Появились откуда-то две кошки и, не отрываясь, смотрели на раненого зелеными глазами: наверное, им очень хотелось полизать эти бурые пятна на бинтах. Несчастный, казалось, находился в глубоком забытьи, поэтому девушка укрыла его пальто, оставленным Паоло, отогнала кошек и решилась оставить несчастного на короткое время.
На кухне спор был в самом разгаре. Кандида ясно слышала голос матери:
— За сокрытие партизан — смертная казнь, Винченцо. Что здесь еще объяснять?
— Но раненый умрет, если не оставить его, — возразил Винченцо. — Разве у нас есть выбор?
— Есть. Ты только посмотри на них. Они ходят здесь как хозяева, берут без спроса еду. Значит, им ничего не стоит забрать с собой американца.
Три партизана, небритые, покорно стояли, прислонившись к стене и не ввязываясь в спор, только ждали, как решится участь их товарища.
— Мы можем спрятать американца в подвале, — вмешалась Кандида.
Роза тут же накинулась на дочь:
— Попридержи язык!
— Но она права, мама, — не удержался Тео. — Мы можем устроить раненому там постель. Всего на несколько дней. Немцы не догадаются заглянуть туда.
— Немцы не такие дураки, как ты, — рявкнула в сердцах Роза, и прядь ее белых волос непокорно вырвалась наружу, а лицо покраснело, что свидетельствовало о самой настоящей вспышке гнева.
— Нет, кое-что я знаю о немцах, — обиделся Тео, — но если никто не предаст нас, то раненый будет в полной безопасности.
— Думаю, что никто слова не скажет, — согласилась Кандида. Действительно, в деревне не было ни одного сочувствующего фашистам.
— Ты можешь спрятать его высоко в горах вместе с одним из своих придурковатых пастухов!
Винченцо даже поднял бровь от удивления.
— В горах? В декабре?
— Пусть он там попытается спастись. Зачем же рисковать нашими жизнями?
— Нет! Американец останется здесь, — спокойно, но твердо возразил супруг.
— Он уйдет!
Кандида хорошо знала, что гнев матери продиктован больше страхом, чем ненавистью.
Винченцо отрицательно покачал головой:
— Останется.
— Тогда немцы живьем сожгут нас в собственном доме.
Кандида невольно оглянулась вокруг, вглядываясь в грубые мазаные стены, которые хранили тепло зимой и прохладу летом. Огромное ореховое дерево когда-то росло во дворе, но буря сломала его, когда Кандида была совсем маленькой. Девушке это жилище казалось таким прочным, словно из гранита. Оно способно выстоять во всех бурях и даже — против нацистов.
Винченцо говорил спокойно, но в голосе его чувствовалась сила:
— Этот дом принадлежал моему отцу, и отцу моего отца, и деду моего деда, Роза. Поэтому я имею право сам принимать решения.
Розу всю трясло от его слов:
— Что ж, на одну ночь я согласна. Но завтра его здесь не будет.
— Я не отправлю парня умирать в лес, как паршивого пса. Я сам не смогу дальше жить с этим. Пусть раненого перенесут в подвал. Кандида устроит там все. Тео, ты останешься с американцем. — И, кивнув в сторону врача, Винченцо добавил: — Пойдемте, доктор, я отправлю вас домой.
Роза молча вышла из кухни. Кандида знала, что мать готова вот-вот расплакаться…
Комок застыл в горле и у самой Кандиды — она сочувствовала матери всей душой, но отец был прав. Прав, и подчиниться следовало ему, мама, ему… Они не могли выбросить раненого на улицу, не могли. Это был их долг, бремя, которое следовало нести до самого конца, каким бы тяжелым оно ни было. Кандида взглянула на партизан, по-прежнему жавшихся у стенки, и твердо сказала:
— Мне нужна ваша помощь.
Дэвид, англичанин, поднялся сразу.
— Вы, двое, шевелитесь! — приказал он итальянцам. — Встретимся через час на мосту.
Паоло и Джакомо неохотно сдвинулись с места. Кандида заметила, что ее брат Тео абсолютно прав: рубашки партизан топорщились от колбасы. Без сомнения, это только подлило масла в огонь во время спора.
Вход в подвал находился под лестницей — маленькая, незаметная дверь. Кандида зажгла лампу и повела англичанина во тьму.
Подвал был с низкими потолками, со всевозможными альковами и нишами. Здесь скопилось немало ненужных вещей, поэтому пришлось с трудом пробираться сквозь хлам, сгибаясь в три погибели, чтобы случайно не удариться головой. Но зимний холод здесь чувствовался намного меньше.
В самом дальнем и темном углу находилось что-то вроде крошечной комнаты, отделанной деревом. Здесь раньше хранили зерно, и комната была сухой и чистой. Еще детьми Кандида и Тео любили прятаться здесь, и если не знать, что в подвале существует еще одно скрытое помещение, то найти его было почти невозможно. Кандида показала укрытие Дэвиду.
— Дедушка рассказывал, что сто лет назад здесь итальянские повстанцы прятались от австрияков.
— Прекрасно, — заметил англичанин.
— Мы можем постелить матрас и принести одеяло. Если закрыть вход всякими вещами, никто не догадается, что раненый здесь.
— Тогда начнем.
Они принесли немного соломы и накрыли ее одеялом. Без света в комнате царил абсолютный мрак. Это могло бы и напугать, но Кандида надеялась, что американцу в течение нескольких дней будет не до таких мелочей.
Дэвид заметил волнение девушки и проговорил с улыбкой:
— Да не беспокойтесь вы так. Он силен, как волк, и все вынесет.
Кандида осталась довольна результатами их совместной с англичанином деятельности: найти раненого было почти невозможно.
Джозеф, американец, не шевелился, когда Кандида вместе с Дэвидом и Тео переносили его в дом, а затем — в подвал. Только в самый последний момент он застонал от боли. Одна рука слегка задвигалась, но другая продолжала безжизненно свисать вниз.
Работа оказалась не из легких, да еще при слабом освещении мерцающей лампы. Кандида молилась только о том, чтобы у раненого не разошлись швы.
Наконец несчастного положили на солому и укрыли одеялом. Его вид разрывал сердце девушки на части. Оставлять его одного в полной темноте казалось бесчеловечным, но другого выхода не было.
Дэвид и Тео загородили вход огромной пустой бочкой и направились к выходу. Все трое были покрыты пылью и грязью.
— Ну и денек, — произнес англичанин, расправив свои широкие плечи и позевывая.
— Ты уверена, что выбрала правильное место? — спросил Тео.
— Как только он чуть-чуть почувствует себя лучше, мы заберем его отсюда, — уверял Дэвид. — Думаю, нам даже удастся переправить его в Швейцарию. А может быть, к тому времени союзники окажутся совсем близко и Джозефа удастся перебросить через линию фронта. — При этом англичанин дружески похлопал Тео по плечу и спросил: — Кстати, где тебе удалось получить такую прекрасную деревянную ногу?
— В Греции, — коротко ответил Тео.
— Да. Это была роковая ошибка дуче. Спасибо ему за все.
Тео только молча кивнул в ответ. Кандида вышла вслед за Дэвидом во двор.
— Вы много убили немцев сегодня утром? — неожиданно спросила она.
Лицо англичанина выражало удовольствие.
— Вам понравится, если я скажу «да»?
— Нет. Брат говорит, что убийство — дело легкое. Дэвид коснулся своих губ кончиком языка, словно похотливый кот.
— Конечно, если знаешь, что делаешь.
— Куда сейчас отправляетесь? — спросила девушка.
— Назад, в горы. Но завтра я вернусь. Конечно, если нацисты не поймают меня до этого.
— Будьте осторожны.
— О, я готов пожертвовать многим, чтобы еще раз увидеть такую красивую девушку, как вы, Кандида.
Англичанин направился к лесу, где его фигура быстро растаяла в сгущающихся сумерках.
— Будьте осторожны! — успела прокричать ему вслед девушка.
Перед сном Кандида еще раз проведала человека по имени Джозеф. Глаза его были по-прежнему закрыты, а лицо слегка исказилось, когда яркий свет прорезал кромешную тьму. Кандида коснулась бровей раненого. Хотя она и укутала американца одеялом, он был совершенно холодным. Девушка не знала, что думать, — хорошо это или плохо.
— Ты в безопасности, — тихо произнесла она. — Мы надежно спрятали тебя в подвале. И хотя здесь темно и неудобно, но зато фашисты никогда тебя не найдут. А боль все такая же?
Американец ничего не ответил.
— Утром я вновь вернусь. Прямо на рассвете. У меня есть пенициллин и морфий.
Раненый не издал ни единого звука, не пошевелился. Тени лежали на впадинах его щек, над бровями, и девушка стала сомневаться: выживет ли этот человек, или, вернувшись утром, она найдет окоченелый труп. Она склонилась и коснулась губами висков несчастного.
— Сии спокойно, — произнесла Кандида.
Дом погрузился в тишину. Вдруг девушка подумала: а ведь пережитый день со всей этой кровью, страданием и ужасом — самое яркое событие в ее жизни. Как много теперь можно рассказать своему дневнику. Но отважится ли она обо всем написать?
