Это было почти приятно.
Он замедлил шаги возле маленького сосисочного киоска на Оденплан, встал в очередь из бойких подростков, которые отправляли эсэмэски другим бойким подросткам, купил гамбургер и апельсиновый напиток без газа. Он ответил вежливым отказом на предложение прокурора выпить на прощание пива в баре юристов во Фрескати, потом пожалел и невесело бродил из комнаты в комнату, пока не понял, что нужно выйти на улицу, просто куда-нибудь, хотя бы ненадолго.
Две крысы прошмыгнули мимо его ног, из дыры под киоском, в парк, к спящему на деревянной лавочке мужчине. Четыре молодые женщины чуть поодаль, короткие юбки, высокие каблуки, бегут за автобусом, который как раз закрыл двери и тронулся с места.
Гренс съел гамбургер перед церковью Густава Васы, потом повернул направо, на улицу, где часто бывал в последние недели, к дому, который уже собирался спать. Заглянул в окошко тяжелой двери, набрал код (он уже знал его наизусть) и открыл дверь лифта, который скрежетнул, приближаясь к пятому этажу.
Новая табличка на почтовом ящике. Польское имя заменили. Коричневая деревянная дверь была еще старее его собственной, он смотрел на нее, вспоминая кровавое пятно под головой, флажки на стенах, кухонный пол, где Кранц отмечал следы наркотика.
Всё началось здесь.
Смерть, натолкнувшая его на мысль о еще одной смерти.
Ванадисвэген, Евлегатан, Сольнабрун. Гренс шел дальше сквозь ласковую ночь, словно шагая рядом с кем-то, следуя за ним, не думал, не чувствовал, пока не остановился в Сольне на церковной дорожке перед дыркой в заборе под названием «Ворота номер один», одним из девяти въездов на Северное кладбище.
Во внутреннем кармане пиджака ждала бумага, сложенная вдвое.
Она месяцами лежала у него на письменном столе на расстоянии вытянутой руки, а вчера, сам не зная зачем, он забрал ее с собой и вот теперь стоял здесь, держа карту в руках.
Он даже не мерз.
Хотя знал, что на кладбище всегда холодно.
Гренс пошел по асфальтированной дорожке, которая резала на куски большую зеленую лужайку, протискивалась среди берез и хвойных деревьев — Гренс не знал, как они называются. Шестьдесят гектаров, тридцать тысяч захоронений. Раньше он старался не смотреть на них — лучше на ветки деревьев, в них больше жизни, чем в серых надгробиях, отмечающих потерю, но теперь искоса поглядывал на старые могилы, где покоились звания вместо людей: почтовый служащий, машинист, вдова. Гренс шагал мимо могильных плит, где надпись «семейный склеп» была выполнена еще в старинной орфографии — под ними лежали те, кто решил никогда не разлучаться, — проходил мимо больших надгробий, вздымающихся из земли надменно и сурово, чтобы уставиться на него — даже и в смерти чуть солиднее, чем всякие прочие.
Двадцать девять лет.
Большую часть своей взрослой жизни Гренс по нескольку раз в день проживал одни и те же чудовищные секунды: она падает из полицейского автобуса, он не успевает затормозить, заднее колесо машины наезжает на ее голову. Иногда он забывал подумать об этом, и тогда, осознав, что с прошлого раза прошло уже несколько часов, дольше и болезненнее вспоминал то красное, что было кровью и текло из ее головы ему на колени.
Воспоминания ушли.
Гренс смотрел на деревья, могилы, даже на мемориальные парки вдалеке — но воспоминания не возвращались. Он не мог вызвать их, сколько бы ни поносил себя, приказывая сознанию сфокусироваться на ее ускользающем взгляде или судорожно подергивающихся ногах.
То, чего вы боитесь, уже произошло.
Он огляделся и вдруг заспешил.
Пробежал прямо через могилы по участку, который, согласно табличкам, назывался «15В». Красивые тихие надгробия. Эти люди умерли тихо и мирно, и не надо было так страшно вопить после их смерти.
16А. Шаги стали еще шире. 19Е. Он задыхался, обливался потом.
Зеленая лейка на подставке. Гренс торопливо налил в нее воды из ближайшего крана, и понес с собой. Асфальтированная дорожка сузилась и стала гравийной.
19В. Гренс попробовал постоять неподвижно.
Он здесь никогда не был. Собирался, хотел, но не вышло.
Чтобы пройти пару километров, понадобилось полтора года.
Из-за тусклого света трудно было рассмотреть что-то, кроме пары ближайших надгробий. Он нагнулся, чтобы разобрать слова. На могилах — специальные таблички.
Захоронение 601.
Захоронение 602.
Его трясло, он еле дышал. На какой-то миг ему захотелось уйти отсюда.
Захоронение 603.
Участок вскопанной земли, временная узкая клумба с чем-то зеленым, рядом — небольшой деревянный крест, белый. Больше ничего.
Гренс поднял лейку и полил куст, на котором не было цветов.
Она лежит там.
Она, державшая его за руку, пытаясь заставить его идти рядом во время долгих прогулок по рассветному Стокгольму, она, что неуверенно шла на плохо смазанных лыжах рядом с ним между покрытых снегом каштанов Васапарка, она, которая вместе с неким молодым человеком въехала в свое время в квартиру на Свеавэген.
Это она лежит там.
А вовсе не та женщина, что сидит в лечебнице на каталке и больше не узнает меня.
Он не плакал — он уже отплакал свое. Он улыбался.
Я не убил его.
Я не убил тебя.
То, чего я боюсь, уже произошло.
Он любил хлеб из муки грубого помола, толстые ломти с мелкими семечками на корке — от него наступала сытость, семечки похрустывали на зубах. Кофе был крепким, а апельсиновый сок выжали, пока он дожидался завтрака. Пара минут ходьбы от дома. На углу Оденплан и Дёбельнсгатан. Гренс завтракал здесь дважды в неделю, сколько себя помнил.
Он проспал почти четыре часа — в собственной кровати, в большой квартире, без снов, в которых за ним кто-то гнался, а он убегал. Еще только закрывая входную дверь, он понял, что ночь будет хорошей. Комиссар посидел в просторной кухне, посмотрел в окно, собрал папки и бумаги, которые так и лежали на столе, еще постоял, напевая, под горячим душем, послушал голоса ночного радио.
Гренс расплатился за завтрак и за четыре булочки с корицей, попросив положить их в пакет. Потом была энергичная прогулка вдоль машин, ждущих очереди в плотном утреннем потоке транспорта, со Свеавэген на площадь Сергельторгет, оттуда по Дроттнинггатан до Русенбада, до правительственной канцелярии.
Охранник — молодой, наверное, недавно принятый на работу, внимательно изучил его удостоверение, трижды сравнил его фамилию в журнале с именами записавшихся на прием посетителей.
— Министерство юстиции?
— Да.
— Вы найдете ее кабинет?
— Я был здесь пару ночей назад. Но мы никогда не виделись.
Камера была установлена в коридоре на высоте лица. Гренс заглянул в нее — в точности как некий агент заглядывал туда несколько недель назад, и улыбнулся в линзу Примерно в это же время несколькими этажами ниже руководитель службы безопасности открыл дверь техкабинета и понял, что на стеллаже с пронумерованными ячейками для видеозаписей нет двух дисков.
Гренса уже ждали за обширным столом для заседаний в глубине кабинета.
Перед каждым — фарфоровая чашка с кофе.
На часах было восемь утра, но они уже какое-то время сидели здесь. Они восприняли его всерьез.
Гренс посмотрел на них, все еще не говоря ни слова.
— Вы попросили о встрече. Мы ее назначили. Надеемся, встреча не отнимет много времени. Потом мы все расходимся на другие, запланированные встречи.
Эверт Гренс смотрел на три лица, на каждое по очереди, достаточно долго, чтобы показалось — слишком уж долго. Первые двое — то ли спокойны, то ли притворяются. А вот Йоранссон — нет: лоб блестит, глаза мигают слишком часто, сжатые губы сморщились от усилия.
— У меня с собой булочки с корицей. — Он выложил белый пакет на стол.
— Вы что, Гренс!
У Хоффманна была семья.
Двое мальчишек будут расти без отца.
— Кто-нибудь хочет? Я купил каждому по одной.
А если они найдут его, Гренса, через несколько лет? Если они спросят — что он им ответит?
Это была моя работа?
Это был мой чертов служебный долг?
Жизнь вашего отца для меня и общества была не такой ценной, как жизнь тюремного охранника, которому он угрожал?
— Не хотите? Тогда я возьму одну. Йоранссон, не передадите мне чашку? — Он отпил кофе, съел булочку, потом еще одну. — Осталось две. Вдруг кто передумает.
Он снова посмотрел на них, переводя взгляд с одного на другого. Замминистра юстиции выдержала его взгляд, она была спокойна, даже слабо улыбалась. Начальник Главного полицейского управления сидел неподвижно, устремив взгляд в окно, на крышу королевского дворца и колокольню Стурчюркан. Йоранссон уставился в стол; точно не разобрать, но вроде бы блестящий лоб интенданта покрывали капельки.
