— Мне надо знать, кто изменил запись в базе данных по преступлениям. Можете посмотреть?
— Посмотреть-то могу. Но это в ведении Управления судопроизводства. Поговорите с их техподдержкой.
— А если я спрошу у вас? Сейчас?
Молодой голос открыл новую банку.
— Дайте мне пять минут.
Четыре минуты сорок пять секунд спустя Гренс улыбнулся в телефон:
— Ну что там?
— Ничего странного. Изменения внесены с одного из компьютеров Управления судопроизводства.
— Кто их внес?
— Человек, имеющий соответствующие полномочия. Некая Ульрика Даниэльссон. Вам нужен ее номер?
Гренс опять принялся бродить по кабинету. Допил холодный кофе, затаившийся на донышке пластмассового стаканчика.
Во время следующего разговора Гренс стоял.
— Ульрика Даниэльссон.
— Гренс, городская полиция Стокгольма.
— Да?
— Я звоню в связи с одним расследованием. Номер 721018–0010. Приговор, которому почти десять лет.
— Да?
— Если верить базе данных по уголовным преступлениям, в нее недавно внесли изменения. Ровно восемнадцать дней назад.
— Да?
— И внесли их вы. — Гренс слышал ее дыхание. — Я хочу знать — почему.
Она нервничала, Гренс был в этом уверен. Слишком длинные паузы, слишком глубокое дыхание.
— Я не могу говорить об этом.
— Не можете?
— По соображениям секретности.
— Какая еще, на хрен, секретность?
— Я больше ничего не скажу.
Гренс не стал кричать. Он понизил голос, иногда это оказывалось эффективнее.
— Я хочу знать, почему вы изменили запись. И что именно вы изменили.
— Я сказала вам все, что могла сказать.
— Послушайте, Ульрика… кстати, я могу называть вас Ульрикой? — Гренс не стал дожидаться ответа. — Ульрика, я комиссар уголовной полиции. Я расследую убийство. А вы работаете в Управлении судопроизводства. На секретность вы можете ссылаться, если хотите что-то скрыть от журналистов. Но не от меня.
— Я…
— Отвечайте мне сейчас. Или, Ульрика, я появлюсь у вас через пару суток. Столько времени мне понадобится, чтобы добыть судебный ордер.
Вдох-выдох, глубоко. Женщина больше не пыталась сдерживать дыхание.
— Вильсон.
— Вильсон?
— Ваш коллега. Поговорите с ним.
Чувство больше не было просто чувством.
Теперь Гренс точно знал: в этом деле что-то не так.
* * *
Он лежал на коричневом вельветовом диване. Прошло полчаса; комиссар честно старался, он закрывал глаза и расслаблял мышцы, но сна не было ни в одном глазу. И тогда он начал.
Я не понимаю.
Заключенный снова встал у него перед глазами — как тогда, в окне мастерской.
Почему ты хотел умереть?
Лицо в профиль.
Если ты мог слышать нас (а Стернер в этом уверен), если то, что мы нашли на башне и что лежит в меня на столе, — работающий приемник, то почему, черт тебя возьми, ты дважды дал себе отсрочку, а на третий раз все-таки решил встретить свою смерть?
Все это время Хоффманн точно знал, что его видят.
Ты все решил, но тебе не хватало духу?
Тогда откуда у тебя взялось мужество не отступить и умереть?
И почему ты для верности устроил так, чтобы после выстрела тебя разорвало на куски?
— Спишь?
В дверь постучали, и в кабинет просунулась голова Херманссон.
— Да не особенно.
Гренс поднялся. Он обрадовался Мариане, он часто радовался ее приходу. Мариана присела рядом с ним на диван, с папкой в руках.
— Я закончила собирать материал по убийству на Вестманнагатан. И уверена, что прокурор не сочтет это убийство делом первостепенной важности. Так что все, следствию конец.
Гренс вздохнул:
— Это все… дьявольски странно. Если мы отступимся… это будет мое третье нераскрытое дело с тех пор, как я работаю в полиции.
— Третье?
— Одно — в начале восьмидесятых. Труп изрубили на части. Его нашли неподалеку от Кастельхольмена какие-то рыбаки, они проверяли сети. Одно — всего две зимы назад. Женщина заблудилась в системе подземных ходов под больницей. Ее нашли с лицом объеденным крысами. — Он легонько хлопнул ладонью по папке. — Сдал я, что ли? Или это жизнь стала такой сложной?
Херманссон смотрела на шефа улыбаясь.
— Эверт!
— Что?
— Сколько времени ты здесь работаешь? Точно?
— Ты же знаешь.
— Сколько?
— Ну… когда я начал, ты еще не родилась. Тридцать пять лет.
— И сколько убийств ты расследовал?
— Тебе точное число?
— Да.
— Двести тринадцать.
— Двести тринадцать?
— Вместе с этим.
Она снова улыбнулась.
— Тридцать пять лет. Двести тринадцать убийств. Из которых три — не раскрыты.
Гренс не ответил. Вопросов больше не было.
— По одному на каждые двенадцать лет, Эверт. Не знаю, как тебе такая статистика. По-моему, результат вполне удовлетворительный.
Гренс искоса взглянул на нее. Иногда он думал об этом. Ведь он знал. Если бы у него был сын или дочь.
Они были бы примерно как она.
— Еще что-нибудь?
Мариана открыла папку, вынула самый последний файл.
— Два вопроса.
Вытащила из сопротивляющегося пластика два листа бумаги.
— Ты просил составить список исходящих звонков, сделанных из Аспсосской тюрьмы, между без пятнадцати девять и без пятнадцати десять утра и между половиной второго и половиной третьего дня.
Аккуратные колонки: цифры слева, имена и фамилии — справа.
— Тридцать два звонка. Несмотря на приказ об ограничении на исходящие звонки из тюрьмы.
Херманссон провела пальцем по длинному ряду цифр.
— Я исключила тридцать звонков. Одиннадцать — это служащие звонили своим близким, беспокоились или предупреждали, что будут дома поздно. Восемь — нам, в полицию, в Аспсосский округ или в городскую полицию Стокгольма. Три — в пенитенциарную службу в Норрчёпинге. Четыре — родственникам заключенных, которые ехали на плановое свидание, их попросили выбрать другое время. И… — Она посмотрела на комиссара. — Четыре звонка — в крупные ежедневные газеты, на номера, по которым принимают информацию от граждан.
Гренс покачал головой.
— Обычно столько звонков и бывает. Насчет газет — что, наши же коллеги туда и звонили?
Херманссон усмехнулась.
— По мнению канцлера юстиции, твой вопрос подпадает под категорию «отслеживание источников». По-моему, за это дают реальный срок.
— Значит, коллеги.
Мариана стала читать дальше.
— Я проверила все. И получила тридцать вполне правдоподобных объяснений.
Она провела пальцем по нижним строчкам колонок.
— Остаются два звонка. Один — утром, в девять двадцать три, один — после обеда, в два двенадцать. Звонки сделаны из Аспсосской тюрьмы на номер, принадлежащий отделению компании «Эрикссон» в Вестберге.
Следующий файл, исписанные от руки листочки блокнота.
— Я их проверила. Если верить отделу кадров «Эрикссона», номер принадлежит сотруднице по имени Софья Хоффманн.
Гренс кашлянул.
— Хоффманн.
— Замужем за Питом Хоффманном.
Мариана перевернула бумажку. Еще написанное от руки.
— Я проверила ее личную информацию. Софья Хоффманн проживает на Стокрусвэген, в Эншеде. Полное название предприятия — акционерное общество «Эрикссон Интерпрайз». По словам работодателя, Софья Хоффманн исчезла с рабочего места вчера незадолго до обеда.
— Когда происходила операция с заложниками.
— Да.
— Между двумя звонками.
— Да.
Эверт поднялся с мягкого дивана и распрямил больную спину, а Херманссон тем временем достала еще одну бумажку.
— У Софьи и Пита Хоффманн, по информации из налогового управления, двое общих детей. В течение трех лет мальчики посещали детский сад в Эншедедалене, около пяти дня их забирали мама или папа. Вчера Софья Хоффманн, ничего не объясняя воспитателям, забрала обоих мальчиков значительно раньше, за пару часов до того, как ее мужа застрелил наш человек, и ровно через двадцать минут после своего исчезновения с рабочего места. По словам двух воспитателей, выглядела она очень напряженно. Старалась не смотреть на них, не отвечала на вопросы.
Мариана Херманссон наблюдала, как немолодой мужчина сначала согнул свое большое тело, достал руками до пола, потом разогнулся — упражнение, выученное с полвека тому назад в каком-то суровом спортзале.
— Я отправила патруль к дому. Вилла пятидесятых годов, несколько минут езды от центра города. Мы посветили в закрытые окна, позвонили в запертую дверь, открыли почтовый ящик — сегодняшняя газета и вчерашняя почта. Ничего. Ничего, Эверт, что указывало бы на то, что кто-то из членов семьи со вчерашнего утра был дома.
