Цаплин кивал и что-то записывал.
— Что ты там все записываешь, Рома? — подскочил Радимов. — В моем кабинете ты не имеешь права меня конспектировать, сколько раз объяснять!
— Так ведь скоро прочтешь, Андрюша, — сказал Цаплин, пряча книжку. — Перлюстрируешь мою очередную на тебя жалобу наверх и хоть наизусть учи. И сядь, Андрюша, сядь, бессмертный ты наш… Чего разволновался?
Ну да, все забываю… Инфаркта не боишься, поскольку уповаешь возродиться в следующем столетии. А я вот — боюсь. Поскольку не верю. Убеждать будешь? А я все равно не поверю!
— Да не о том речь, милый! — Хозяин снова вскочил и обежал стол, сев напротив гостя. — Призван я! — И указал на потолок с лепниной. — Призван был взорвать изнутри это бесовское капище. Ты правильно про это писал в своих доносах в ЦК, Рома! Да, подрывал и разлагал. А вот ты продался большевикам еще в семнадцатом, антагонист ты мой нешуточный!
Он смотрел на Цаплина с любовной жалостливостью, и даже слезы навернулись в уголках глаз. Цаплин смотрел внешне бесстрастно, выражение его глаз за толстыми стеклами очков было неразличимо.
— А ведь они, Рома, — Радимов снова указал на потолок, потом постучал пальцем по столешнице, — вот, сам знаешь, мне поверят, а не тебе! Поскольку я справляюсь с участком своей работы, а ты меня подсиживаешь. Меня ж там спрашивали, Рома, чего я тебя тут терплю! Гони его в шею, говорили, или повысь. Я ж объяснять им не буду, что дан ты мне для испытания, для искушения и проверки на прочность. Не поймут они! Никак не поймут! Ведь я Рому знаю почти как тебя, — обернулся в мою сторону хозяин. — Помню, он у моего отца был сокольничим. И доложил ему, что видел, как барчук, то есть я, похаживал по ночам к девке Параше. И вместе с отцом всю ночь меня караулили. Отец отходил меня и девушку арапником, а его велел запороть, чтоб сплетня сия с ним в гроб ушла.
— А что же это ты, Андрюша, во всех своих прошлых жизнях был то графом, то столбовым, то еще каким помещиком? — усмехнулся гость и почесал бородку.
— А я не про все тебе, Рома, рассказываю! И волком я был, да, хотя подробностей той жизни не припоминаю. Одни инстинкты и хватка остались!
— Вот и я думаю: откуда они у тебя? — продолжал ухмыляться Цаплин, снова записывая. — А может, припомнишь, Андрюша, кем Паша тогда при тебе был? Ты, поди, вожаком в стае был, а он?
— Одно я помню про Пашу, — мотнул головой Радимов и протянул руку через стол к блюду с солеными рыжиками, стоявшему рядом с Цаплиным. — Подай, Рома, сделай такую божескую милость. Уж очень люблю я их, наверное, с помещичьей жизни эта моя привязанность к ним сохранилась… Так вот, никогда Паша не подличал, никогда измену не замышлял.
— Натура, значит, такая, — вздохнул Цаплин, засопев, — рабья натура… Ты уж не обижайся, Паша, что есть, то есть… А вот подари ему, Андрей, свободу. Да положение, что приличествует свободному человеку. И посмотрим с тобой, останется он для тебя рабом или нет!
— И подарю! — сказал Радимов. — Дай только срок. И поглядим.
— Так, может, поспорим? — протянул руку через стол Цаплин. — Ты полагаешь, что Паша предан был тебе от порядочности душевной, а я полагаю, что раб — это свойство натуры, заложенное в генетику!
— Вон как заговорил! — засмеялся Радимов, ответив на рукопожатие. — Давно ли, Рома, статьи против псевдонауки писал? А все потому, что я где-то обмолвился, что генетика объясняет многие явления животной жизни, хоть и открыта была безродным Менделем! Помнишь наш научный диспут, в котором, согласно постановлению, ты вышел победителем? А я едва не загремел на Таймыр. Но спорить я с тобой буду, Рома. А Паша разобьет. А на что спорим? Ты бы уточнил.
— А на твою и мою жизнь, Андрейка! — сказал Цаплин и снова налил только себе. — Ты ею не дорожишь, поскольку веришь в свое бессмертие. А у меня что за жизнь? Одни муки. И поскольку на твоем примере, Андрюша, я убедился в бессмертии Зла и, стало быть допускаю и твое персональное бессмертие, то чего тебе терять?
— Есть, значит, чего… — вздохнул Радимов. — Люди мне поверили, за мной пошли. И еще столько неосуществленного из задуманного для любимого Края. И передать будет некому, вот что плохо!
— Так ты Пашу назначь наследником престола! Верный тебе человек будет верен твоим идеалам. А что? Собрался же ты его кооптировать в ваше казино?
— Похоже, перебрал ты сегодня, Рома! — сказал хозяин, отодвигая початую бутылку, на которую уже нацелился Цаплин. — Коль не понимаешь простой истины. Ведь проиграю я, то, стало быть, Паша раб генетический? Можно такому доверить государственное дело? Но спорить я с тобой буду, ибо всегда верил в его личную ко мне преданность. Разбей нас, Паша! — подмигнул он мне. — И не подведи.
— Но только чтоб все по-честному! — сказал Цаплин. — Никаких поблажек. Как только в чем проявится его рабская натура, то ты проиграл, Андрюха! И Паша будет исполнителем приговора. Согласен? — спросил он меня.
Я пожал плечами. Два перепивших старикана. Стоит ли придавать значение? Скоро напьются и будут орать песни. Хотя у Цаплина сегодня иной настрой. Я и разбил. Хотя потом очень об этом жалел… То есть ударил ребром ладони по их рукопожатию, да так сильно, что оба взвыли, затрясли кистями.
— Это он только показать хочет! — сказал Цаплин, поливая отбитую руку лимонадом. — Но мы поглядим еще! Проявит себя натура, куда денется!
— Может, вернемся к твоему эпистолярию? — продолжал морщиться от боли Радимов. — Что ты там написал про наши пайки? Могу, кстати, угостить шоколадным ассорти из спецпайка, о котором ты пишешь… — Он полистал рукопись Цаплина. — Наловчился ты на доносах, Рома, ах наловчился! Где же это… Шло ведь отдельным пунктом.
— Давай найду! — протянул к себе бандероль Цаплин. — Небось уже копию снял?
— А зачем она мне? Вот за ночь с тобой разберемся, а утром адресату отправим. Пока они через месяц перешлют мне твою жалобу на меня, уже опровержение будет готово. Как и принятие мер по отдельным недоработкам, справедливо указанным в твоем послании.
— А конфеты эти ты мне не подсовывай! — отодвигал коробку с ассорти гость. — Зуб болит, сладкого нельзя.
— Да знаю про твой зуб, Рома! — засмеялся Радимов. — Все про него знаю, как и про тебя. Даже рентгеновский снимок этого зуба — четвертого слева, вверху — видел. Твой зубной врач жаловался. Боишься ты, Рома, зубной боли. Смерти не боишься, а простой зуб рвать — уже кишка тонка. А с другой стороны, Рома, ты же журналист! Должен на себе испытать, о чем пишешь! Вот съешь конфету, специально для нас в экспериментальном цехе кондитерской фабрики изготовленную, и узнаешь, сладка ли жизнь у власть предержащих… — Он нажал кнопку селектора. — Натали! Нам три кофе по-турецки.
— Да не буду я! — отнекивался гость, отодвигая коробку.
— Будешь, куда ты денешься! — снова придвигал ее хозяин. — Иначе вообще не выпущу, а кормить буду насильно, с ложечки.
Вошла улыбающаяся Наталья и, проходя мимо, толкнула меня бедром в плечо. Что означало лишь одно: вот старикашки угомонятся, приходи, скоротаем остаток ночи. Я бы не против, но с некоторых пор с моими подружками стали происходить сплошь несчастные случаи.
Одна попала под бронетранспортер, другую изнасиловали десантники маршала Малинина, третью… Вот до Натальи еще очередь не дошла. Причем после каждой такой жуткой истории у меня раздавался звонок и кто-то злорадно сопел в трубку. А Елена Борисовна всякий раз после удавшейся акции появлялась на экране в новом наряде и помолодевшая до неузнаваемости. Наваливалась на столик своей открытой донельзя грудью и томно зачитывала последнее решение краевого правительства о вспашке зяби или переводе скота на зимнее содержание.
Словом, жаль было Наталью. Вот закончатся эти бесконечные учения, а закончатся они тогда, когда разбегутся последние полки, тогда другое дело! С превеликим удовольствием. И плевать нам на Радимова, этого бессмертного импотента! Самую красивую девушку Края запер в свой сераль, а сам не пользуется и других не подпускает! Об этом уже не раз писал в высшие инстанции Цаплин, что вызывало горячее сочувствие у менее прекрасной половины населения Края, особенно у тех, кто днями и вечерами, словно мухи, учуявшие мед, кружили вокруг высоченного забора радимовского особняка, стараясь если не проникнуть, то хотя бы заглянуть.
— Ну, пробуй! — кивнул на конфеты хозяин.
— Пусть он попробует, — хрипло сказал Цаплин, отпивая из чашки горячий напиток.
— Он уже ел! — остановил мою руку Радимов. — Правда, Паша? Тебе очень понравилось, не так ли? Он у нас сладкоежка! Ни одной юбки не пропустит! А Елена Борисовна, сам знаешь… через экран наловчилась…
И оба захохотали. И, продолжая смеяться, гость положил конфету в рот, откусил… И тут же заорал от боли, схватившись за щеку.
