогая. Как, впрочем, и июнь. Не очень устала?
– Да нет, все хорошо. Ах, боже мой!..
Наш дом вдруг затрясло, словно шальной грузовик, выскочивший на ухабистую дорогу; какой-то монстр расшатывал здание влево, вправо, вперед, назад; люстры заходили ходуном, раскачиваясь туда-сюда, будто маятники; пол на глазах превращался в горку для скоростного спуска на санях с уклоном более тридцати градусов то в одну, то в другую сторону; две наши маленькие собачонки заскользили по навощенному паркету от стенки к стенке; картины полетели со стен; сами стены стали трескаться, как переспелый гранат; телевизор взорвался; столы со стульями катались по комнате, словно их поставили на роликовые коньки; металлический скрежет был куда сильнее, чем грохот листового железа, когда на театральной сцене хотят изобразить грозу; треск стоял повсюду; наша домработница Мария и кто-то на улице страшно кричали; а мы с Ритой прижались друг к другу щека к щеке и ждали, что вот-вот на нас обрушится потолок и увлечет за собой в бездну…
Все это длилось ровно тридцать пять секунд. Я думал, что восемь минут бомбардировки президентского дворца Бетанкура были самыми длинными в моей жизни, но они не шли ни в какое сравнение с этими секундами.
Едва только все то, что плясало, трещало и каталось, успокоилось, как мы тут же, держась за руки, бросились к лестнице. Мы сбежали с шестого этажа в мгновение ока. За нами на улицу пулей выскочила Мария, а за нею кубарем – обе собачонки.
Мы оказались среди сотен людей, кричащих от ужаса и радости. Они были счастливы, что уцелели в этом страшном землетрясении силой шесть и семь десятых балла по шкале Рихтера.
И те, кто с самого начала землетрясения находился на улице, и те, кто успел выбежать из домов на середину дороги в страхе быть раздавленным обломками шатающихся зданий, все жали нам руки и восторгались тем, что наше здание не развалилось словно карточный домик.
В восемь часов сорок одну минуту последовал второй толчок, он длился десять секунд.
Никто не решался вернуться домой, в том числе и мы. Могли последовать другие толчки, в результате которых все могло рухнуть.
Вот так, на земле, крепко опершись на нее ногами, под открытым небом вместо крыши над головой нам придется есть, спать и ждать.
И все-таки мы решились проникнуть в наш бар, расположенный на небольшой вилле на другой стороне улицы, ожидая найти там следы полного разрушения. Ничего подобного: с полдюжины бутылок упало с полок бара, и все. Электричество не пострадало, телефон работал. Тут совсем другое дело, не надо спускаться с шестого этажа, всего десять ступенек вниз – и ты на улице. При первых же толчках можно даже выпрыгнуть через окно. Я предложил Рите остаться в баре и приютить там еще несколько человек, которым понадобится помощь.
Она отреагировала так:
– Как неслыханно нам повезло, дорогой!
Мы все обнимались и обнимались. Служанка обнимала собачек, мы обнимали служанку, собак, соседей, нашу дочь, которая прибежала белее полотна.
Мы снова вышли на улицу, которая уже бурлила новостями. Разрушены здания. Какие? Такой-то дом и еще другой, там и сям, громадный домина и совсем маленький. Мы пошли посмотреть на груды огромных глыб и камней – это все, что осталось от двенадцати-пятнадцатиэтажных зданий. Пожарные команды уже разбирали завалы в надежде найти чудом уцелевших людей. Это происходило на большой площади Альтамира перед огромным строением, словно рассеченным пополам. Одна половина была разрушена полностью, другая еще стояла, опасно накренясь, и могла рухнуть в любую минуту. Там находилась жена моего друга Жана Малле де ла Треванша, директора агентства Франс Пресс в Каракасе. Она оставалась одна в квартире, а Жана землетрясение застало за рулем в машине. Его жена каким-то чудом вышла живой из уцелевшей, но шаткой половины дома.
Ругая Господа нашего за эту катастрофу, я вдруг увидел перед зданием двух братьев, моих больших приятелей Дюкурно. Я окликнул их, как обычно:
– Эй, вы, Дюговно! Вы тоже, значит, выбрались живыми? Браво!
Они медленно подошли ко мне. Лица были мрачные, в глазах стояли слезы.
– Анри, Рита, видите эту груду обломков? Под ними – мать, отец, наша сестра с маленькой дочкой и служанкой.
Мы крепко обняли их и сами разрыдались.
Поспешив прочь от этого страшного места, я сказал Рите:
– Возблагодарим Бога за то, что Он проявил к нам великодушие.
На следующий день среди прочих жутких историй, рассказанных нам, мы узнали о трагедии семьи Азера, проживавшей на восьмом этаже «Эдифисио Невери».
Отец, мать и четверо детей сидели за столом и ужинали, когда при первом же толчке здание рухнуло. Словно заглоченное землей, здание переломилось надвое, и семья Азера оказалась погребенной под его обломками почти в том же положении, какое она занимала за столом. Отца с одним ребенком отделила от матери с тремя детьми бетонная плита. Она придавила бедную женщину и оказавшихся с ней несчастных детишек. Они умерли не сразу, конец матери и троих детей был ужасным.
