— Дотла! — напомнил шаман, пряча оставшиеся отрезки бечевы в кисет, крепко завязывая его плетенной из золотых нитей тесьмой и протягивая гостю.
— В пояс зашить надо, — взвесив мешочек в руке, сказал Бокта. — Рукодельный припас имеется?
— Не трудись, ханыч. — Шаман достал из сундука жилетку из тонко выделанной кожи, кинул на колени гостю. — Примерь-ка.
Бокта натянул жилетку, охлопал. Немножко маловата, но ничего, носить можно. По бокам — продолговатые узкие карманы, затягивающиеся сверху прочной тесьмой, наподобие мешочков. Еще один карман — внутренний, тоже на тесьме, но пошире и не такой длинный.
— Хорошо. Мастерица твоя внучка, — похвалил Бокта, найдя жилетку вполне сносной.
— Сам шил. Внучке разве можно доверить? Начнет думать — зачем такое да для чего…
Агунджаб извлек из сундука два желтоватых пенала и бережно подал их гостю.
Бокта осмотрел пеналы, взвесил в руках: толщиной в три пальца, длиной в пять вершков, золотые, но явно полые — не так тяжелы, как золото такого объема. Пеналы состояли из двух равных половинок, свинчены были посередке и на стыке половинок запечатаны каждый расплавленным золотым дукатом, в который на фазе застывания вдавили личную печать Повелителя Степи: филигранно вырисованный кречет, державший в когтях ворона.
Спрятав в карманы жилетки пеналы и кисет, Бокта опустил взгляд. Передача состоялась. Теперь нужно выполнить самое неприятное: напомнить старому шаману о последней ханской воле.
— Я все помню, — бесстрастно сказал Агунджаб, словно прочитав мысли гостя. — Это моя последняя ночь.
— Ты отрезал на второй бечеве то, что говорил Повелитель… — неуверенно напомнил Бокта. — Давай скажем друг другу правду. Рассудок хана был… немного помраченв преддверии надвигающейся смерти? Правильно?
— Когда человек вдруг узнает, что должен умереть, не пройдя и половины пути, который был ему предначертан…он может вообще потерять рассудок от бессильной ярости и великой обиды на Небо, — уклончиво ответил шаман. — Но ты не сомневайся — решение Повелителя было верным.
— Странно слышать такое от человека, которого обрекли на смерть. У тебя внучка… Я не буду настаивать на выполнении ханской воли. Это не обязательно. Никто в целом мире не знает и даже подумать не может, что ты имеешь касательство к ханскому завещанию. Ты можешь спокойно жить дальше…
— Решение Повелителя было верным, — настойчиво повторил Агунджаб. — Все, кто знал про ЭТО, уже ушли в Верхний Мир. Остались мы с тобой. Я — лишний. Если про тайну знают двое — это уже не тайна.
— Я верю тебе, — мягко возразил Бокта. — Я уверен, что ты никогда никому не…
— Не думаешь ли ты, ханыч, что мне страшно покидать Нижний Мир? — перебил шаман, возвысив голос. — Я так стар, что даже не помню, когда появился на свет. Мне тут, у вас, давно надоело! А внучка не пропадет — она способная ученица. Она уже сейчас умеет почти все, что умею я, — а ведь она так молода! Не грусти, ханыч! Ну и что с того, что лучший шаман Степи будет в юбке? Кому от этого хуже?
— Я уеду завтра со светом, — поразмыслив, сказал Бокта. — Как ты поступишь — знать не буду. Это — твое дело. Но если мы когда-нибудь встретимся в степи… я не буду удивлен. Я буду даже рад…
— Спасибо тебе, ханыч. — Морщинистое лицо старика озарила теплая улыбка. — Ты хороший… Тебе понравилась моя внучка?
— Понравилась. — Бокта потупил взгляд и слегка покраснел — хорошо, светильники не очень яркие, невидно! — Из нее выйдет хорошая хозяйка, и… она хороша собой.
— Я не предлагаю ее тебе в жены, — лукаво прищурился Агунджаб. — Варить тебе похлебку она не будет — ее удел быть шаманом… Я прошу тебя, если тебе не в тягость… проведи с нею сегодняшнюю ночь.
— Зачем? — Бокта покраснел еще больше.
— Ха! Эх-ха!!! — Старика такой ответ здорово развеселил. — Аи-аи, багатур, — пять лет воевал, города брал… Ей нужен сын. Такой же большой, сильный и умный, как ты. И кровь… Тебе не жалко впрыснуть ханской крови в род шамана?
— Мне не жалко, — смущенно пробормотал Бокта. — Но… мне стыдно с тобой об этом говорить. А твоя внучка мне и вправду нравится…
— Вот и хорошо. — Шаман встал, положил руку на плечо гостя, крепко сжал. — Отдыхай, багатур. Когда ты уляжешься, она придет к тебе. А я вас тревожить не буду. Сегодня ночью я не сплю — у меня обряд. Да, уходить будешь, забери коней — это для тебя…
Бокта был первым мужчиной Айсы. Ласки ее были неумелы, но горячи — она дарила гостю свое чувство самозабвенно, с каким-то варварским исступлением. Ночь пролетела как одно мгновение, уснули только под утро.
Пробудившись от сна, Бокта первым делом провел рукой под полостью, оглаживая бархатные бедра молодой женщины, ненароком сколупнул ногтем корочку засохшей девственной крови. Ощутив в чреслах распирающий прилив утренней мужской силы, навалился, зарычал, с силой втискиваясь в растревоженное накануне лоно, и долго терзал его мощными толчками, подстегиваемый какой-то странной неподатливостью Айсы.
Выплеснув с победным стоном переполнявшую чресла энергию, отвалился в сторону и только сейчас обратил внимание на странное поведение Айсы. Внучка шамана лежала неподвижно, широко раскрыв глаза, смотрела на выход, плотно прикрытый пологом, и как будто к чему-то прислушивалась.
— Что там? — тревожно спросил Бокта, быстро вскакивая и нашаривая пояс с саблей.
— Дед, — одними губами прошептала Айса.
— Что — дед? — не понял Бокта.
— Дед… там. — Айса ткнула пальцем в небо. — Он ушел. Пошли проводим…
В центре поляны был сложен погребальный костер. Агунджаб собрал его за ночь из толстых веток, сучьев и сухостоя, щедро полил загодя припасенным земляным маслом<Нефть >. У основания лежали три смоляных факела.
Шаман, распростертый поверх кострища с широко открытыми глазами, глядящими в небо, был мертв. Выражение лица его было спокойным и несло на себе посмертный слепок какого-то странного умиротворения. Рядом валялась раскупоренная склянка с остатками зеленоватой густой жидкости, издававшей сладковатый пряный аромат.
— Хорн жимсын<Хор жимсын — некое ядовитое растение — точное название до нас не дошло. >, — бесстрастно пробормотала Айса, поддевая склянку веткой и отшвыривая в заросли. Затем она пощупала у деда шею, закрыла ему глаза и, подняв с земли факел, протянула его своему первому мужчине.
— Это должен сделать я? — Голос Бокты предательски дрогнул.
— Я хочу, чтобы это сделал ты, — твердо глядя ему в глаза, сказал Айса. — Ты дал жизнь первому мужчине моего рода. Ты же проводишь в Верхний Мир последнего мужчину моего рода. Я принесу тебе кремушек.
— А если это будет дочь? — усомнился Бокта. — Или вообще никого не будет?
— Это будет сын, — уверенно сказала Айса, погладив свой живот. — Я знаю…
…Когда Бокта покинул поляну, ведя в поводу даренных шаманом коней, кострище уже догорало. Айса смотрела вслед гостю и, держа руку в кармане овечьей дохи, перебирала пальцами узелки на отрезке бечевы, что дед велел вчера сжечь в костре.
Юная шаманка успела прочесть ненужный, по мнению Агунджаба, фрагмент ханского завещания и намеренно не выполнила последнюю волю деда. Если у нее родится сын, он будет являться прямым потомком Повелителя Степи.
И кто тогда знает, как Небо пожелает распорядиться его судьбой?..
После обеда Шепелев с Кирилловым пили зеленый чай на террасе своего коттеджа, любовались величественной панорамой изумрудных степных просторов и вяло анализировали вчерашнее происшествие. Настроение было — оторви да брось. Встали поздно, зарядкой пренебрегли, завтрак пропустили…
— Хватит дымить — легкие пожалей! — раздраженно заметил Тимофей Христофорович, разгоняя газетой клубы сизого дыма — ветер угол террасы не посещал, а Кириллов, по обычаю, смолил одну за одной.
Зам сделал круглые глаза и отодвинулся вместе с пластмассовым креслом к перилам. Сигарету не бросил, но возражать не посмел, хотя мог бы и ответить шефу в присущей ему же манере: если ты сердишься, значит, ты не прав.
Кириллов, в силу служебной инерции, чувствовал себя виноватым в том, что случилось вчера. Хотя, по большому счету, ни в чем он виноват не был: оперативную работу организовал на должном уровне, все, что касалось его профиля, — предусмотрел, а осложнение ситуации, в общем-то, случилось из-за внешних обстоятельств, никак от него не зависящих.
Объект вели без какого бы то ни было намека на соприкосновение: сигнал от маяка ловился на расстоянии до полутора тысяч метров и на помехи не реагировал. Беседу “снимали” вибрационным сканером с окна, с двухсот метров, сидючи в “Ниве” на платной автостоянке — рядом никто не шатался.
Когда дело дошло до предъявления той самой взрывоопасной записи и в наушниках отчетливо прозвучали слова Дарькина: “…Кассета в надежном месте… Неподалеку отсюда…”, возникла трехсекундная пауза, в ходе которой Кириллов принял решение:
