– Ах ты сучонок!.. – задохнулся от ярости Муха и рванул вперед.
Он попытался с ходу ударить ногой, но Саша поставил блок, перехватил его ногу и с правой въехал в челюсть своему опрометчивому сопернику. Муха отлетел назад, упал, но тут же вскочил и снова пошел в атаку. Но, первым пропустив оплеуху, он стал осмотрительней. Сделав ложный выпад, Муха все-таки достал Белова ногой в живот.
Один один. Дебют оказался равным.
– Бей!..
– Мочи!..
– Гаси!.. – неистово орали секунданты с той и с другой стороны.
Страсти накалялись, удары сыпались один за другим. На лицах бойцов появилась первая кровь – у Белова была рассечена бровь, у Мухи – губа. От этого схватка становилась все яростней и отчаянней.
Вскоре стало заметно, что Муха не только на полголовы выше, но и лучше действует ногами. Зато Саша был подвижней и быстрей. От большинства мощных ударов противника ему удавалось уходить. Муха вынужден был много двигаться, а ведь ему не приходилось, как Белову, едва ли не каждый день носиться с собакой по горам.
В какой-то момент бойцы сошлись в клинче, Саша попытался применить удушающий захват, но Мухе удалось вывернуться. В руке Белова осталась лопнувшая в замке золотая цепь соперника. Он швырнул её Мухе, тот поймал её на лету и намотал на кулак.
Постепенно оба стали выдыхаться. Схватка все меньше напоминала не лишенный изящества бой профессионалов и все больше походила на безобразную драку пьяных мужиков у пивного ларька. Сил на эффектные выпады и элегантные уходы уже не осталось. Все чаще они просто-напросто самым вульгарным образом дубасили друг друга – без всякой мысли, куда придется, позабыв о защите, из последних сил… И повинуясь одному лишь чувству – слепой ненависти.
И все же Белов оказался выносливей. Он завалил Муху на землю и провел-таки свой коронный удушающий захват. Шея противника оказалась в тисках его железных рук. Муха захрипел, завертелся ужом, стараясь освободиться, но Саша прихватил его капитально. Дело оставалось за малым – добить обездвиженного врага.
И тут Муха – может быть от отчаянья? – нашел выход. На его кулаке была намотана толстенная и прочная золотая цепь – она-то и пришла ему на выручку. Одним ловким движением он накинул цепь на горло Белову и что было сил дернул за её концы!
В ту же секунду Саше пришлось отпустить шею соперника и схватиться за свою.
Ситуация перевернулась на сто восемьдесят градусов – теперь уже Белов беспомощно хрипел, уткнувшись носом в вытоптанную траву. Цепочка глубоко врезалась в горло – невозможно было ни вдохнуть, ни выдохнуть.
Саша начал задыхаться. Видя его отчаянное положение, Пчела рванулся ему на помощь, но его перехватил Фил.
А Муха все тянул и тянул за концы проклятой цепочки. Его судорожное сопение слышалось над самым ухом. И тогда Белов не глядя, ориентируясь только на это мерзкое сопение, изо всей мочи с разворота врезал назад локтем!
Рука вниз от локтя мгновенно отнялась, и тотчас же ослабло натяжение цепочки. Саша понял – попал!!
Он тут же скинул оглушенного Муху со своей спины и оседлал его. Не помня себя от ярости, Белов принялся оставшейся правой вколачивать его ненавистную морду в глину.
– На! На! На! На!!! – истошно вопил он при каждом ударе.
Наконец он выдохся и, тяжело дыша, сполз с поверженного врага.
Саша взял его за волосы и приподнял безвольное окровавленное тело.
Все! Муха отключился. Бой был закончен. Белов нашел силы, чтобы ногой столкнуть неподвижное тело вниз, к воде, и с трудом поднялся. Пошатываясь, он побрел навстречу бегущим к нему друзьям.
Первым летел Фил, он проскочил мимо Саши и бросился наперерез бегущим к Мухе люберецким. Кто-то из них повернул к Белову, но у них на пути встал Фил. Широко раскинув руки, он загородил друга и закричал:
– Хорош, пацаны, хорош! Все по чесноку, хватит!..
Сашу подхватил Пчела, а Космос на всякий пожарный все-таки вытащил свой «тэтэшник» и, поводя им из стороны в сторону, тоже грозно заорал:
– Пацаны, всем стоять! Все по-честному!..
А Белов, уже у самого «Линкольна», все ещё находясь в пылу драки, обернулся и крикнул поднимающим Муху люберецким:
– Эй!.. В следующий раз встречу – буду убивать на хрен!
Фил впихнул его в машину, Космос прыгнул за руль – и машина рванула с места в карьер.
Уже начало темнеть, когда «Линкольн» неторопливо подкатил к беседке. Разом распахнулись все двери, и из машины высыпали радостно галдящие друзья. Белов, несмотря на заплывший глаз и разбитую бровь, выглядел именинником.
– Слышь, Сань, он тебя цепурой душит, а я чувствую – седею, блин! – балагурил Космос. – Глянь-ка – может, в натуре седина появилась?..
– А я стою и думаю: так, гроб – тыща, оркестр – ещё пятьсот… – подхватил Пчела.
Все грянули беззаботным хохотом, а Фил дружески шлепнул Пчелу по затылку.
– Ну ты, бухгалтер…
Пчела отмахнулся, они принялись возиться, а Космос тем временем открыл багажник и вытащил из бездонного чрева «Линкольна» увесистый, весело позвякивающий баул.
– Ну что, Сань, – пивка для рывка, а?.. Белов не ответил.
– А то, может… – Космос повернулся к другу и осекся.
Сашино лицо окаменело, от радостной улыбки не осталось и следа. Он, как завороженный, смотрел в одну точку. Космос обернулся в ту же сторону и от досады чуть не выматерился.
У входа в беседку стояла невесть откуда появившаяся… Ленка Елисеева! Она так же неотрывно смотрела на Сашу. Просто стояла и смотрела – виновато и испуганно.
– Я не понял, а ты что здесь делаешь? – Космос решительно направился к девушке. – Ты-то что здесь делаешь, я спрашиваю?! Ну-ка давай, давай отсюда!..
Лена не двигалась с места, она даже не взглянула на говорившего. Он подошел к ней вплотную и зло повторил:
– Что, неясно сказано?! Иди отсюда!..
– Космос, остынь! – окликнул его Саша. Друг обернулся и недоуменно дожал плечами:
– Нет, Сань, я что-то тебя не пойму! Может, ты ещё и женишься на ней?..
Белов молчал, и недовольный Космос, ещё раз демонстративно пожав плечами, отошел в сторонку – к настороженно притихшим Пчеле и Филу.
– Пойдем, – коротко бросил, наконец, Саша девушке и, не оборачиваясь, зашагал к рощице по соседству.
Лена догнала его уже среди деревьев. Поравнявшись с ним, она тихо спросила:
– Саш, это Муха, да? – Лена попыталась коснуться его разбитой брови.
– Цокотуха… – отвернув от её руки голову, мрачно буркнул Белов.
– Саш… – Что?
– Саш, понимаешь, два года – это, правда, слишком долго… – срывающимся от неловкости голосом бормотала Лена. – Я не виновата…
– Да? А кто виноват? Папа Римский?.. Кто?.. – Белов развернулся к девушке и заглянул ей в лицо. – Скажи – может, я пойму…
Она стояла перед ним, опустив глаза, потерянная и жалкая, и молчала. Сегодня на её лице не было ни грамма косметики, гладкие волосы были собраны в простой хвостик. Именно такой, а вовсе не размалеванной фифой, вспоминал её Саша в армии. И именно такой, прежней Лене Белову вдруг захотелось объяснить – какую боль она ему причинила.
– Ну загуляла – да черт с тобой! Но ты напиши, поставь в известность! – то и дело пожимая плечами, с болью в голосе продолжил он. – Я как дурак… как лох вообще… Через всю страну, на крыльях… Спать не могу, есть не могу… Приеду – женюсь, думаю…
– Саш, – Лена вдруг остановила его, положив ему на плечо руку. – А хочешь – трахни меня!
– Что-о-о-о? – выдохнул ошеломленный Белов.
– То! – поняв, что сморозила что-то не то, истерично выкрикнула она. – То! Правильный ты наш! Ну надо же – честно служил, а девушка изменила! Ну так трахни меня! Вот она я – здесь! Ну! Ты же этого хочешь!..
Саша прищурился и, еле сдерживаясь, ледяным тоном отчеканил:
– Ты из-под Мухи давно?
– Ой, Саш, я сама не знаю, что несу! – Лена замотала головой от отчаянья и, схватив Белова за рукав, жалобно зачастила. – Ну прости меня, Сашенька! Миленький, родной, прости, прости!!! Вот видишь? – она протянула ему на ладони простенькое колечко, которое ей подарил когда-то Саша. – Я же люблю тебя, ну прости, прости пожалуйста!..
– Бог простит, – покачал головой Белов и тут его прорвало: он схватил колечко и, зашвырнув его в кусты, яростно закричал: – Все! Не попадайся мне больше! Все!!!
Развернувшись, он бросился прочь – не выбирая дороги, наобум, напролом через кусты…
– Саша!! Саша!!. – кричала ему вслед Лена, размазывая по лицу слезы вины и отчаянья.
Белов остановился только тогда, когда эти крики затихли. Он обхватил руками голову и опустился на землю. Его буквально трясло от злости, обиды и отвращения. В ушах эхом звучали слова Лены: «А хочешь – трахни меня!» С каким обыденным бесстыдством она предложила это? Как у неё только язык повернулся? Как она могла?!
И тут он, наконец, понял – могла. Могла, потому что никогда не была той, какой он себе её представлял! Она просто была другой – настоящая Лена Елисеева. Та Лена, которую он любил, никогда, ни при каких обстоятельствах не стала бы шлюхой. Эта – стала.
